Муза

На чтение потребуется 7 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Звенит школьный звонок, последний урок окончен. Но преподаватель русского языка и литературы Сергей Иванович уходить не торопится. Не вставая со стула, он отряхивает с пиджака мел и, поглядывая на учеников, которые шумно направляются к выходу, ждёт, когда мимо него пройдёт Таня.

– На минуту я тебя задержу, – говорит он, коснувшись рукава её кофточки. – У меня к тебе есть несколько вопросов.

На её бледном, как у японской фарфоровой куклы, лице смущение: длинные ресницы моргают, тонкие розовые губки кривятся, острый носик морщится.

– Вы же меня на уроке спрашивали...

– Это не по предмету.

Бросив перед собой сумку, Таня покорно садится на парту перед ним. Последний ученик выходит из класса, наступает тишина. Сергей Иванович встаёт и, заложив руки за спину, начинает ходить около доски взад-вперёд – он обдумывает, с чего бы начать.

 

Таня давно у него на особом счету среди других старшеклассниц, а если сказать честно – он тайно симпатизирует ей и всячески «покровительствует» в виде хороших оценок, особого внимания и даже опеки. Но сегодня она должна выслушать неприятный упрёк: случай, о котором пойдёт речь, из ряда вон выходящий!

Вчера, проходя по двору одного из домов, он случайно, с ужасом для себя, увидел у подъезда Таню с отвратительной сигаретой в зубах, а рядом с нею дымил такой же отвратительный, как эта сигарета, Мишка Волошин, её одноклассник, имеющий нехорошую репутацию. Увидев Сергея Ивановича, сигарету Таня выбросила и отвернулась, стыдливо пряча лицо, а Мишка – наглец! – выдвинул челюсть, вытянул губы и вызывающе демонстративно выпустил дым струёй вверх. Сергей Иванович хотел было подойти, сделать Тане замечание, этой наивной, доверчивой девчонке, которая, видимо, попала под дурное влияние, но... прошёл мимо. «А что толку? – подумал он. – Другие времена: всё в порядке вещей. Мишка – тип уже законченный, но Таня... как же ей это не идёт! Она совсем другая, такой ангелок мог бы стать музой для любого поэта, но разве она осознаёт свою цену? Ладно, поговорю с ней потом, наедине...».

 

– Помнишь, в прошлом году мы обсуждали образы тургеневских девушек? – начинает с вопроса Сергей Иванович, решив сначала воздействовать силой литературы. – На лето я задавал дополнительно прочитать его повести и рассказы. Читала ли ты его повесть «Ася»?

– Да, Сергей Иванович. Только сюжет уже не помню.

– Жаль... – он морщит брови, понимая, что ничего она не читала. – Я напомню сюжет.

Сергей Иванович ладонью проводит по своей макушке, уже сияющей лысиной, грустно вздыхает, но тут же вдохновенно начинает:

– Один молодой человек, холостой и богатый, проводил отдых за границей, в небольшом немецком городке. Беззаботно, чувственно и романтично проводилось время в созерцании красот местной природы, в изучении незнакомого житейского уклада. Но однажды, присутствуя на студенческом празднике, он услышал русскую речь. Эта была молодая пара из России. Познакомились. Представились они как брат и сестра. Позже наш герой согласился побывать у них в гостях, в съёмном домике, где они остановились. Было что-то загадочное в поведении этой ещё юной девушки по имени Ася, было что-то загадочное и странное в их отношениях... Черноглазая, игривая, кокетливая, она сразу заняла сердце нашего героя, с первого взгляда он потерял покой – и дневной, и ночной. Закралось сомнение, мучил ревностный вопрос: кем она в действительности приходится этому молодому человеку?

 

Далее Сергей Иванович всё сильней накаляет любовные страсти и интригу, не жалея возвышенных, восхищённых слов в описании красоты Аси, её юношеской наивности и нарастающих к ней чувств главного героя. Таня сначала слушает с недоверием, не понимая, зачем ей этот рассказ. Но уже через минуту она забывается, увлекаясь вслед этим тёмным и тихим летним ночам на берегу Рейна, обнесённого виноградником, освящённого яркой луной, где на другой стороне играет оркестр и доносятся сладкие звуки ланнеровского вальса; вслед герою, который уже вальсирует с Асей, будто с маленькой рафаэлевской Галатеей, прикасаясь к её нежному стану, чувствующему близкое, ускоренное дыхание и погружённому в её почти закрытые глаза на бледном, но оживлённом лице. И Таня уже начинает мечтать, ей хочется быть на месте Аси; она переживает, что Ася вдруг никакая не сестра и это может помешать любви.

– Она написала ему записку, – продолжает Сергей Иванович, довольный, что его замысел пока работает. – «Я непременно должна вас видеть. Приходите сегодня к каменной часовне возле развалин. Придите, ради бога! Вы всё узнаете!».

Сергей Иванович тут неожиданно останавливается, выдерживает паузу, и заканчивает так:

– И вот он выходит из-за стены... Но что же он видит? Сидит Ася на камне, держит в руке трубку, как у Сталина, и дымит как паровоз! Как Волошин! Губы вытянуты, дым кольцами! Представляешь? Такого зрелища он, конечно, не выносит. Его тошнит, любовь вмиг исчезает, и с ним случается...

– Что с ним случилось? – беспокойно перебивает Таня.

Сергей Иванович громогласно объявляет:

– Он теряет дар речи! На-все-гда!

И с любопытством смотрит в лицо, ожидая реакции.

Голубые её глаза широко открыты, ресницы хлопают, губы робко шевелятся:

– Ой, как мне его жалко...

«Боже, какая непосредственность! – сокрушается Сергей Иванович. – Она даже не поняла, к чему я завернул этот сюжет!».

 

Неудовлетворённый, он злобно продолжает уже вслух:

– А вот другой сюжет. Тоже из Тургенева!

И Сергей Иванович с новым воодушевлением пересказывает повесть «Вешние воды» о любви Санина и Джеммы, потом «Первую любовь», потом, нисколько не отчаявшись, он берётся за «Дворянское гнездо» и образ Лизы. Само собою разумеется – все тургеневские девушки кончают любовь тем, что их застают держащими или сигарету, или папиросу, а то хуже – и кальян в зубах; пальцы у них с жёлтыми прокуренными ногтями, словом, влюблённого героя в финале они убивают никотином – как лошадь, наповал.

– Лаврецкий всё же посетил тот отдалённый монастырь, куда скрылась Лиза, – заканчивает последнюю попытку Сергей Иванович. – Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини и не взглянула на него; только ресницы обращённого к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только ещё ниже наклонила она своё исхудалое лицо, но в пальцах сжатых рук Лаврецкий вдруг заметил что-то ужасное, отвратительное. Он присмотрелся и не поверил глазам своим: это была самокрутка из обыкновенной газеты, начинённая не то махоркой, не то самосадом! Уж больно чад, исходивший от неё, был ядовит. Лаврецкий закачался на ногах и... упал в обморок.

Видя бледное, застывшее лицо Тани, Сергей Иванович спохватывается и задумывается: «Кажется, я переборщил...».

Наступает тишина.

 

– Таня, тебе неинтересны эти истории? – спрашивает он наконец. – Какой-нибудь вывод из них ты можешь сделать?

Таня долго молчит, теперь её ресницы опущены.

– Сергей Иванович, а можно мне идти?..

Он разочарованно вдыхает – замысел полностью провалился. Неужели ей было так скучно?.. Остаётся высказать упрёк напрямую. Но Сергею Ивановичу, после стольких словесных излияний, в которые он вложил всю душу, уже не хочется этого делать. Трудно признать поражение. Он тяжело опускается на стул, в её глазах сознавая себя назойливым тираном. По выражению её лица это не трудно понять. Любые упрёки от тирана, конечно же, будут бесполезны...

– Да, Таня, иди... иди...

Таня встаёт и поспешно направляется к двери.

– До свидания, – успевает бросить она виновато, словно извиняясь. – Я поняла.

– До свидания... до свиданья...

Когда за ней закрывается дверь, Сергей Иванович ещё долго сидит в одиночестве, без движений. Изредка вздыхая и глядя в окно, он думает. Он думает о себе. Ему вдруг становится мучительно от груза своего возраста, оттого, что все душевные порывы и поступки остались для него в прошлом, что все эти Тани стали недосягаемо далеки, что нет никому дела до его чувств, которые, как ни странно, по-прежнему ещё живы, но которые не перед кем излить, и приходиться их глушить, скрывать; на миг он даже ревнует к этому грубияну Волошину, не ведающему ни о какой возвышенной любви, но потом понимает, что терзает его совсем другое: он просто завидует им, молодым и беззаботным, у которых всё ещё впереди. Он переводит взгляд из окна и вопросительно смотрит вперёд, сквозь знакомый тёмный предмет. Там, на стене, монотонно и безответно тикают часы.