Здравствуй, папа

 

 

 

Как говорит приятель, мои вкусы в живописи примитивно-традиционные. Изо всех -измов предпочитаю реализм. Поэтому, нелов­ко признаться, но пошёл на выставку Петра Семёнова, художника-импрессиониста из Москвы, проходившую в Магдебурге, только потому, что имя и фамилия указывали на нашего соотечественни­ка. Но на этот раз в небольшом зале, где было выставлено около тридцати полотен Семёнова, я провёл более двух часов. К некоторым кар­тинам возвращался несколько раз. Художник был последователем Чурлёниса и балансировал на грани живописи и музыки. Картины назывались так же, как и музыкальные произведения. «Финал концерта Чайковского для фортепиано»: среди мраморных столбов, как Атланты, подпирающие небо, на тебя неслись светло-красные потоки света и радости. «Концерт для двух скрипок Вивальди ля минор»: голубовато-холодные водопады, пронизанные солнечным светом. «Половецкие пляски» из оперы Бородина «Князь Игорь»: багровые блики огня, мечущиеся в ночи. Я смотрел. Думал. Вслушивался в себя. Иногда не соглашался.

После осмотра подошёл к администратору выставки, молодому парню с серьгой в ухе.

– Как можно связаться с художником?

– Он болен. Но здесь его дочка. – И показал на полную женщину, сидевшую за небольшим столиком в углу зала. Я присел рядом. Представился сотрудником русскоязычной газеты. Спросил, что с отцом.

– Он в больнице. Плохо с сердцем. Возможно, потребуется опе­рация. Что вы хотите? Я не могу помочь? – Дочь художника говорила по-немецки без акцента.

– Очень понравились картины. Хотелось познакомиться. Может быть, написать о выставке в газету.

Мы помолчали.

– Ваш папа из Москвы? Я тоже. Вы говорите по-русски?

– Почти нет. – Она заметила мой удивлённый взгляд и добавила: – Это длинная история. Но если вам интересно, расскажу.

 

На выставке в этот день было мало посетителей. Старик, подолгу простаивающий возле каждой картины. Молодая, похоже, супружеская пара. Ещё два-три человека. Мы старались разговаривать вполголоса. Замечу сразу: в моей копилке историй о превратностях человеческих судеб, немецких и российских, перемешанных в вихре войны, эта – одна из самых удивительных.

– Папа в пятьдесят втором году проходил военную службу в Магдебурге. В качестве художника. Его призвали с третьего курса художественного училища. В то время как солдатам, так и офицерам были строго запрещены контакты с местными немцами. Папа нарушил запрет и встречался с немецкой девушкой. Моей будущей мамой. Об этом узнало начальство. Отец попал на гауптвахту. А затем его выслали домой. Так быстро, что мама не успела сказать, что ждёт ребёнка.

В это время старик присел к столу и стал что-то писать в книгу отзывов. Элиза (так звали дочь художника) замолчала и продолжила только, когда он кончил писать и отошёл.

– Мне было три года, когда мама вышла замуж. Но вскоре умерла при родах. Отчим остался с двумя девочками. Сначала помогала бабушка. Когда сестре исполнилось полгода, он отдал нас в интернат с пятидневным содержанием. Отчим был неплохой, добрый человек. Работал рабочим на стройке. Но много пил. Однажды, видимо, был пьяный (я была ещё маленькая и толком ничего не знаю), упал с крыши и разбился насмерть. Нас с сестрой определили в детский дом. В Дессау.

 

Подошёл администратор, извинился:

– Мы закрываемся.

– Вас подвезти? – предложил я. Элиза не отказалась. Так что продолжение рассказа я услышал через полчаса. За чашкой кофе. Огромный ньюфаундленд, проживающий в квартире Элизы, почувствовал во мне собачника и тоже слушал, доверчиво положив голову мне на колени. По дороге узнал, что Элиза живёт с мужем. Занимается разведением породистых собак. Сыну двадцать лет. Он про­ходит воинскую службу.

– Жить в детдоме, даже самом благоустроенном, не сладко, – продолжила рассказ дочь художника. – Ах, как мы завидовали детям, которые имеют родителей! Какие только сказки не придумывали о несуществующих папах и мамах. Что они живы. Скоро приедут и заберут нас домой. Наверно из этих сказок, когда мне исполнилось восемь–девять лет, и родилась идея фикс: найти папу. Часто по ночам я не спала, плакала и бесконечно повторяла шёпотом: «Папа, приди. Забери меня домой» Но папа не приходил.

– Первый шаг для осуществления мечты я сделала, когда мне исполнилось пятнадцать. Надо найти подругу мамы, – посоветовала сестра. – Она, может быть, знает, с кем мама встречалась.

Я уговорила воспитательницу отпустить меня на один день в Магдебург. Ходила по соседям, спрашивала. И нашла. Милая женщина. Она вспомнила, что мама встречалась c русским солдатом по имени Пётр. Художником по профессии. Но это мало что дало…

 

Ньюфаундленд с громким, радостным лаем бросился к двери.

– Пауль пришёл, – сказала дочь художника. Вошел высокий, грузный мужчина в рабочей одежде, выглядевший усталым. Элиза представила меня. – Может, поужинаете с нами?

Мне показалось, что это не совсем удобно, и я отказался.

Конец истории Элиза рассказала кратко. Когда мы уже стояли в передней.

– В восемнадцать лет я сняла квартиру в Магдебурге. Комендант части, где служил Пётр, сказал, что архивы находятся в Советском Союзе, и он ничем помочь не может. Но есть старшина-сверхсрочник, который служит с тех времён. Может быть, он помнит Петра. Старшина, действительно, вспомнил, что фамилия художника было Семёнов. И что он, кажется, из Ленинграда. Он посоветовал обратиться с запросом в Министерство обороны. Через полгода пришёл ответ: «Сведения о военнослужащих не разглашаются». Я была в отчаянии. Через пару лет cкопила денег на туристскую поездку в Ленинград. На неделю. В справочном бюро попросила дать адрес Петра Семёнова, двадцать девятого – тридцать первого года рождения, проживающего в Ленинграде. Таких оказалось сорок три человека. Всю неделю ездила по адресам. Много хороших людей, желающих помочь, повидала. Но… бесполезно.

 

– После Перестройки в девяносто первом году сделала повторный запрос в Министерство обороны. Переводила соседка, русская немка. Ужасно волновалась, когда та же знакомая через месяц читала ответ из министерства. На этот раз ответ был любезным. Указывался адрес папы и номер телефона. Но жил он не в Ленинграде, как говорил старшина, а в Москве. Позвонила сразу же. Соседка позвала к телефону папу и передала мне трубку. Я не могла говорить. Голос куда-то пропал. Спазмы сдавливали горло. С трудом произнесла по-русски: «Здравствуй, папа» и заплакала.

У Лизы и сейчас на глазах выступили слёзы. Она отвернулась. Подошёл Папуль. Обнял её…

Позже я навестил в больнице художника. Обошлось без операции. Он тоже рассказал о том памятном звонке Элизы. И тоже не смог удержаться от слёз.