Партия сумасшедших

На чтение потребуется два часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

– Господи, помилуй раба Божьего Виктора, Господи, пощади, пожалей его, не ведал, что творил, помилуй его, Господи, дай ему время на покаяние, – говорит схимонах, и слёзы падают ему на руки, на которые то и дело в земных поклонах опускается лицо старика.

– Три года. Тебе отпущено ещё три года, – различает Виктор голос Ангела. Глаза Виктора открываются. Он садится, ощупывает руками себя, пол кельи, на котором только что было распростёрто его бездыханное тело. Переводит взгляд на седобородого старца. Это тот самый схимник, которого он не так давно видел в монастырском дворе в окружении богомольцев. Виктор снова смотрит на себя. На нём тот же костюм, в котором ехал в монастырь. Всё на месте. Всё так же, как раньше. Двигаются руки и ноги, нет больше гудящего колокола на плечах.

– Я снова здесь, – слышит Виктор свой голос. Он понимает, что разочарован. Здесь мрак, там свет. Ему хочется быть там, где душе так хорошо.

– Не будет больше мрака, Виктор, – отвечает на мысли мужчины старец. – Ничего не бойся. В твоей жизни всё будет не так, как было. Ты ведь теперь с Богом.

Он смотрит на схимника, хочет сказать что-то особое, выразить благодарность, рассказать о своих переживаниях, поделиться тем хорошим, сокровенным, что буквально только что пережила его душа, но ни одного слова сказать не получается. Говорить сейчас для него кажется делом немыслимым. После того, что было там, по ту сторону, от обычной человеческой речи коробит, будто от чего-то тяжёлого, громоздкого. И роль языка кажется лишним и тягостным занятием.

– Душу не расплёскивай. Не отворяй дверь души кому ни попадя, и силу не потеряешь, и с Богом останешься, – говорит старец, склонившись к Виктору. – Ну, вставай, чадо. Просыпайся к новой жизни.

Старец выходит на порог. Утренние всполохи света врываются в полумрак кельи.

 

Монах Серафим в пустом дворе поднимается со скамейки, кланяется земно старцу. Провожает Виктора за ворота, к машине. Стучит пальцами по стеклу джипа и уходит. Сонные путешественники вылезают из автомобиля и разглядывают Виктора. Все молчат. На лицах мужчин ужас. Слышно, как вокруг просыпается природа. Пение первых птиц. Кукареканье петуха. Движение за горизонтом светлых полос, предвестников скорого появления солнечного шара. Далёкое журчание горной реки.

– Слушай. Прапор. Ты вроде умер, а? – говорит, наконец, после затянувшейся паузы один из товарищей, приземистый, лысый, с животиком, похожий на колобка, и с недоверием тычет пальцем в живот Виктора. – Мы вчера вечером видели тебя. Ты точно умер. Приходили врачи из их монастырской больницы. Зафиксировали смерть. Дедушка, монах, попросил почитать молитвы над новопреставленным рабом Божьим. Нам предложили подождать до утра и переночевать в их гостинице. Ну, от гостиницы мы отказались, а с остальным спорить не стали. Всё же покойник, надо уважить. Одно дело – живой, там партийный устав не позволяет как бы... Но раз умер, то мы и расслабились, не отказали старику. Так что прости. Нарушили устав партийный.

Мужчина останавливается. Он понимает, что его язык мелет лишнее и несёт не то, что надо. Но вот что именно надо сказать, непонятно, как и вся эта странная, не вмещающаяся в рамки разума, ситуация. Он закрывает рот рукой, широко зевает, потом снова зевает, чертыхается, многократная зевота искажает его недоуменное лицо. Что-то вспомнив, сквозь зевоту говорит:

– Скажу тебе, монахи проявили к нам внимание. Накормили в их трапезной досыта, и вкусно – не отнимешь.

Виктор качает головой, как бы соглашаясь со словами о вынужденном нарушении партийного устава. Подходит к джипу, наклоняется к боковому зеркалу заднего вида и разглядывает своё лицо. Он прежний. И лишь на левой щеке проступает красная борозда, след когтей потусторонней сущности. Трогает пальцами щёку. Оглядывается. Возле полуоткрытых ворот всё ещё стоит монах Серафим.

Виктор смотрит на него, переводит взгляд на товарищей, и говорит:

– Знаете, я пойду туда, – он кивает на монастырь. – Вы без меня езжайте. А мне надо пока ещё здесь побыть.

Друзья глядят на Виктора. Колобок чешет в затылке, поднимает и опускает плечи, его брови подскакивают, глаза выкатываются, губы втягиваются внутрь рта, и вся эта мимика делает физиономию смешной и даже глуповатой, потом он снова поднимает плечи, пожимает ими, как бы намереваясь выскочить из своего тела, и вдруг валится на колени так решительно и с таким отчаянным выражением лица, словно падает в прорубь.

– Мама родная, что творится! – бормочет под нос, стукается лбом о землю и широко крестится, глядя вдаль на икону Христа над монастырскими воротами. Поднявшись, косится на товарищей, отряхивает брюки, и сердито говорит:

– Что пнями встали? Не видите, человек воскрес! Или совсем уже мозги засохли?

– Ёшкин кот, ну ёшкин кот! – откликается второй партиец, такой же, как и его друзья, кряжистый, с выпирающим брюшком.

Взглянув на отрешённое лицо Виктора, он осекается. И, понизив голос, продолжает скороговоркой, хриплым после сна голосом:

– Это же не кино, это же не кино! Миш, ты понял, ты понял? Как тебе такое?! – и оглядывается, в растерянности, на третьего приятеля.

– Да что ты заладил, Богдан, – отзывается тот. Он стоит позади всех, возле открытой дверцы машины. Поправляет выбившуюся из-под ремня рубашку. Взяв с сиденья пиджак, надевает, застёгивает на одну пуговицу, оглядывает себя. Прикрывает дверь. Пятится и скрывается за машиной. Крутит головой, проверяет, не виден ли он кому. Нет, только горы вокруг, пустая площадь, перед носом автомобиль, сзади обрыв, ущелья и небо. Утренний свежий ветер треплет седые волосы, раздувает полы пиджака. Он снова озирается и, бросив исподлобья взгляд в сторону надвратной иконы Спасителя, собирает пальцы в щепотку, тянет ко лбу, к животу, и, ещё раз проверив глазами, нет ли свидетелей, бьёт тремя перстами по правому и левому плечу.

 

– Ты там пойдёшь в церкву их, так и за нас свечку поставь, – бубнит Колобок и, мельком взглянув на Виктора, хочет по привычке пожать руку, но не решается, только дотрагивается до его плеча ладонью. Потом оглядывается на друзей и кивком зовёт за собой. Размашистым шагом идёт к отцу Серафиму, обмениваются рукопожатием. Подходят товарищи. Жмут руку монаху. «До свидания», «Доброе утро». И виноватые, какие-то извиняющиеся улыбки блуждают на лицах партийцев. Так и возвращаются к машине с виноватыми улыбками, с удивлением в глазах. «Будто груз упал с плеч», – думают и чувствуют одно и то же. Богдан, что-то вспомнив, торопливо возвращается с полпути. Привстав на цыпочки, тянется к уху монаха. Тот наклоняется, Богдан вполголоса, чтобы никто не расслышал, говорит на ухо, прикрыв свой рот с обеих сторон ладонями:

– Только смотри, строго между нами. Ты так, ну так круто вчера митинговал, здесь, на площади, ну, про этого Бога твоего, ну, когда мы приехали. Ну… Не знаю слов… Как там у вас… вот тебе крест! Короче, душу, ей-богу, мне перевернул, – они обнимаются. По почину монаха трижды, по-христиански, целуются, щека об щеку.

Колобок, усевшись за руль джипа, жмёт и жмёт кнопку звукового сигнала, и всё вокруг наполняется безостановочным автомобильным воем. Машина уезжает, оставляя за собой инородный для этих спокойных мест неумолкающий шум, но через минуту, с тем же, режущим слух, гудением, возвращается. Виктор всё ещё стоит в центре смотровой площадки. Его глаза открыты, но взгляд будто не здесь, а где-то там, где всё иначе, и куда теперь просится душа. Джип резко тормозит рядом. Гудок обрывается, и сладостная утренняя тишина снова обымает покой гор и природы. Шелест открывшейся машинной двери, чей-то вздох, шёпот. В карман пиджака Виктора запихивают пачку долларов. «Богу отдашь! От нас лично!» – слышен голос Колобка. «Ох, ядрёна вошь! Матушки светы!» – вторят из-за его спины. Поверх опустившихся тонированных стёкол выглядывают мужские руки в прощальном приветствии. Виктор крестится, закрывает глаза, по его небритым щекам бегут слёзы. Брови Колобка сдвигаются, он крякает. Машина вновь гудит и быстро исчезает из поля зрения. И ещё долго резкий автомобильный сигнал тревожит величественное безмолвие гор, ныряет эхом в таинственные ущелья, тонет среди тёмных глубин речных водоворотов.

И маленький бородатый человечек в зимнем пальто выбегает неизвестно откуда на трассу, машет ручками, кричит какое-то напутствие вслед. И его звонкий ребячий голосок мчится вдогонку за путешественниками, подхваченный воздушными потоками: «До встречи… До встречи…».

Виктор идёт вслед за чернецом по асфальтированной дороге в сторону высокого пятиглавого Спасского собора. Кресты, купола и стёкла в окнах полыхают золотыми огнями в лучах восходящего солнца. Собор движется, качается на радужных волнах света, ещё мгновение, и вот он уже медленно отделяется от земли и поднимается всё выше, поддерживаемый белыми облаками. И где-то там, над небом, слышится ангельский хор, славящий Бога.

Монах Серафим и Виктор вливаются в людской поток богомольцев. Колокольный звон возвещает о начале службы.

 

 

 

Октябрь, 2014 год.