Страшная тайна

 

 

 

То, что в их семье существует некая страшная тайна, Никита понял не сразу. Сначала мал был, потом его полностью занимали другие важные вещи: близкие друзья – Димка, Антон, Серёга и Герка, школа с её проблемами, большими и малыми, футбол и ещё много чего, чем до отказа заполнен мир мальчишки. И только когда ему жахнуло аж одиннадцать, он впервые вскользь почувствовал – есть некая тайна, которую знают его родители, но которая не ведома ему. Причём, тайна эта родителей явно пугала. Пугала настолько, что если кто-то из них нечаянно касался запретной темы или что-то извне напоминало о ней, то они оба мгновенно замолкали, бледнели, быстро переглядывались потемневшими от расширенных зрачков глазами и моментально переводили разговор в безопасное русло. Мама начинала вдруг весело щебетать что-то на совершенно постороннюю тему, либо отец не к месту начинал травить анекдоты, на что мама неестественно оживлённо смеялась искусственным смехом. Никита, не смотря на ещё совсем детские годы, душу имел чуткую и развитую не по годам. Со стороны посмотреть – обычный пацан, со светлыми вихрами, серыми глазами на конопатом лице и вечно ободранными, благодаря любимому футболу, худыми коленками. А если бы кто мог заглянуть в его голову, проникнуться его миром, то был бы поражён тем, как глубоко и тонко он мыслил и чувствовал. Видимо, это у него было природное. Но способствовало тому, конечно же, и то, что его бабушка Катя, мама его мамы, которая за ним присматривала в отсутствие родителей вплоть до школы (в детский сад он не ходил), так вот, баба Катя рано научила его вдумываться в суть вещей, размышлять и много читать. Читать он научился с помощью бабы Кати уже в три года. Сама бывшая учительница русского и литературы, она твёрдо придерживалась мнения, что только чтение может развить душу и ум ребенка. А то, что нынешние дети мало читают, так только в том причина современной деградации человечества. В пять лет Никита сам осилил «Робинзона Крузо», в шесть-семь перелопатил всего Конан Дойля, а в десять зачитывался Анатолем Франсом и Эмилем Золя.

– Екатерина Дмитриевна, ну что он там может понять? – посмеивался его отец.

– Напрасно ты так думаешь. Детская душа чиста и восприимчива, она впитывает всё как губка. Это взрослому трудно усвоить и понять некоторые вещи, а ребёнок всё поймёт. Более того, именно детское восприятие самое верное и незамутнённое разными условностями и шаблонами, – стояла на своем бабуля.

 

Надо сказать, что свою бабушку Никита, сколько себя помнит, всегда обожал и глубоко любил. Баба Катя была мировой бабушкой. В этом ему несказанно повезло. Все остальные бабушки были озабочены исключительно тем, чтобы их внуки-внучки были сыты, здоровы, одеты по погоде, всегда мыли руки перед едой и приносили домой из школы хорошие отметки. У бабы Кати были совсем другие приоритеты. Конечно, она тоже заботилась о Никите в том смысле, чтобы он был сыт, здоров, вовремя мыл руки, чистил зубы и нормально учился, но это были, так сказать, само собою разумеющиеся вещи. Главное, по её мнению, было то, чтобы внук был здоров душой, то есть правильно и глубоко мыслил, имел богатый внутренний мир, своё собственное мнение по разным вопросам, а также ощущал внутри себя гармонию. А для этого следует быть начитанным и наслушанным. Это она так говорила: наслушанным. Быть наслушанным у Никиты получалось легко – баба Катя была интересным рассказчиком, а знала она очень много. В самом раннем детстве, когда малыши ещё только начинают познавать окружающий мир, сказки, рассказанные им на ночь мамой или папой, являются одним из основных источников информации. Баба Катя ему тоже рассказывала сказки, но ещё больше ему нравилось, когда она пересказывала ему, двух-, трёхлетнему несмышлёнышу, рассказы Чехова, «Повести Белкина» Пушкина или «Алые паруса» Грина. Чего только за годы раннего детства он от неё не наслушался: и про подвиг советских солдат и советского народа в Великой Отечественной войне, и про Бородинское сражение, и про Куликовскую битву, и как зародилось человечество на нашей земле, и кто такие динозавры и почему их нет сейчас, и как изобрели атомную бомбу, и чем знамениты Эйнштейн и Кулибин, и в чём отличие характера русского человека от характера любого другого, и почему Родину надо любить, даже когда она немного уродина, и ещё многое-многое порассказала ему бабуля.

Конечно, маму с папой Никита тоже обожал и любил трепетно и нежно. Они тоже были умными и начитанными и никогда не отмахивались от его вопросов, даже самых глупых. Они были его первыми друзьями и самыми главными людьми в его пока ещё короткой жизни. Вообще, Никита был твёрдо уверен, что ему крупно повезло родиться именно в этой семье, с его мамой и папой, с бабушкой Катей. Он любил и бабушку Верю, и дедушку Толю тоже. Но жили они далеко, в деревеньке в Оренбургской области, куда они каждое лето ездили с папой и мамой. То были незабываемые, но короткие поездки – на неделю, две. Поэтому очень сильно полюбить бабушку Веру и дедушку Толю у Никиты не получалось, он просто не успевал это сделать за такой краткий период. Но всё равно любил, звонил им по телефону, поздравлял со всеми праздниками.

 

Вот так и протекало его детство – в окружении любящих и заботливых родителей, горячо обожаемой бабушки Кати, далёких, но тоже родных бабушки Веры и дедушки Толи, верных друзей, школьных приятелей. Он любил играть в футбол, с интересом учился, по вечерам увлечённо читал толстые книжки, познавал мир с помощью близких людей. В общем, жил счастливой, полнокровной и почти безоблачной мальчишеской жизнью. Пока тень сомнений не поселилась в его чуткой душе, когда однажды он вдруг осознал: существует в их семье некая неведомая ему тайна. Чем больше он думал над этим, тем страшнее ему становилась. Было ясно, что тайна эта – не пустяк, не мелочь, раз папа и мама так старательно её скрывают. И даже бабушка Катя, сторонница открытых отношений и того, что от детей не следует прятать теневую сторону жизни, и та никогда не касалась запретной темы.

Никита, с его начитанностью и развитой фантазией, какие только возможные версии тайны не выдвигал, лёжа по вечерам в постели перед сном. А вдруг его папа вовсе не просто работает в банке «ВТБ-24» начальником операционного отдела, как ему сказали? А может, он на самом деле работает разведчиком, а эта работа просто его легенда, прикрытие? Но если он работает разведчиком, а живёт в России, то получается, что он работает разведчиком против этой страны, то есть является шпионом? Его папа – шпион! У Никиты пробегал холодок по спине, от ужаса шевелились светлые вихры, а кожа покрывалась пупырышками. Но тогда папу в любой момент могут раскрыть, приехать ночью на чёрной закрытой машине и увезти в наручниках в тюрьму. Тюрьма и папа были настолько взаимоисключающими вещами, что он тряс головой, прогоняя эту невероятную, чудовищную мысль. Но она опять подкрадывалась потихоньку, и он цепенел от ужаса, представляя, как они с мамой ранним утром или поздним вечером, чтобы никто не увидел, будут идти по пустынным улицам, неся в руках узелок с передачей для папы. Бабушка рассказывала, как перед войной многих безвинных людей сажали в тюрьму, и их родные носили им передачи в узелках. Но то безвинные, а папа виноват. Но он не виноват на самом деле, ведь его завербовали, то есть вынудили быть шпионом! Может быть, пригрозили тем, что убьют его любимого сына, то есть его, Никиту, а иначе он бы так никогда не поступил. Потом Никита думал о том, что вряд ли его папа шпион. Нет, тут что-то другое. А вдруг однажды он нечаянно сбил насмерть человека где-нибудь на пустынной дороге? Не нарочно, конечно. Но так случается. Сбил и испугался. И закопал труп в лесу. Мама, конечно, всё знает, но тоже хранит его тайну. Потому что любит его и жалеет. Но тайна гложет папу изнутри, не даёт ему спокойно жить, изводит его угрызениями совести. По ночам к нему является окровавленный призрак сбитого человека и требует торжества справедливости. И Никита совершенно терялся, он не знал, как поступить в данной ситуации: с одной стороны, надо бы рассказать правду в полиции, но с другой, опять папа в наручниках в тюрьме, что совершенно невозможно. Никита тяжко вздыхал, переворачивался на другой бок, морщился и часто моргал, прикусив губу, чтобы не дать себе разреветься. А вдруг папа когда-то совершил в банке большую растрату и скрыл этот факт, но в любое время это может открыться и все опять по тому же сценарию: папа – наручники – тюрьма – их с мамой передачи в узелке?

 

А может дело вовсе не в папе, а в маме? Дико было даже предположить, что его папа и мама, самые лучшие в мире, самые умные и замечательные, самые любимые и родные, могли быть в чём-то неправильными, нечестными, причём настолько, что боялись, что кто-нибудь об этом узнает. Но что такое страшное может быть связано с мамой, ему совершенно не приходило в голову. Разве что совсем уж бредовые идеи вроде той, что молодой папа много лет назад поехал отдыхать куда-нибудь в Арабские Эмираты, где встретил маму, влюбился в неё без ума, что было абсолютно естественно, а потом похитил её из гарема арабского султана. Впрочем, эта версия Никиту сильно не беспокоила: правильно сделал, что похитил, а с султаном можно как-нибудь договориться.

– Мам, ты арабский язык знаешь? – как бы невзначай спрашивал он утром маму за завтраком.

– Я? – удивлялась мама. – Нет, сынок, не знаю. Только английский, да и то уже прилично подзабыла. А почему ты спрашиваешь?

– Да так просто, – нарочито небрежно пожимал он плечами. – А папа был когда-нибудь в Арабских Эмиратах?

– Папа был в Германии, в Испании и ещё, до нашей женитьбы, кажется, в Венгрии. Ты лучше у него спроси об этом. Но в Эмиратах он точно не был.

– Ну и хорошо. И чего он там забыл, в этих Арабских Эмиратах, правда? – весело вскакивал он из-за стола, покончив с завтраком. – Ладно, я побежал в школу, а то опоздаю.

Но наступал поздний вечер, когда он ложился спать, и опять в голову лезли разные мрачные мысли насчёт папы и мамы. И это всё больше и больше мучило его, изводило неизвестностью, вводило в чёрную тоску, в безысходность, от которой внутри холодело. Он всё реже стал выходить во двор играть с друзьями в футбол, забросил книги, и компьютер его перестал интересовать. Никита старался по возможности проводить больше времени с родителями, пока они ещё рядом, пока всё ещё хорошо. Он словно впитывал в себя те счастливые минуты общения с ними, пока ещё не обрушилась та беда, что может отделить их друг от друга надолго, если не навсегда. И это постоянное ожидание беды, разоблачения страшной тайны так извело его, держало в постоянном напряжении, что он стал молчаливым, замкнутым, похудел, побледнел, под глазами появились синие тени. Конечно, мама всё это заметила, забеспокоилась, сводила к врачу. Врач отклонений не нашёл. Пульс, давление, температура, анализы в норме. «Что вы хотите? Ваш сын вступает в подростковую пору. Самый сложный период, который надо по возможности спокойно пережить, – сказал доктор. – Полноценное питание. Свежий воздух и внимание со стороны родителей. Чуткость и понимание».

 

Как-то однажды Никита разговорился с бабушкой Катей на тему, что такое скелет в шкафу. Он услышал в транспорте выражение «у каждого есть свой скелет в шкафу», и оно его заинтересовало. «Скелет в шкафу, – объяснила бабушка – это такое образное выражение, которое означает, что практически у любого человека есть своя тайна, которую он скрывает от остальных. Что-то такое, что ему неловко, стыдно или невозможно рассказать другим. Кстати, это выражение пришло к нам из Англии и полностью звучит так: «У каждого – свой скелет в шкафу, который имеет скверную привычку вываливаться в самый неподходящий момент». Русский аналог этого высказывания: «Тайное всегда становится явным». Ну, совсем без личных тайн, пожалуй, не обойтись, но надо стараться, по возможности, чтобы скелеты в твоём шкафу не были страшными и огромными. Потому что у этих скелетов, кроме того, что они вываливаются в неподходящий момент, есть ещё одна особенность: они давят на психику человека и изводят его изнутри, мешая жить и дышать». У Никиты чуть с языка не сорвался вопрос: «А какой скелет в шкафу моих родителей?», но вовремя остановился. Уж если мама с папой так оберегают свою страшную тайну, то и баба Катя вряд ли ему её откроет.

А тайна, похоже, становилась все страшнее, и скелет, по всей видимости, уже готов был вывалиться из шкафа, судя по тому, как всё чаще мама вдруг начинала неестественно весело щебетать, а папа не к месту травить свои анекдоты, которые все в их семье уже наизусть выучили. Никите было их очень жалко. Ведь это так тяжело, когда на тебя давит страшная тайна. Он знал это по себе: в прошлом году он «потерял» дневник с двойкой по английскому за невыученные глаголы, и три недели жил в ожидании раскрытия правды и последующего наказания. Наказание, конечно, последовало, сразу после раскрытия этой тайны на родительском собрании, но степень того наказания (неделя без компьютера) была ничтожно мала по сравнению с его трёхнедельными душевными терзаниями. Так что, каково это, жить в ожидании, что скелет вывалится – он уже знал.

И вновь и вновь перед сном Никита думал, что же так пугает его замечательных, прекрасных и ничего не боящихся папу и маму. И вновь и вновь выдвигал самые невероятные версии, порой додумываясь до полной фигни, вроде того, что один из них по ночам превращается в вампира, потихоньку выскальзывает из дома и высасывает кровь из случайных жертв. Его собственная кровь стыла в жилах от таких предположений, и он готов был отдать всё на свете, даже свою собственную жизнь, если это потребуется, только чтобы это оказалось неправдой!

 

А в спальне родителей в это же время тоже волновались и переживали.

– Ну как мы это ему всё расскажем? Я себе просто не представляю, – нервно теребила угол пододеяльника мать. – «Извини, сынок, но должны тебе сказать, что так вышло, что ты нам не родной сын». Так что ли? Нет, у меня просто язык не повернётся это произнести. Нанести мальчику такой страшный удар и в таком сложном возрасте. Одиннадцать лет – это самое начало переходного возраста, когда мозги ещё совсем детские, психика хрупкая, а амбиции и требования к себе и окружающим уже высоки. Да и врач сказал, что по возможности надо оберегать его от стрессов. А мы на его бедную голову такое обрушим. И потом… Знаешь, я боюсь того, что узнав правду, он отдалится от нас, станет считать нас чужими, и мы навсегда утратим его доверие. Это для меня страшнее всего.

– Да, об этом ему было бы лучше рассказать через несколько лет, когда повзрослеет. Ещё лучше, если бы он не узнал об этом никогда. Но что поделать, если ситуация так сложилась. Лучше уж мы ему об этом скажем, чем со стороны узнает. Неизвестно ещё, под каким соусом преподнесут. Сама знаешь, как всё можно исказить до полной несуразности. И Екатерина Дмитриевна тоже так считает, – неуверенно возражал муж.

А ситуация заключалась в том, что, несмотря на все их усилия сохранить свою тайну, каким-то непостижимым образом она стала известна одной из родственниц. Да ещё самой противной, вредной сплетнице. Так что риск того, что скоро все всё узнают, был не просто велик, это было делом времени.

– Завтра же и расскажем. Сразу после ужина, – решительно поставил точку муж. Жена только горько вздохнула.

 

Наступило завтра. Пришло время ужина. На ужин были свиные отбивные с картофелем фри – любимое всеми блюдо, а ещё салат «Цезарь», который тоже всем в семье нравился, и какао с очень вкусным песочным печеньем. Но ели все без аппетита, вяло. Родители были в напряжении, Никита это почувствовал и тоже напрягся. Скелет в шкафу приготовился к тому, чтобы вывалиться с минуты на минуту.

Едва какао было выпито, отец сделал строгое лицо, прокашлялся и сказал деланно обыденным голосом: «Сынок. Мы тут с мамой решили… В общем, пришло время тебе узнать… кое-что». У Никиты закружилась голова, вспотели ладони: вот оно. Похолодело в животе и противно защекотало под коленками, так было однажды, когда они с Геркой и Антоном забрались на беспризорно оставленный подъёмный кран на соседней стройке. Снизу смотреть – ерунда, подумаешь, третий этаж. Но сверху всё смотрелось совсем, совсем иначе. Внутри стало пусто и черно. Что же он сейчас услышит? Что?! …Про папу? Или всё же про маму? …А вдруг про обоих сразу? А может, даже сразу про трёх самых близких человек – папу, маму, бабушку Катю? Что-то такое невероятно ужасное и дикое, отчего они сразу станут ему чужими и бесконечно далёкими. И как тогда ему жить?! Совсем одному в целом мире?! Он с трудом сглотнул тягучую горькую слюну.

– …Что, папа?..

– Дело в том, сынок, что ты… Что мы тебе ...не совсем родные.

– Как это? – не понял он.

– Никита, – мягко сказала мама, осторожно подыскивая слова, – мы тебя усыновили. Взяли трехнедельного из Дома малютки... Кто твои настоящие родители, мы не знаем, да и знать никогда не хотели. Раз они смогли бросить такого маленького и беззащитного, то… Ты был такой малюсенький. Такой крохотный и слабенький. Ты помещался целиком в папиных ладонях. И весь был в страшных пролежнях. Ты даже плакать не мог, а только пищал, как котёнок. ...Я как тебя увидела, так сразу поняла, что ты мой сынок. Мой единственный и самый родной... – Она сбилась, замолчала, тихо и горько заплакала.

– В общем, сын, по документам получается, что мы твои приёмные родители. Но это только по документам. Ты, – голос отца окреп, – ты нам самый родной на свете. И мы все – и я, и мама, и бабушка Катя, и бабушка Вера с дедушкой Толей – мы все любим тебя больше всего. Дороже тебя нет никого для нас и быть не может!

 

Никита смотрел на них широко распахнутыми ярко-серыми глазами. В углу жалкой горкой валялся вывалившийся скелет. В животе начало теплеть.

– …И это всё? – спросил Никита. – Больше ничего? ...Совсем ничего?

– В каком смысле? – растерялся отец. – Ну да, всё. Больше ничего нет.

– И ты, папа, не вампир и не шпион?

– Что? – не понял отец, – Ты о чём сейчас?

– Я? Да нет, просто так. – Никита облегчённо улыбнулся просветлевшим лицом. – Ну, если больше ничего нет, то я тогда пойду играть с пацанами в футбол. Ладно, мама и папа?!