Найти чёрную кошку в тёмной комнате

На чтение потребуется полтора часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Морозило сильно. Настолько, что каждое утро солнце едва пробивалось сквозь пушистые стёкла. Урсула приходила с рассветом – стараясь двигаться осторожно, чтобы не разбудить Йенса, открывала ставни, готовила завтрак и ждала у накрытого стола. Они ели вместе, обласканные серебряной тишиной, затем хозяйка убегала по каким-то своим делам, а квартирант до обеда валялся на кушетке или забирался с ногами в кресло-качалку и читал. Зима – ленивое время. Ничего не хочется делать, ни заканчивать старое, ни затевать новое. Только сидеть и таращиться в окно на сонный город, а ещё лучше – лечь и проспать до весны.

К середине ноября его силы худо-бедно восстановились, и Йенс отважился на первую недолгую прогулку. Он шагал, как цапля по болоту, с трудом вытаскивая ноги. Дворников словно сдуло зимним холодным ветром, и снег никто не убирал. Лишь по середине Банхофштрассе редкие пешеходы протоптали дорожку, от которой – ещё более узкие – отходили тропинки к дверям магазинов. О приближении Рождества напоминали разве что тонкие струйки разноцветного ёлочного дождя на карнизах некоторых домов.

«Оттепель, – сообщила ему сегодня Урсула, – завтра обещали оттепель». Йенс встрепенулся, чувствуя, как внутри у него оттаивает что-то давно замёрзшее, погребённое под толстой коркой льда. «С юга повеяло, прости Господи, – сказала фрау Шмельц. – Ветер-то переменился. Значит, жди тепла».

Йенс заглянул в пару лавочек и купил моток верёвки, красный фонарик с набором полупрозрачных насадок и высокие рыбацкие сапоги, после чего отправился домой. Тащился нога за ногу, хлюпая мокрыми ботинками. Снежная муть начала подтаивать, и следы его быстро наполнялись водой.

 

Четыре дня дул южный ветер, и принес в Андсдорф если не лето, то обычное слякотное межсезонье. Снова зазеленели газоны и покрылись белыми звёздочками маргариток. Сливные решётки то тут, то там забились мусором, поэтому на улицах стояли глубокие лужи.

Накануне выходных Йенс позвонил в клинику. К телефону подошёл Петер Лемес и обрадованно закричал в трубку:

– Хоффман, это вы? Поправились? Хватит грипповать, ждём вас!

Он казался чем-то возбуждённым, вдруг и не к месту прервал свою речь коротким смешком, но Йенс не поинтересовался, в чём дело. Ему было всё равно.

– Я приду в понедельник, – ответил вяло. – Поправился, да. Кстати, а как там девочка эта, Сара? Уже выписалась?

– Позавчера. На костылях, конечно, на амбулаторное долечивание и физиотерапию. Кстати, всё о вас спрашивала: «доктор Хоффман да доктор Хоффман»! Она почему-то уверена, что вы захотите её навестить. Понятно, сирота, – добавил с лёгкой заминкой и как будто сожалея – не то о Саре, не то о Йенсе. – Без отца растёт девчонка. Так что, если надумаете, она живёт... – и Петер продиктовал адрес, но Йенс не стал записывать.

Ночью ему приснилось, что он всё-таки зашёл к Саре Кельтербах. Её комнатка напоминала больничную палату – те же плакаты на стенах и косметика на тумбочке, но кровать другая – массивная, совсем не похожая на больничную койку. Вся гладкая, цельно-деревянная, и спинка резная, с лаковыми завитушками. «Из того дубняка, что у разлома», – почему-то решил Йенс.

– Нравится? – спросила Сара высоким и каким-то очень взрослым голосом. – И тебе сделают такую. У нас в Андсдорфе каждый рано или поздно получает дубовую кровать. А мне подарили на восемнадцатилетие.

– Ох, нет, – испугался Йенс, – тебе же месяц назад четырнадцать было?

 

Сказал и понял, что ошибся. Не ребёнок сидел перед ним, болтая узкими, беззащитными ступнями в шлёпанцах, а бледная рыжеволосая девушка. Худые, длиннопалые руки едва помещались в несуразные рукава. Ключицы выпирали. Одета чудно. То ли платье на ней, серое, нескладное – где-то чересчур обтягивает, где-то топорщится – то ли обыкновенный мешок.

– В будущем подарили, – возразила Сара. – Нет, как это правильно сказать? Подарят, если останусь в Андсдорфе. А я не хочу! – выкрикнула со злостью и невесомым кулачком ударила по дубовому завитку. – Господин Хоффман, пожалуйста, давайте уедем отсюда!

– Хорошо, – согласился Йенс. Во сне легко давать обещания. – Только сперва встречусь с одним человеком.

С громким хлопком упали на пол шлёпанцы. Девчонка вскочила с кровати и, босая, подбежала к Йенсу. Вцепилась в рубашку – того и гляди, пуговицы оборвёт.

– Зачем, господин Хоффман? Йенс, зачем?

– Чтобы стать свободным, – ответил он, отворачиваясь от её взгляда. – Я должен, Сара, прости.

Она плакала, как маленькая девочка, всхлипывая и размазывая слёзы по веснушчатому лицу, и с каждым всхлипом словно таяла, делалась тоньше, прозрачнее.

– Йенс, не ходи туда! Пожалуйста, Йенс! Не ходи! Туда!

– Не надо, Сара, – он неловко погладил её по волосам и прикусил язык, пытаясь проснуться. Однако пробуждение оказалось трудным. Почему-то он не очнулся – мгновенно – в собственной постели, а долго блуждал по ночному Андсдорфу, по незнакомым и полузнакомым кварталам, и никак не мог отыскать свой дом. Луна блестела на мокром асфальте так ярко, что ни один доппельгангер не выдержал бы. Йенс и сам едва терпел острую резь в глазах. И всё-таки кто-то шёл за ним сквозь болезненный ртутный свет, отставая всего на шаг. Не человек – люди не ступают так вкрадчиво. Кто-то хрупкий и тоненький шёл за ним следом и повторял – все время повторял:

– Йенс, пожалуйста... Йенс... останься... не ходи туда... пожалуйста... Зачем она тебе?

– Я должен услышать, что она меня простила, – отвечал Йенс, не оборачиваясь. – Прикоснуться к ней... Просто увидеть её живой.

Он и сам не понимал, что ему нужно от Торики. Вернее, понимал, но высказать не мог. Самое и естественное и простое часто не облекается в слова.