Так мне и надо

 

 

 

Будь проклят тот день, когда я решилась сообщить близким и друзьям о своей писательской деятельности. Если бы знала, к каким последствиям это приведет, нипочем не согласилась. Однако поняла слишком поздно, а посему приходится жить с тем, что есть.

Началось с того, что «посвященные» потребовали немедленно предоставить доказательства моих слов, а именно роман и рассказы. Предоставила. Прочитали. Поцокали. Повздыхали. Ожидала, что начнут расспрашивать о главных героях, о сюжете, о замысле. Ничего подобного! Услышала только:

– Зачем тебе это надо?

– Ну как же, как же! – честно признаться, сразу не нашлась, что сказать.

И еще:

– Сколько за это платят?

Надо было соврать, вот чувствую, что надо. Потому что в ответ на мое «нисколько» и следующее мечтательное «пока нисколько» получила громкий смех и обидное:

– Какая глупость – работать задаром!

Кое-как выкрутилась, объяснив, что пишу не ради денег, а токмо для души, мол, финансовый вопрос особо не беспокоит. Вроде поверили. А после понеслось.

 

Сочинение на заданную тему

 

Первым, очевидно уверовав в мой писательский талант, позвонил Веня – друг, с которым я обычно хожу по клубам. Мы, кстати, там и познакомились лет восемь тому назад. В разгар ночи вышла подышать на улицу, вижу, кому-то прикус исправляют… ногами. Подошла, заступилась, тоже по зубам получила. Так и познакомились, потом вместе к дантисту ходили – восстанавливали потери металлокерамикой.

Веня – тот человек, с которым удобно. Он целую ночь будет контролировать мое состояние алкогольного опьянения, не даст завязать сомнительное знакомство и доставит до самого подъезда. Более того, я абсолютно уверена, что в клубе его не уведет какая-нибудь барышня – у него внешность не та: сутулый, лохматый, предельно тощий, к тому же еще и гнусавый. Мне-то на Венькины недостатки плевать, для меня главное – его преданность и умение умеренно выпивать, но вот девчонки на таких не смотрят. Ну да ладно, сейчас не о Вене, вернемся к звонку.

– У меня бабушка еврейка, можешь про нее написать, – предлагает Веня и с полчаса рассказывает абсолютно неинтересную историю о житие-бытие давно почившей родственницы.

Я перебиваю и спрашиваю:

– Ты еврей?

– С чего ты взяла?! – негодует Веня.

– У евреев национальность определяется по матери, то есть, если твоя бабушка иудейка, значит и твоя мама, и ты соответственно тоже, – поясняю я.

– Никакой я не еврей, – обиженно сопит в трубку мой друг.

Я, в свою очередь, не понимаю целесообразности этого звонка.

– Тогда, если ты не еврей, какого черта я стану писать о твоей еврейской бабушке, которая за всю жизнь ничего выдающегося не совершила? Ради бога не обижайся, но я даже про своих родственников не берусь сочинять, ибо не за что и не о чем!

– Почти все писатели упоминают о трудной судьбе многострадального еврейского народа, – не отстает Венька.

– Вот видишь, Венечка, большинство и так не обходит вниманием иудеев, уверена, мировая литература переживет отсутствие моих творений по этой теме.

– Пообещай, что ты все же подумаешь об этом. И потом, я ведь не рассказал тебе и сотой доли пережитого бабулей… – взывает надрывающимся гласом он.

Я перебиваю его, ссылаясь на необыкновенную занятость и опасаясь вновь застрять на полчаса в биографии Вениной родни, и торопливо попрощавшись, бросаю трубку.

Но Веня очень упорный. Каждый раз, когда мы идем потрястись под синтетическую музыку, мой друг, перекрикивая многоваттные колонки, продолжает гнусаво навязывать сюжет романа с условным названием «Жила тетя Сара». Нам было так комфортно вместе до того моего злополучного откровения. А теперь я все чаще подумываю о новом приятеле, с которым можно без дебатов на литературные темы предаваться клубному отдыху.

 

Неси культуру в массы

 

Мои друзья уверены в том, что настоящий писатель не имеет права нецензурно выражаться. Они хватаются за голову от каждого написанного мною «хрена», спотыкаются на каждой «матери» и простирают руки к моей сладко похрапывающей совести:

– Тебя могут читать подростки с неокрепшей психикой!

– С чего вы взяли?! – защищаюсь я. – В мои творческие планы не входит литература для среднего и старшего школьного возраста.

– Но они могут прочитать твои рассказы случайно! – не успокаиваются друзья.

– Наверняка, – соглашаюсь я и добавляю, – а еще они совершенно случайно оставляют на заборах три буквы и при этом не хлопаются в обморок.

У моей приятельницы Люды большая неприятность – она разводится.

– В чем причина? Жили себе десять лет и вот, пожалуйста, – протягиваю я платок заплаканной подруге.

– Да вот, ездил отдыхать в Крым и привез ракушек и лобковых вшей, как тебе такие гостинцы?

– Что?! – переспрашиваю я и называю мелких насекомых общепринятым на территории нашей страны словом.

Люда меняется в лице, мне даже кажется, что в данное мгновение она забыла о разводе и неверном, пахнущем дихлофосом супруге.

– А еще писатель! Материшься как сапожник! – бросает мне в лицо Люда.

– Я всегда так изъяснялась, особенно в тех случаях, когда это наиболее уместно. Почему что-то должно измениться?!

– Человек, взявшийся творить, обязан нести культуру в народ! Ты не достойна гордого звания «писатель»! – Люду даже трясет.

Я понимаю ее ярость: у постороннего человека это легко излечимое заболевание можно (и даже нужно!) называть весьма распространенным словом, у любого другого – пожалуйста, но у Люды – только «лобковые вши». По ее мнению, это звучит куда более благородно.

Мне ничего не остается, как рассмеяться и кинуть напоследок:

– Надеюсь, что хотя бы ракушки были симпатичными и не вызвали нестерпимого зуда. Остынешь – позвони.

Она, разумеется, остынет, извинится и сама же обложит бывшего всеми известными, однако я стараюсь более не выставлять на ее суд те произведения, в которых содержатся короткие бранные слова.

 

Придумать название – раз плюнуть

 

Мой давний знакомый Левушка шеф-повар в небольшом ресторане, он из тех, кто помешан на своей работе. Это чудесно, когда есть такой друг, особенно если учесть тот факт, что с борщами и гуляшами у меня откровенно не сложилось. Еженедельно нанося визит, он, молча, наблюдает за моими попытками сварганить мало аппетитное блюдо из вчерашних котлет и пары яиц, качает головой и … безжалостно приговаривает содержимое сковороды к позорному захоронению в мусоропроводе, а сам мчится в магазин. Вскоре навьюченный пакетами Левушка возвращается и начинает отваривать, ошпаривать, обжаривать, шинковать, резать, рубить, а после мы сидим и за неспешной беседой набираем лишние килограммы. У нас были идеальные отношения: я, Лева, кухня, пока меня не угораздило сказать о своем пристрастии.

Левушка, в очередной раз навестивший меня, хитро смотрит и прямо с порога просит:

– Помоги придумать названия новых блюд.

– А сам что?

– Думаю у тебя с фантазией лучше.

– Не хочу. Причем здесь мое воображение и твоя кулинария? – упрямлюсь я.

– Притом, – коротко отвечает Лева и далее предлагает то, от чего я не могу отказаться. – Ты мне названия, а я тебе новый салат и фирменные гренки. Идет?

Мой ответ очевиден. Лева затаривается необходимыми продуктами и начинает «круговую поруку»: холодильник, раковина, разделочная доска, плита, снова раковина, холодильник, доска, плита. Я сижу подле, не успевая следить за его четкими выверенными движениями.

– Это очень интересный салат. В него входят три вида грибов: маринованные, соленые, жареные. Маслята, грузди и шампиньоны. Немного маслин (с этими словами он ухает полбанки в миску), мелко нарезанный красный лук, листья салата…

Я сглатываю слюну и предлагаю более-менее подходящие названия:

– «Грибное раздолье», «Пир горой»…

– Банальщина! – фыркает Левушка и заправляет салат чем-то черным, жидкой консистенции, хорошенько перемешивает, а после, уподобляясь священнослужителю, окропляет его какой-то на редкость вонючей гадостью.

– «Последний ужин незадачливого грибника»! – непроизвольно вырывается у меня.

Лева заламывает руки и бежит перекурить, чтобы не дать мне по голове разделочной доской. Я минут десять со смехом наблюдаю за его метаниями туда-сюда по балкону, а меж тем из духового шкафа несет горелым – это «фирменные» Левины гренки напоминают о своем существовании.

С траурным видом Левушка извлекает противень с обугленными хлебными останками и бухает на стол. Там, где заканчивается кулинария, начинается творчество.

– «Погорельцы»! Самое то! – кричу я, несусь в комнату, хватаю подушку и отбиваюсь от разъяренного товарища.

В пылу подушечного боя Лева выкрикивает в мой адрес то крепкое словцо, от которого совсем недавно выходила из себя Люда.

 

Принимай подарки, молодой писатель

 

Вот что раньше вручали на день рождения: часы (плевать, что я их вовсе не ношу), косметику (обязательно не той фирмы, что я использую, наверное, специально), бижутерию (прекрасно зная, что я равнодушна к украшениям) и (это, конечно, самое полезное и нужное) деньги. Я передаривала всякую бесполезную чепуху дальним родственникам и с удовольствием транжирила финансы. Хорошее было время. А теперь?

За несколько лет у меня скопилось с десяток «Паркеров», не золотых или серебрянных – ни-ни! а самых, что ни на есть, простеньких. И еще блокноты, блокноты и записные книжки, и снова блокноты, блокноты… Экономически-выгодные подарки донельзя замусорили мой письменный стол. С тихим стуком перекатываются несколько ручек в выдвижном ящике, бесполезно упрашивая воспользоваться ими. Глупые, им, как и моим друзьям-подругам, никак не вдолбить несложную истину: я пишу с помощью ноутбука, нахрен мне ручка с блокнотом?!

– Все творческие люди носят с собой записную книжку, мало ли что взбредет на ум! – гневно вещают Люда, Веня и Левушка, притащившие очередное канцелярское барахло в подарок, видя мой поникший вид.

– Я не все, я сразу, на компьютере, – не понятно за что оправдываюсь я.

– Дарья Донцова пишет в обычной тетради, лежа в кровати, я лично слышал интервью с ней, – выкладывает Веня, который вероятно никак не может простить мне равнодушие к его еврейской бабушке.

Мне хочется плакать – я не желаю как Дарья Донцова. Однако вместо этого вежливо скалюсь и приглашаю всех к столу. Но и за обедом пытка продолжается: друзья знают о моей предстоящей поездке в Алма-Ату и думают, что без их советов, я не справлюсь с выполнением единственной задачи – отдохнуть на полную катушку.

– Не забудь взять блокнот и ручку, в поездах чего только не увидишь, – начинает Левушка.

– Я не жалуюсь на память. Если увижу – не забуду! – парирую я.

– Да ты, если переберешь, ни черта не помнишь! Вот выпьешь лишнего, поедешь на «Медео», покатаешься на коньках, через пару дней сядешь в поезд, возвратишься домой, сунешься к своему ноутбуку и тю-тю – все позабыла! – подкалывает Люда, оживленно жестикулируя и опрокидывая графин с морсом.

– Могу тебя успокоить, – глядя, как по скатерти разливается клюквенное озерцо, заявляю я, – ни за какие коврижки не поеду на «Медео» если, как ты выражаешься, переберу, мне такое даже в голову не придет! Так что не беспокойся, пожалуйста.

После, стоя на кухне и драя груду тарелок, я уже не хочу ни в Алма-Ату, ни на «Медео», я вообще не рада, что пригласила их в гости. Стол принял очередных обитателей: три открытки с пожеланиями «долгих лет и успехов в творчестве», два блокнота, ежедневник, и три «Паркера». С днем рождения, начинающий писатель!

 

Прозаиком можешь ты не быть, но рифмоплетом быть обязан

 

Уж и не знаю, откуда взялась в друзьях непоколебимая уверенность в моих поэтических способностях, которых у меня, справедливости ради замечу, ни черта нет. Занятые деятельностью в областях далеких от литературы они не желают делить писателей на прозаиков и лириков.

– Какой же ты писатель, если не можешь сочинить небольшое стихотворение, – удивляются друзья.

– Я не разбираюсь в анапестах, хореях, ямбах и прочих поэтических терминах, – признаюсь я в надежде, что поймут.

Какой там!

– А тогда как ты пишешь?! – вызывающим тоном гнусавит Веня.

– Я же занимаюсь только прозой, – ввязываюсь я в бесполезный спор.

– Каждый должен заниматься своим делом! Не можешь писать – нечего и браться! – пищит Люда.

Это вызов, проще принять, иначе не отстанут.

– Для чего понадобился мой поэтический дар?

– У моей мамы юбилей, сочини хорошее поздравительное стихотворение. Мама будет рада, – улыбается Лева.

Господи, да получите! Два часа истязания клавиатуры и, оп, шедевр быстрого приготовления готов. Я не забиваю голову смыслом, главное, чтобы вышло складно. Мать – рать, толь – моль, гайка – зайка. С ужасом обнаруживаю непонятно каким образом затесавшиеся между нормальными словами глаголы «морить» и «рыть». Перекраиваю, исправляю. Теперь отыскивается «мама – яма». Отягощенный ритмом и рифмами мозг подсказывает «махнуть рукой», что и делаю, сохраняя и распечатывая поэтический навоз собственного производства.

На дне рождения Левушкиной матери читаю этот кошмар с чувством, пытаясь спрятать улыбку за листком, срываю бурные аплодисменты потных от переедания и винопития гостей и облегченно вздыхаю – конец мучениям.

Под занавес мероприятия ко мне подходит «чуть теплый» сослуживец Левушкиной родительницы и, преданно глядя в глаза, вопрошает:

– Вы не могли бы мне помочь?

– С удовольствием, – не успев подумать, отвечаю я. – Вам тоже надо кого-то поздравить?

– Нет. Вы не могли бы написать отзыв о моей работе, так, для начальства.

– Но я даже не знакома с вами, – не могу сдержаться.

– Я слесарь-сантехник, работаю вместе с юбиляршей в жилконторе. Ничего сложного, просто чиркните несколько слов: мол, не пьющий, исполнительный, деньги предлагала – не взял, от такой-то и число. Вас не затруднит? Я слышал, что вы роман написали, а тут всего два-три предложения…

– Вам в стихотворной форме или в прозе? – язвлю я.

– В прозе, в стихах, боюсь, не оценят…

Это очередной капкан, в который угодила моя горемычная голова. Черт с вами, будет вам и отзыв, и характеристика, и докладная, и бухгалтерский отчет! Я же настоящий писатель!

 

 

*   *   *

 

Бреду домой, спотыкаясь, слезы застилают глаза. Обидно, обидно, обидно! Но виновата сама – за язык никто не тянул. Что стоило промолчать, не сказать о первом успехе на литературном конкурсе, не признаться в желании творить? Не выдержала – расплачивайся, доказывай талант, отрабатывай похвалу. Так мне и надо!