Живое мясо

 

 

 

– Ну что же, за ваши успехи! – говорит Михаил Степанович и тоже пьет.

Некоторое время мы сидим молча. Наконец Михаил Степанович встает и говорит:

– Давайте пересядем в кресла, близость Кремля как-то меня беспокоит – я делаю движение убрать бутылку, но Михаил Степанович делает страшные глаза – Нет-нет, что вы! Я не это имел в виду. Это – ни в коем случае. – у него даже дрожит нижняя мясистая губа. Мы пересаживаемся кресла и Михаил Степанович ставит на столик другую бутылку, а рядом кастрюльку с мясом – и снова начинается канитель с поворачиванием цветков.

– Что это у вас в бутылке? – спрашиваю я.

– А! – Михаил Степанович оживляется – это настойка, очень хорошая. Вам понравится. – Он лукаво улыбается и мне тут же очень хочется попробовать эту настойку. Пока Михаил Степанович разливает в рюмки. я рассматриваю старую картину на стене. На ней изображен человек с куском бифштекса вместо головы и мне становится неприятно. Мне не нравится эта картина, и я стараюсь не смотреть на нее – но против моей воли глаза все время устремляются в эту сторону.

– Вот, попробуйте! – говорит Михаил Степанович и я, погрозив картине пальцем, поворачиваюсь к столику. Настойка имеет приятный вкус и чуть-чуть пахнет лесом. Вообще же она больше отдает грибным супом, но как если бы его ели в лесу.

– Очень хорошо – говорю я и с удовольствием втягиваю воздух. Картина уже не кажется мне плохой – краски на ней переливаются очень красиво, и я удивляюсь – как это я сразу не заметил. Со стола несется разноголосый гул.Я глупо усмехаюсь и говорю ленинским картавым голосом – Вот, Михаг`ил Степан`ович! Г`еволюция! – на что он посылает мне косой взгляд и отворачивается. Я слышу, как он быстро шепчет: «Мясо, мясо, мясо», а потом еще быстрее: «Мясомясомясо». Я делаю вид, что не слышу, и постепенно веселость охватывает меня.

– Скажите, Михаил Степанович, а вы боитесь покойников? – спрашиваю я с неприятным смехом.

– Ну как вам сказать…не то чтобы боюсь. Я больше боюсь исчезнувших людей. У меня вот был один знакомый – так он однажды пошел в булочную и не вернулся. – Михаил Степанович смотрит на меня – я вот теперь все думаю – может быть, его вовсе не было, а? – и глаза его наполняются страхом.

Мне тоже становится страшно – вдруг я тоже так исчезну? И Михаил Степанович скажет «А, да ведь его и не было никогда!». Я исчезну, а картина с бифштексом так и останется висеть, и часы будут стучать дальше и дальше, и по асфальту во дворе так же будут шаркать люди. И мне очень неприятна эта мысль.

– В общем-то в том, что он исчез ничего страшного нет, – говорит между тем Михаил Степанович и добавляет неожиданно пьяно. – Я даже ему завидую, хотя и боюсь о нем думать просто так. Ведь неизвестно, где он сейчас и что с ним происходит.

Я пытаюсь успокоить себя мыслью, что он не исчез. Может быть, его просто забрали куда следует – так часто бывает, прямо из булочной.…Но по прыгающей челюсти Михаила Степановича мне становится ясно, что никто его никуда не забирал, а он именно что исчез. Сам. И я беспокойно поворачиваюсь в кресле.

– Хотя, судя по тому что происходит на столе, можно подумать, что он попал в послеревоюционнную Москву – добавляет Михаил Степанович.

Я смотрю на стол, и вижу, что фигурки столпились возле коробочки с богомолом, а одна из них забралась на него и рубя воздух рукой, встряхивает бумажной головкой. Я чувствую какую-то иррациональную неприязнь к этому и говорю:

– Оставим это, Михаил Степанович, это пустое. Да, пустое! – говорю я, пораженный внезапной мыслью – Вот вы скажите мне лучше, как вы относитесь к самоубийцам? – и я хихикаю в кулак, настороженно бегая глазами.

– Да никак в целом. Самоубийцы обычно тихие создания, не могут никому помешать.

– Нет, могут! – вскрикиваю я громче, чем нужно и Михаил Степанович непонимающе смотрит на меня. Потом он отворачивается к стене и опять быстро шепчет «Мясо, мясо, мясо», а потом еще быстрее «мясомясомясо» и мне почему-то становится легче от этого торопливого шепота, грязной комнатки, криков на столе и грустного, покрытого трещинами, шкафа.

– Самоубийцы – это те, кто по ошибке осознали пустотность земного существования, но, поняв, не смогли ее преодолеть, – я снова слышу голос Михаила Степановича.

– А вы, стало быть, смогли? – спрашиваю я иронически и с ударением на последнем слове.

– А я, стало быть, смог, – также иронично говорит мне Михаил Степанович и добавляет. – Они, видите ли, не хотят быть просто живым мясом, но сделать ничего не могут. Жить же дальше с осознанием этой достаточно простой истины они не могут тоже – представьте себе!

– А вы как же? – спрашиваю я все более насмешливо и уж не скрываю издевки. Есть все-таки в этом Михаиле Степановиче что-то раздражающее. Картина эта…совершенная мерзость.

– Но истина-то эта открывается им по ошибке! – говорит между тем он – Так, что вспышка внезапной правды не освещает им путь, а сжигает их самих. – Продолжает он глубокомысленно рассказывать и делает какие-то движения руками, а мне видно, что зубы у него гнилые и желтые, а халат затерт до дыр. И мне становится смешно – почему этот человечек с сальными волосами говорит так глубокомысленно и так поучающе? Кто дал ему это право? Прочь отсюда! И наскоро попрощавшись, я выхожу на улицу. Летний вечер душит меня, но бисер фонарей освещает дорогу, и вскоре я уже подпрыгиваю в креслице валкого трамвая. Домой. Домой.

Оставшись один, и тщательно заперев дверь, Михаил Степанович оказался в комнате и некоторое время стоял в дверях, разглядывая происходящее. За столом сидел человек с бифштексом вместо головы и, судя по ее наклону и отчаянной жестикуляции, внимательно наблюдал за фигурками на столе. Они беспорядочно носились по гладкой поверхности вокруг стеклянного Кремля, а некоторые подбегали к самому краю, опасливо заглядывали вниз и снова начинали свой хаотический бег. Михаил Степанович подошел к старому бюро и стал, поминутно сверясь с какой-то бумажкой, что-то рисовать на стене. Постепенно из легких и почти невесомых штрихов получился горбатый контур висельника. Осмотрев свое произведение Михаил Степанович весело расхохотался и снова подошел к ухнувшему бюро. Из ящика он достал клеенчатую тетрадь и записал там:

«И до чего бестолковое мясо! Приходил сегодня ко мне один озорник – все вопросами небытия интересуется, а у самого в комнате труп висит. Забавник. Вот, впрочем, что у нас сегодня:

7 5 9 8 5 0 3 5 6 5 8 3

4 3 6 4 8 9 7 0 3 8 5 9

0 9 8 7 6 5 4 3 4 5 5 8

1 0 9 4 5 7 4 5 6 8 3 7

1 0 9 2 8 3 7 4 6 5 4 7»

 

Покончив с этой записью, Михаил Степанович осторожно обошел человека с бифштексом, стараясь не коснуться его, и подошел к другой стене. На обоях висела грязная тряпка и когда Михаил Степанович сорвал ее, стал виден сложный символ, написанный прямо на обоях синей масляной краской. Усевшись на пол по-турецки и не сводя с него глаз, Михаил Степанович запел:

 

Мясистое мясо мясные мяса

Мясистые речки мясные леса

Мясистое тело и мысли мясные

Мясистые вещи в мясистой квартире

 

Мясо живое ест мертвое мясо

Время ест мясо к часу от часа

Видится небо мясу мясным

Кажется мясо мясу своим

 

Постепенно его голос переходил не то в «Ууууууум», не то в «Ооооооом» и через некоторое время Михаил Степанович исчез, а единственным звуком в квартире стал торопливый бумажный шелест.