Кузьмич

Начнем с того, что Кузьмич – существо женского рода, лет этак тридцати. Но я не буду злоупотреблять ее принадлежностью к слабому полу, ибо, увидев широкие плечи и твердые, как сушеная груша, глазки Кузьмича, сказать "Она" не могу. Кузьмич явился в моей квартире следом за моим любовником, который неестественно твердо и широко шагал. Мгновением раньше, предвкушая радость прочтения великолепного Золя в чистой теплой кровати, я уже приподняла одеяло и собралась совершить прыжок в белоснежные недра, как вдруг раздался звонок. Собственно, слово "вдруг" здесь неуместно, ибо я ожидала своего любовника, а посему была даже без неглиже, но я не ожидала Кузьмича, и, заметив выглядывающую из-за спины любовника таинственную личность, со словами: "Извините, я не одета" ретировалась в спальню. Однако прелестница последовала за мной, и процесс одевания трусов прошел с познавательным эффектом. Выяснилось, что особь с могучими костями, облаченными в спортивный костюм – старая подруга. Этот термин я, как любая мало-мальски умная женщина, истолковываю так: "да, я бывшая любовница твоего любовника, я спала с ним раньше и буду спать еще, если удастся". 

Она повлекла меня на кухню, где возвышался венец творения рук человеческих – бутыль. Кузьмич радушным размашистым жестом подгулявшего гусара указал на стеклянный соблазн:  

– Вот, выпьем за знакомство.      

Думаю, в жизни большинства женщин ситуация, когда ее знакомят с бывшей любовницей, имела место. Я же попала в это "место" впервые, и, кроме как выпить, выхода у меня не оставалось. Кузьмич намеревался пить в духе шолоховского героя-патриота, то есть не закусывать ни после первой, ни после второй, но я, противно настроению Кузьмича, принялась жарить пельмени. Сие кулинарное действо протекало в моем полном молчании, шипении масла на сковородке и рассказах Кузьмича о детстве и отрочестве моего любовника. История жизни моего "аманата" миновала мучение кошек, приготовление браги в стиральной машине и свершалась в туберкулезном диспансере, где Кузьмич изводил спиртовые резервы к искренней радости верных друзей и к неудовольствию злопыхателей-врачей.

Тем временем приготовляемый мною продукт приобретал нужный коричневато-золотистый оттенок, принесенные стопочки поблескивали, подмигивали и водили хоровод вокруг "Столичной". Но в дверь позвонили, и на сцену вышла Приличная пара. Деваться некуда – вновь прибывшие представлены и приглашены к столу, еще две рюмки прибавились к своим вместительным товаркам. Завязалась непринужденная беседа, плавно перешедшая в оживленную дискуссию. Содержимое бутыли убывало – пили примерно, делались восхитительно красноречивы. Разговаривали на извечно актуальную тему – мужчина и женщина. Вдруг Кузьмич преподал нам всем урок истинного ораторского искусства. Я не верю хитрым актерам, бубнящим со сцены заранее отработанным голосом заранее отработанные фразы, но Кузьмичу с его яростной убедительностью я поверила.      

– Мужчины! – трубно вопил Кузьмич, то появляясь, то исчезая в клубах сизого дыма. Сия иллюзия возникала из-за отчаянной жестикуляции обеими руками, в одной из которых, как адский уголь, горела сигарета. – Мужчины, низменные, мерзкие, ничтожные твари, суетные пустомели, воры, пьянюги и сквернословы! Нежное, как мыльная пена, мягкое, как масло, приносишь им свое сердце, которое они размазывают по своему грязному телу и смывают в черную неизвестность раковины холодной водой своего самолюбия. В тайне ненавидят они весь мир и одержимы страстью к самоуничтожению. Кто придумал атомную бомбу? И ни одна женщина еще не прятала от мужа зарплату в смывной бачок. Кстати о муже – чтоб он издохнул, псиной смердящий прах!

Итак, Кузьмич впал в словесное бешенство и принялся громить ничтожества, которые не позволили ему пробиться к славному и лучезарному благосостоянию. Волосы Кузьмича, в клочьях и металлических заколках, колыхались вокруг головы его спутанным нимбом, глаза выпучились, покраснели и налились слезой. Почти фанатическое неистовство Кузьмича внезапно прекратилось: он посмотрел на моего любовника, как раскаявшаяся Магдалина на пыльные ступни Христа.      

– Но ты, верный друг мой! Шестнадцать лет, шестнадцать долгих лет… И ни слова упрека, ни единого отстраняющего жеста. Честен, добр, справедлив и, что главное, щедр. Храни Господь таких… (тут Кузьмич, вероятно, хотел сказать "любовников", но сдержался) …друзей!      

Последнюю фразу Кузьмич в виде тоста приурочил к оставшейся в бутыли водке и ликвидировал остаток залпом, после чего, истощенный продолжительностью речи, скорежился, уронил голову на ребра, где должна была расти грудь, но почему-то не росла, и задремал. Стараясь сохранить спасительную тишину, мы вышли вон, и тут Приличная пара в один голос задала не совсем приличный, зато лаконичный вопрос:  

– Кто эта… дама?

Любовник посмотрел сначала в пол, потом перпендикулярно в потолок, вздохнул и не сказал ничего. Ничего, ни единого слова. 

– Ну что ж, – сказала Приличная пара. – Мы, пожалуй, пойдем.  

Со словами "До встречи, дорогие!" Приличная жена, будто царевна-лягушка, взмахнула ладонью. Но если у сказочной красотки из рукава вылетали лебеди, то наша современница, не имея навыков фокусника, всего лишь сверзила литографию Босха в деревянной рамке. Натурально, раздался грохот, и в лучших традициях голливудских ужастиков возник восставший из кресла Кузьмич. Мутно и тяжело обозрел он окрест.

– Расходимся ужо? А я здесь останусь, ладно? Посплю чуток.

– Нет, – твердо ответил любовник. С таким недрогнувшим лицом поборники вселенского добра забивали осиновый кол в грудь зловещего вурдалака. – Нет, нет и нет.

Возможно ли описать ту сложную гамму чувств, что отобразилась на лице Кузьмича? Неподдельное изумление, разочарование и скорбная печаль, он как будто бы сгорбился и постарел, беспомощно взглянул на меня, на Приличную пару, на моего любовника, застывшего, словно каменный идол островов Пасхи.

– Но у меня и денег нет домой ехать. Тыщу надо, – Кузьмич вывернул карман на спортивных штанах, обнаружил дыру и, всунув костлявый указательный в нее, безнадежно пошевелил им.     

– Нет тыщи, – голосом моего любовника можно было резать стекло. – На улице хорошо, пешком дойдешь.  

– Но как…   

– Никак!    

Они спускались по лестнице. Кузьмич шел последним и беспрестанно оглядывался, надеясь, что его позовут обратно, скажут: мол, пошутили, чего там между старыми друзьями. 

Я смотрела в окно. Догорел вечер. Розовые, как губы девушки после любви, облака наливались густой синей кровью. По тротуару, сутулясь и пошатываясь, брел Кузьмич. Высокомерные клены шлепали его по макушке сморщенными ладонями. Из придорожных кустов вынырнул маленький верткий мужичонка и завинтился около Кузьмича, подпрыгивая до высоты его уха и что-то нашептывая, беспрестанно озираясь. Видно было, как Кузьмич устало кивнул головой, и они пошли куда-то вдаль. Две черные тени – длинная и короткая – бежали за ними.    

Время грусти, когда ты придешь за мной?