HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Инесса Морозова

Идиотка

Обсудить

Рассказ

Опубликовано редактором: Карина Романова, 10.09.2009
Иллюстрация. Автор: BrookLinn. Название: "Озарённая". Источник: http://www.photosight.ru/photos/2494934/

 

 

 

«Но мы с тобою будем вместе,
как Сид и Нэнси, Сид и Нэнси…»
Люмен – «Сид и Нэнси»

«Откуда знать нам, дуракам,
что счастье вечно было там,
откуда мы с тобою так спешили…»

«Никто не видел, как мы с тобой смеялись,
Как плакали и дрались, мирились, дальше шли…»
Люмен – «Никто не знает»

– Идио-о-отка! – заорала так звучно и громко, что окурки на подоконнике задрожали по пыльным липким пятнам от подсохшего пива.

– Эй, слышь! Чего орешь, дура?! – высунулась из двери красная, пережеванная какая-то морда, – чего, говорю, орешь?

– А ты у двери не сиди, ишь выскочила мигом как черт из коробочки.

Морда вздулась, покрылась вмятинками и затрясла зелеными бигуди. Старыми такими, пластмассовыми, в мелкую решетку.

– Да я милицию вызову! Ты! Да повизжи еще!

– Это ты, обезьяна, там окажешься, если дверь со своей стороны не закроешь. Жарь иди свои котлеты, – спокойно так сказала Кира.

Под примитивную брань, что сыпалась из морды в такт покачиванию бигуди, она взяла хрупкий пластиковый стаканчик с последним пивом, плюнула пару раз в него и незатейливо плеснула в эту скукоженную морду. А та померкла на секунду и захлопала липкими ресницами. Кира брезгливо вдохнула запах из квартиры.

– Пригорели твои котлеты, – и бросила стаканчик куда-то в лоно подъезда.

Странная она была немного.

Волосы грязноватые и нечесаные с утра, оттого кудрявились по плечам и шее. Малость неопрятная, и не сказать, что красивая, но внешность, однако, запоминающаяся. Чуть длинноватый нос, чуть неправильной формы, чуть кончик тяжеловат… И это «чуть» было оливкой в бокале мартини. Шла она теперь неизвестно куда с банкой какого-то алкоголя привычно. Спивалась ежедневно. Шла и фанатично пребывала в своих мыслях – описывала в сознании окружающее от окурка до паутинки капелек на березке. Так всегда бывало, стоило ей начитаться чего-нибудь. И так насытится тонкими строчками да только успевает собирать в голове зарисовки. И читала не просто так (хотя и не любила) – работала. Вдыхала каждую метафору и въедливо язык, стиль. После книжки таких вдохов сорила повсюду описаниями. А видела она нечто этакое, особенное даже в тлении сигареты на грязном подоконнике в общежитии на первом этаже. И складывала такие картинки в сознании. А потом приелась к этим пейзажам.

Периодами любила писать. Очерки, рассказы, реже – стихи, повести. Писать да, а вот читать – нет. Так законы генетики утвердили. Им то что, этим законам, если у человека страсть к бумагомарательству от бабушки-журналистки и полнейшая нелюбовь к чтению от отца? Так и живем.

И она жила. Да в ней много чего было противоречивого, несовместимого. Одной рукой она держала последнюю страницу школьного дневника с красными столбцами «отлично» вкупе с различными награждениями, другой – такую вот банку и тонкую веточку сигареты. Странная, странная.

 

Прошла задумчиво пару домов по улице к засаленной временем привычной лавочке. И будто под действием силы притяжения, про которую рассказывали каждую пятницу на физике и достали этой силой прилично, под действием ее пришла сюда и обнаружила того, кого увидеть хотела. Сидел себе нервно, курил, поникший или просто уставший. Имя такое банальное… Саша.

– Сигарету дай, – присела она рядом.

– Кира? – даже глаз не поднял.

Девушка неторопливо закурила, прислушиваясь к треску травы в огненных брызгах; весной всегда жгут траву. И запах этот горелого сена и мусора – апрельский. Приятный на воспоминания. Весь город этим дымом пропитался.

– Ты щуришься, когда дым выдыхаешь, – улыбнулся он.

– Зна…

– Дай денег. В долг. До стипендии.

Кира сердито пропустила дым через легкие.

– Нет.

– Отдам, говорю.

– Нет. Денег нет.

– Черт.

– Найди.

– Где?

– Твое дело.

– Пила?

– Нет.

– Не ври, сам видел, только банку выкинула.

– Немного.

– Зачем врешь?

– Молчи.

– Надоела.

– Сам дурак.

– Да полно тебе, – обнял он как-то неумело Киру за плечи, – гляди, к двадцатому дому ментовская машина подъезжает.

– Я только оттуда.

– Чего натворила? – засмеялся он так, что дым толчками стал выходить из горла.

– Ничего. Только поняла, что я полная идиотка.

– Почему?

– Потому что люблю тебя.

– Надоела.

– Молчи.

Сидели они тихонько на этой лавочке, любовались плешивой травой и грязными пустыми бутылками, курили, выдыхая серые разводы в теплоту апрельского воздуха. Выпили, конечно. Немного, но вены все же опьянели от алкоголя. А что еще делать в этом пыльном маленьком городке, что даже в апреле покрыт чумазыми снежными заплатами?

– Вон мать идет, – нахмурился он, – черт, заметила. Сейчас позвОнит.

– ПозвонИт.

– Какая разница, Кир!

– Да большая! Невозможно тебя слушать с твоими «ихняя», «евошняя» и «ложить».

– Ой-ой-ой, нашлась тут образованная.

– Умри! Ненавижу!

– Стой, дура, куда пошла! Эй, слышь, вернись!

– От тебя подальше, кретин!

– Стой, идиотка! Да стой ты!

– Руку отпусти! Больно мне!

– Кирюш, ну постой!

– Иди лучше матери помоги, две тяжелые сумки ведь несет!

– Обойдется.

– А ты на что?

– Уж не для того, чтобы в магазин ходить.

– Нахал. Да вам, мужчинам, как известно, проще: посадить дерево, родить сына и построить дом. И вам не важно, кто потом всю жизнь воспитывает сына, поливает дерево и убирает этот дом!

– Ха, ну полно тебе. Кир, слышишь? Хватит дуться. Ты вечно обижаешься.

– Да, именно так. Я в вечной депрессии. Можно сказать, эта депрессия – моя жизнь. Я постоянно плачу. По поводу и без. Заметил? А еще я научилась плакать тихо. Так, чтобы никто не слышал. Так, когда лежишь на спине, а слезы обручем стекают из боковинок глаз куда-то вниз, вниз, к ушам и капают на мочку.

Я научилась плакать тихо. Так, чтобы никто не спрашивал, не беспокоился, не донимал фразами. Так, чтобы оставаться наедине со своей болью, с влагой в ушах. Так, что можно полноценно слышать одиночество в своей вечной депрессии, молчать никому не нужной. И тихо плакать.

– Глупости.

– Для меня вся твоя жизнь – это глупости.

– Ошибаешься, моя жизнь – это ты.

– Фу, как банально. Ты посмотри лучше, посмотри какие облачка! Такие легенькие. Будто кто просыпал неловко сахар на голубую клеенку! Красивое сравнение – надо бы запомнить и использовать в каком-нибудь немудреном рассказике. Посмотри же, посмотри!

Да что там! Ему плевать. Плевать на облачка, на ее депрессии, на этот апрельский день. А может оба они элементарно ошибаются и не найдут никак общую дорогу, ровную, широкую, чтобы без кочек и рытвин. А только какой интерес по такой шагать? А?

 

 

*   *   *

 

Проснулся он и открыл глаза свои большие. Сплюнул три раза в воздух за левым плечом, всеми мускулами передернулся. Что-то помнил смутно. Что его зовут Михаил, и сон какой-то помнил.

Теперь опасался опускать веки. Вдруг опять увидит ее? Ее, ее в гробу. Снова он вздрогнул телом. Не-ет, не увидит. Сны не сбываются. Никогда. Ни за что. Он сейчас в этом уверен больше, чем в том, что он в незнакомой комнате очнулся на незнакомой кровати и смотрит в незнакомое зеркало. И единственное, что ему знакомо здесь, – это отражение в этом зеркале. Лохматое, глазастое, помятое.

Не-ет. Он даже вспоминать не хотел. Особенно это лицо белое, руки белые, гроб белый, снег белый. И все такое светлое-светлое. Даже не скажешь, что похороны, нет, – свадьба. Все вокруг в черном, а она как невеста. Только с закрытыми глазами.

Забыть бы это видение проклятое. Потрясти растрепанной после сна головой и выкинуть подальше. Никак не выходит из мыслей. Как майский жук зацепилось крючковатыми лапами за весь его душевный мир. И не выходит, не выходит, не выходит.

Что же с ней случилось там? Машина сбила или самоубийство? Повесилась, сбросилась, убилась? Тьфу-тьфу-тьфу.

А как чувствовал эту боль. Все плакали, ревели, истекали слезами, а он стоял просто и смотрел, смотрел, смотрел. Весь наполненный этой болью, что тянула вниз, к глинистой земле. Смотрел, молчал, и так без слез.

Да и хватит об этом сне думать. Лучше в реальность перенестись. Вспомнить где сейчас находится, у кого, и который час или хотя бы день. Может, утро? Может, Кире позвонить? Спросить как дела, да и просто услышать голос, чтобы к черту этот сон забыть. Да толку – она с другим сейчас, с другим. С тем, кого любит. Всем своим миром, всем своим разумом, всем своим умом и всей своей глупостью. И за что? За пьянки, за тупость, за отсутствие интеллекта и культуры речи, за хамство? Но вам приходится молчать, сударь, вы – всего лишь друг.

Друг… Нет, Михаил, вы тоже можете выпить, и не только выпить. Но тут другое дело. Вы, Михаил, ее любили бы и, шаблонами говоря, достали звезду бы с неба. Но, увы! Вы, Михаил, всего лишь друг. Жалкое слово. Поговорить, успокоить и смотреть спокойным внешне, как она утекает к другому, да и помнить, что в мыслях она всегда с ним. А друг – это друг… Какая уж тут любовь.

Мысли какие-то дурацкие спросонья, сны. Пора убираться из этой квартиры, погрязшей в никотине и горах пепла.

 

 

*   *   *

 

– По тебе видно, что ты много выпила. Да, и я бы посоветовал тебе курить поменьше этих ментоловых сигареток, они сажают сердце здорово.

– Плевать. Любовь греет и заставляет сердце биться. А ментол… Черт с ним.

Она твердым шагом прошла в комнату, не спрашивая разрешения даже взглядом, просто была уверена: можно.

– Сделай мне кофе.

И потом добавила:

– Пожалуйста.

Фамильярно увалилась в сломанное кем-то кресло и уткнула лицо в лохматый плед.

– Миш, послушай меня. Миш, слышишь? Ми-и-иш! Иди сюда.

– Да-да, на кофе.

– Растворимый? Фу, гадость. Ну да ладно. Слушай меня. Знаешь что? Я вот думаю… Пойду убьюсь… убьюсь об пыль асфальта, останусь кровавым пятном таким на этом асфальте, подарю всю себя до капли мозга, пьяным телом разотрусь по серому бетону.

– Кира.

– Да-а-а, затеряюсь в своей боли и сброшусь! Слышишь, сброшусь! Знаешь, так тихонько уйду, оставив пепел вместо праха.

– Врешь.

– Конечно. Хотела бы – сделала. А так… Только тешу всех глупым шантажом и выслушиваю упреки. Просто больно, просто вот так банально, просто хочется плакать и жаловаться, просто мыслей не хватает думать трезво. Просто!

– Успокойся. Сходи домой, напиши рассказик, излей мыслишки. А там, глядишь, и устаканится все.

– Рассказик? Рассказик?!

– Тише-тише! Кофе прольешь.

– Какой рассказик, да я месяц ничего не писала уже! Первый раз такое чувство, не поверишь. Первый раз. Больно в горле! Знаешь, когда плакать хочется и горло сжимает в какой-то агонии. Вот и сейчас эта боль! Только слез не будет. Это, наверное, мысли не могут вырваться из башки наружу, дабы слиться с бумажным листом; не могут и щекочут горло своими острыми концами. Или, может, яд, что капает с моих зубов, разъел около гланд кожу. Но, чувствую – больно! Физически больно! От того, что не могу ничего написать, не могу ничего сотворить. Не совру – хочется, ох, как хочется! И сядешь за стол, посидишь, соберешь мысли, и только их на листок, а они – ап! – хлопнула она ладошками, – и превращаются в кучку чего-то противного.

Потом помолчала немного, задумалась что ли о чем, а может просто рассматривает замызганный бычок под ногами.

– Эх, Миша, Миша… Ты такой хороший. Не то, что мой урод. Ненавижу его.

– Сашу? Уходи.

– Не могу. Люблю, – Кира опустила нос в чашку.

– Так любишь или ненавидишь? Пора определиться.

– Люблю, понимаешь, люб-лю! Такого, какой есть. Люблю за всю его внутреннюю гадость. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, как можно любить такого человека.

– И зря. Можно, все на свете возможно. Влюбиться и любить. Да и потом, вспомни Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Да-а-а… Метко он так подметил. Ей-богу, прав до сих пор.

– И все же… Как можно так оправдывать человека перед всем миром? Кира, а?

– Да-да, именно так, я его оправдываю. И главным образом – перед своим сознанием. Обманываю себя в первую очередь, а ни каких-нибудь там Сашу, Машу, Дашу… Впрочем, меня занесло немного. Я так долго его добивалась, столько тратила сил и соли для слез, столько эмоций вложила и нервов, добивалась и не добилась до конца до сих пор. Да ну и что! Буду стремиться дальше и существовать вечно в очаровании влюбленности – в этом смысл жизни.

– Ты такая ранимая, тонкочувствующая, таинственная, а он.. А он эгоистичный, черствый. Он бесчувственный.

– Правду говоришь. Но мне проще верить, что он любит меня. Просто в меру своих возможностей и своего характера.

– Промолчу.

– Да все будет хорошо! Просто не сейчас, может… Просто позже.

– Ты счастлива? Ведь так?

– Да, я скажу, ну в целом. Счастье проще слышать, нежели кажется, знаешь ли. Счастье – это погулять ночью под дождем в одиночестве. Счастье – это писать рассказы. Счастье – это придаваться иногда воспоминаниям, лобзать их каждой клеточкой мозга, мечтать вдогонку. Счастье – это… Это быть счастливой, зная при этом, что ты идиотка. Вот так!

 

 

*   *   *

 

«Что можно делать на крыше, спросите вы. А я отвечу:

Во-первых, там можно сидеть. Сидеть и созерцать пустоту города. Сидеть и придаваться этой ночной философии. Сидеть на краешке и чувствовать под ногами высоту. Болтать ими по пустоте, ночной прохладный ветер вдыхать, искать среди россыпи других свое окно.

А еще на крыше можно пить. Стакан за стаканом вливать в свой организм и с каждым таким глотком все больше и больше влюбляться в эту небесную черноту под рукой. Потом достанешь сигаретку, затянешься с удовольствием и подаришь облако серебристого узора звездам. Он такой причудливый, этот узор. Захочешь – увидишь в нем картинки как в калейдоскопе, или просто полюбуйся на его фактуру, прозрачную, пахнущую приятно табаком, полюбуйся. И кинешь окурок вниз – пускай маленькая комета коснется земли, упадет; а кто-то снизу возмутится.

А, знаете, я люблю на крыше слушать дождь. Он тут особенно звучит. Или на грозу уповать, когда она близко-близко. Страшно? Не смешите, страх, он внизу остается, там, где-то на одной из замызганных пеплом ступенек…» – было это у нее в каком-то то ли рассказике, то ли в очерке каком-то, но было точно. Так… впечатления.

Икая, мямля себе под нос что-то походу, Кира поднималась ступенька за ступенькой наверх.

«Топ-топ, топ-топ…» – И так шаг за шагом. На крышу, что ли, собралась?

Да с радостью, если хоть одна была бы открыта. Так нет, вредные людишки их закупорят и будут думать, что поступили правильно.

«А я на вас сра-а-ать хотела… И-ик. Идите все в за-а-адницу!» – провыла протяжно, налетев на перила – и надо было так напиться!

Но все настойчиво поднималась вверх. Какой этаж уже? Шестой? Седьмой? Не-ет, выше уже. Здесь сегодня эта морда была, противная такая, скукоженная. Да даже помятая, будто кто-то присел на нее по неосторожности мятым задом и забыл, а морда тем временем прилично сгрудилась.

Кира присела на бетонный заляпанный еще с утра подоконник. Эх, джинсы явно придется стирать. Липкие старые пятна, грязь, паутинки немного, надписи – целая картина. Можно еще пару бутылок чего-нибудь градусного и – в рамку да на стену!

Да полно, полно.

Вся жизнь от грязнущего подоконника до онтогенеза в целом, вся – такое бла-аженство! И, ей-богу, прочувствовать его, облизать так, чтобы остались стертыми вкусовые рецепторы на языке, дышать этим блаженством можно тогда лишь, если умеешь наслаждаться чувствами – горем, радостью, ненавистью, любовью – да не имеет значения! Тогда лишь, когда есть сильное духовное потрясение, тогда лишь чувствуешь это жизненное блаженство, тогда Живешь так, что слово это по праву можешь вычеркивать с большой буквы и гордиться до спазмов в горле.

А крепкий самый катализатор всему этому блаженству – любовь. И тут заметить стоит, что никто (!) не удостоен решать, каковой ей быть. Как там у Рубиной? Была какая-то цитата, была… Такая, что можно ею затыкать все нравоучения. Как там? Нет, не вспомнить сейчас без книги. Но если память немного пошевелить, то что-то вроде… вроде… Вроде фразы: «С чего ты решила, что лучше знаешь как должна выглядеть любовь? Или жизнь? С чего именно ты?» Реплика какого-то героя. Сильная такая реплика, что хочется закинуть ее в каждый противный рот, вознесший себя в учителя. Кинуть и уйти: «Нате, кашляйте своими гребаными нравоучениями».

Вот-вот. И Кире любовь – источник эмоций и потрясений; да что там источник – водопад! Так, понемножку, питаться этой любовью и – жить.

Вспомнилась картина: на тарелке мать положила сыр адыгейский и груши – неплохой вкусовой коктейль. Да только сыр был невкусный – куда там до настоящего адыгского – сладковатый, на языке будто прессованная манная каша. Кира брала противные кубики и думала: «Вот, последний кусочек (надоел невкусный), а потом буду есть груши». И так все тянулась и брала дрессированно опять ошметки этого сыра: «Еще кусочек», будто он вкуснее мог стать за секунды.

И с этой любовью так: ну, кусочек, еще кусочек только, чтобы подышать на этом свете блаженственно, а потом брошу все эти чувства, честно-честно.

В мысленных вихрях сама не заметила, как вскарабкалась на изрисованный грязью подоконник с нанизанными на его поверхность горстками бычков. Полупустая банка осиротела в уголке – Кира зашевелила руками, обляпанной пылью щеколдой у потолка и, наконец, створкой окна. Дыхнуло темнотой.

Сверху – совсем по-другому, сверху – город другой. Ветер иной, вместо фонарей – звезды, пустота тут, там, здесь, а небо отекло охапками облаков.

Кира присела на край подоконника, на плешивую облезлую раму, протянула в пустоту кеды. Так необычно это все в пьяной романтике высоты… Тихонько затянула:

 «Сколько было уже боли… Сколько…
Горько… Каждый день так странно горько,
Но только роли не изменишь, и только…
Сколько будет еще боли? Сколько…»

 

 

*   *   *

 

Сухое рукопожатие, отравленные антипатией взгляды – кто кого, а? Странно даже, что ни один не свернул с улицы, не сбежал от этой неприятной встречи, и теперь к чему все это – здороваться чопорно, смотреть в презренное лицо и таким поведением показывать лицемерство ненависти. Два жалких противника – не больше.

– Где Кира? – начал первый.

Ишь, какой храбрый. Другой – Михаил – поморщился:

– Как где? С тобой. К тебе пошла. Как не с тобой? А где? Не знаю.

Ветер к вечеру разгурманился – набрав вкус, облизывал яростно улицы: голые еще, сухие деревья, кирпичные стены домов, жженный запах с земли, фонарный грязный свет и две фигуры в этом свете. Две фигуры – два противника, два врага – шагали стремительно, перекидывались репликами, задыхаясь проворным ветром.

– Давно с ней разошлись?

– Да полчаса назад, может. Может, двадцать минут. Сказала: пойду к Саше, встала, ушла. Без привета, без ответа. Вот.

– В каком настроении была?

– Дурное. Какие-то суицидальные мыслишки, какие-то депрессивные. Что-то там… Ну ты же знаешь, ни черта не понятно в ее туманной башке!

– Дура. Увижу – убью.

– Странные вы оба. Без ста грамм не разберешься в ваших дебрях. Ты любишь ее? Нет?

– Да, конечно, люблю! Что за разговоры! Люблю, веришь ли. Но сейчас, когда увижу, пробью ей ее чертову тупую башку!

– Где она, как думаешь?

– Где-где… Сказал бы где. Депрессивные, говоришь, мыслишки? Тогда либо на кладбище, либо в подъезде своем любимом.

– У окна?

– У окна, у окна.

Ветер сильный: разрывал пространство, скользил беспорядочно под лавочками, зарывался в уголки козырьков и навесов, елозил, скрежетал, гудел. Ветер подхватил подъездную дверь, что понеслась в нутро улицы от резкого движения молодой руки как большая железная обложка книги, коричневая тяжелая обложка. Дверь шлепнула по кирпичу дома, обиженно зазвенела и скрючилась от ударной волны.

Две пары ног застучали по серым плитам лестницы, отсчитывая ступеньку за ступенькой или пропуская одну-две. Тени от тусклых подъездных лампочек перебрасывались со стены на стену, отчеркнутые строгими полосками перил.

Выше, выше, выше… На каком она этаже? На шестом? Нет, еще выше, еще. Когда же закончатся эта лестничная челюсть!

Ритмично и эффектно, будто в синхронном танце, двигались две фигуры по пролетам.

Выше, выше, выше… Нет ее тут что ли? Где она? Выше, выше… Взгляд облизал одинокую банку, темноту за паутиной разбитого окна и… Черт! Дура!

Финальным броском один дернулся к подоконнику, в моментальном движении обхватил Киру за талию и резко потянул в теплоту подъезда.

– Идиотка! С ума, что ли, сошла! Дура! Кто ты еще, а? Скажи!

Идиотка хлюпала ресницами и губами; нос от холода набрал цвет, волосы еще резвее закрутились спиральками. Идиотка повисла в грубом обруче рук и безмятежно скулила:

– Саш… Саш… Я же ничего, я же сидела просто. Саш…

Он то ли шлепал ее по щекам, то ли просто поправлял завернутые как морские раковины пряди – Миша не стал вглядываться. К чему все это? Друг – он и есть друг: спускайся вниз, не мешай, не надо, без тебя разберутся. А они, пускай, постоят там как в неприглядном фильме о ненормальных отношениях. Может быть, как Ромео и Джульетта, может, как Сид и Нэнси. Какая разница, не твое это дело. Главное, что у него есть она, а у нее – он. А ты не лезь в чужие жизни или в сплетения этих жизней, не лезь. Не тебе судить, не тебе предопределять, как должна выглядеть эта странная штука – любовь… Не тебе и никому…

 

Ветер шептал что-то под пряди волос, ветер ласкался о холодные лужи, все тот же ветер – апрельский, с привкусом чего-то превосходного и неуловимого, ожидания лета, что ли… Ветер щелкал голыми ветками, ветер слонялся одиноко, ветер зацеплял какие-то слова и осколками оставлял в темноте…

«Идиотка… Идиотка…»

 

 

 

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Актуальные новые букмекерские конторы в России
Поддержите «Новую Литературу»!