Май, месть, мистерия, мажоры и миноры

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов 30 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

В которой Майина воля избавляется от своего намордника, киднеппер получает деньги, а на Колиной даче хозяйничает риелтор (и это не сон).

 

 

 

 

Как между давними подругами, не видевшимися много лет, поначалу присутствовала неловкость. Беседа повелась легкомысленная, чуть натянутая. Сухие струны бесперебойно отзывались на вкрадчивые прикосновения.

Будто боясь друг друга спугнуть, ещё сильнее отдалиться, обе они отдавали себе отчёт в каждом слове и жесте, избегая пауз, споров и щекотливых замечаний. Неторопливо и деликатно вспоминали друг друга, чтобы проверить и с облегчением признать существующую между ними близость. И потом бросились навстречу, не таясь и не стыдясь, с каждой минутой всё глубже заныривая в омут вновь обретённого сродства.

Пальцы ступали и скользили по шершавым струнам, то напрягавшимся под их натиском, то расслаблявшимся, как будто выросли на руках только ради этих ласк.

Скрипка вздрагивала в Майиных руках, как разгорячённая страстью любовница, и, повинуясь музыкальной воле, рождался звук – тягучий, упоительный, непрерывный. Он преследовал её, пока она потом обедала (глядя в окно и отмечая, как под действием этого звука всё преобразилось), пока ждала лифта, спускалась по лестнице, шла по двору, садилась в машину и ехала в тишине, не решаясь включить радио. Позже он набрасывался на неё, стоило ей отвлечься от будничных мыслей или когда она просыпалась среди ночи, чтобы попить воды; моясь в душе, чистя картошку, споласкивая посуду, она размышляла о скрипке: что стояло между ними все эти годы, млела от воспоминаний о прошлом и мечтала об их совместном будущем.

Майя припарковалась в нескольких кварталах от кафе, где была назначена встреча с Хористом, – ей хотелось прогуляться пешком. Она глазела на прохожих, подмигивала и хохотала им в лицо, едва не пускаясь в пляс в восторге от их недоумения. О, мистическая обожествляющая сила, толкающая на поступок! Нет невозможного для человека, который приручил тебя!

Есть люди, которые ни за что не решились бы прыгнуть с парашютом. Даже если бы им пришлось спасаться от смерти, их всё равно нужно было бы подтолкнуть. Но и большинство из тех, кто мог бы решиться, никогда не прыгнут.

Есть люди, которые не убивают насекомых. Даже комаров, которые пьют из них кровь. Конечно, всякий может нечаянно придавить муравья, но чтобы гоняться за летающей тварью с мухобойкой – никогда.

Есть люди, которые не станут ужинать в ресторане в одиночестве, – в отсутствие компании они предпочтут давиться хот-догом.

Кое-кто ввек не пройдётся по городу в карнавальном наряде, ни в жизнь не признается хозяйке, что ей не удалось жаркое, ни при каких обстоятельствах не взломает дверь и не прогуляет работу.

Однажды Илона катала дочь на качелях на набережной, к ней подошёл амбал и потребовал десять гривен за пользование детской площадкой. Когда она небрежно уронила купюру в лапу кассира, её муж отвесил челюсть: «Ты хоть поняла, за что? Кому?». «Пусть они спрашивают, – Илона кивнула на пару с ребёнком, выбирающуюся из жигулей. – Я, слава богу, могу позволить себе потратить десять гривен и не унижаться до того, чтобы торговаться с этим». Майе вдруг вспомнилось, с каким пристрастием Илона поносила Аллу, когда ту окрутила цыганка и выманила у неё двести гривен.

Так бывает. В ответственный момент что-то простреливает. Один оправдывается верой в хорошее в людях, другой боится прослыть параноиком, третий считает, что излишняя подозрительность вредит пищеварению, чувство собственного достоинства четвёртого велит ему не мелочиться, но только жертвами мошенников становятся те, кто больше всех умничал, что нельзя быть слишком доверчивыми.

Мы всесильны наедине с собой. Пока сердце дремлет под балдахином, наша воля накачивает бицепсы и тренируется изъявляться. Почти так же сильны мы с людьми, волю которых, как нам думается, мы подавили. Равно или чуть менее сильны мы рядом с близкими, укрощающими свои воли из любви к нам или из чувства дружбы.

Но стоит нам засобираться в свет, кишащий чужими волями, как сердце надевает на нашу намордник. Изнеженное покоем, разбалованное гармонией, оно бережёт себя от потрясений и избыточных эмоций, к которым неизбежно приводит любая из, как минимум, двух вещей: поступок и открытая конфронтация, – и потому держит волю на коротком поводке.

Вспомните, позвонили вы в полицию, когда толпа подростков устроила у вас под окнами рок-концерт в два часа ночи? Ругались вы с соседями, которые присвоили межэтажную кладовку? Получив диплом, послали ли вы старпёра-декана, из-за которого вас чуть не отчислили на последнем курсе? Признались вы родственнице, сетующей на скудность средств, что купили машину? Когда на перекрёстке к вам подкатил смуглявый пьяница в инвалидной коляске, сумели вы, вместо того чтобы кинуть ему пару гривен, просверлить его подозрительно-укоризненным взглядом? Напомнили вы однокласснице, которая кичилась перед вашим мужем своей золотой медалью, как в выпускном классе она дала взятку, чтобы исправить четвёрку по химии на пятёрку? Отказали своей куме в просьбе одолжить пару тысяч на новый телевизор? Промолчали, когда давняя знакомая лепетала, что счастлива вас видеть? Или, может, проигнорировали выжидательное ломание сантехника, заделавшего свищ на трубе в ванной?

 

Майя задержала верхнюю губу в чашке с кофе, чувствуя, как надгубье покрывается испариной, затем направила свои ощущения к влажной спине и липнущей к ней тенниске. Внутренние части её бёдер тоже вспотели от трения друг о друга. Вся эта влага, не высыхающая на её теле, казалась ей брызгами волны, на гребне которой она неслась, подкинутая на такую высоту самой жизнью.

Майя сдерживала себя, чтобы не запрыгнуть на стол и не расшвырять пепельницу, салфетницу и столовые приборы.

Девушки, сидящие за соседним столиком, казались ей игрушечными. Их судьбы – действом дешёвого сериала, разыгрываемого жизнью для невзыскательной публики. Одна из них – та, что посимпатичнее – имеет колечко с осколком бриллианта на безымянном пальце, приличный и удовлетворённый вид, и достаточно денег в кошельке, чтобы не жалеть их на неоправданно дорогой десерт. Другая курит длинные сигареты, красит волосы в рыжий цвет, с радостью принимает ухаживания парней, у которых есть очевидные недостатки.

Они – зеро, потому что если всё у них сложится благополучно, они никогда не совершат поступка. Их жизни есть и останутся совокупностью разговоров, пешеходных и автомобильных рейсов по проторённым маршрутам, действий, вписывающихся в заготовленные образцы и катализируемых самым бытием.

Они будут встречаться в кафе или друг у друга в кухнях, пить шампанское и обсуждать свою работу и личную жизнь. Будут звонить незнакомым людям, составлять деловые письма, выслушивать упрёки и похвалы от начальников и публиковать остроумные заметки на своих страницах в социальных сетях. Они будут делать ремонты и платить штрафы за нарушение правил дорожного движения, выбирать на рынке картошку лучшего качества и формировать предпочтения в мире колбас. Им будет нравиться одежда особых брендов, музыка определённых исполнителей и средиземноморские курорты. Они родят детей, будут воспитывать их, помогать делать уроки и нервничать, когда тем случится опоздать домой.

Они станут специалистами в вопросах выращивания культур без ГМО, производства винных напитков и приготовления свинины, выучат творческие биографии поп-исполнителей и актёров, научатся отличать Рональдо от Рональдиньо, карбюратор от аккумулятора и гайку от болтика.

Сотни раз им предстоит возмутиться тому, как наглость и грубость у них на глазах одерживают победу над скромностью и порядочностью. Десятки раз они станут жертвами вопиющей несправедливости и пожелают зла своим обидчикам. Неоднократно они вознамерятся мстить и, возможно даже, совершат какую-нибудь мелкую пакость. Но ни разу не пойдут они наперекор сценариям, которые отыграны несколькими поколениями их семей, их друзьями и приятелями. Мщение останется для них навеки погребённым в пыли библиотек, где оно – как пережиток прошлого – покоится на страницах книг.

 

Два года назад Майя и её коллега Ира Садовская по просьбе шефа выгуливали в центре иностранного клиента. Он глазел на достопримечательности восторженно, как все престарелые туристы благополучного гражданства, и особенно, как водится, проникся оперным театром. Между делом он признался, что страстно любит оперу, и спросил у них с Ирой совета, на что сходить. И тут из уст Садовской полетели завораживающие, как мыльные пузыри, рецензии на все оперы театра. Например, заявила Ира, московский режиссёр-постановщик, побывав на одесской «Лючии», сказал, что никогда в жизни не слышал ничего более нежного. «Как она берёт высокие ноты! У неё фальцет – как елей, – Ира сотрясала воздух растопыренными пальцами. – А «Дон Жуан»! Вы придите послушайте Командора – от его баса стены гудят. «Дон Жуана» дирижирует Шаконюк – главный дирижёр театра, ему по всей Европе рукоплещут стоя. А «Аиду» у нас вообще ставят под открытым небом – можете себе представить оперный вокал под звёздным небом? И вся эта роскошь: колонны, декорации, светящаяся сцена, люди в окнах – как на трибунах Колизея».

Майя смотрела на неё во все глаза и заключала сама с собой пари, слышала ли Ира хотя бы одну из этих опер. Встретившись взглядом с Майей, Садовская запнулась, но замешательство не продлилось и пяти секунд. Опероман был покорён. Ира заполучила клиента и прилагающуюся к нему солидную премию, и он до сих пор, появляясь в офисе, целует ей руки. Майя пыталась понять, что помешало ей – вместо того чтобы выглядеть робкой простофилей – рассмеяться Ире в лицо и утереть ей нос пространным и компетентным обзором театрального репертуара? Наивная душа могла бы предположить, что это было нечто вроде благородства. Да куда уж там? То была трусость. Тщедушие. На такой почве не растёт ни благородство, ни прочие прелести, если прежде не удобрить её поступком.

Если вы твёрдо решили совершить поступок, начните с того, что попробуйте утопить щенка. Или, на худой конец, скрутите голову курице. На решительную часть поступка требуется мгновение. Сердце и ёкнуть не успеет, как воля сорвётся с цепи. Одно недюжинное усилие. И пусть себе тянет: уже можно вернуться на место – дело-то сделано. А сердце податливо как пластилин, к новым формам привыкает быстро, так что одной победы над ним достаточно, чтобы закрепить прерогативу за собой. Дальше – легче. Следующий рывок воли – и вы уже невозмутимо жмёте на газ рейсового автобуса, пока водитель и половина пассажиров отлучились в туалет. Пара десятков рывков – сердце закаляется, и вот вы уже умеете выдерживать ненавидящий взгляд вам в спину и насмешливо смотреть в глаза, которые проклинают вас.

На помощь тем, кто никак не может собраться с силами, приходит крайняя необходимость. Аналогичное усилие, которое толкает волю на поступок, только происходит извне (а не зреет внутри). Крайняя необходимость обрушивается на сердце лавиной и парализует его, освобождая беснующуюся волю, но, как и всякий радикальный метод, она повергает нас в шок. И, тем не менее, пользуется большей популярностью как побудитель поступка, нежели хладнокровное взвешенное решение.

 

– Не заставляй меня ждать, – заставая Майю врасплох, потребовал мужчина, подсаживающийся за её столик. – О чём ты мечтаешь?

Майя протянула ему запечатанный конверт. Хорист, пристально глядя на неё, принял конверт, вскрыл, запустил пальцы внутрь и тщательно пересчитал содержимое. В его взгляде улавливалось лёгкое пренебрежение, свойственное кассирам – привыкшим ежедневно иметь дело с предметом, который вызывает у обывателя радостное возбуждение, но который профессионалу – в силу частого контакта с ним – приелся, как приедается супругу тело актрисы, воплощающей для неискушённой публики сексуальный символ.

Загорелые щёки Хориста обросли седоватой щетиной, отчего его упитанное лицо сделалось уютным, как подушка, глянцевая лысина дружелюбно поблёскивала, а пухлые руки, орудовавшие в конверте, казалось, вот-вот обнимут тебя и увлекут в Изумрудный город.

Удовлетворившись подсчётами, Хорист завернул края конверта и, комкая бумагу, засунул его в карман джинсов.

– Когда и где я смогу её увидеть?

– Бегом, – кивнул Хорист.

– Мы так не договаривались, – с угрозой сказала Майя.

– Ты явно не в себе. Сидишь, мечтаешь, нафантазировала какие-то договорённости. Это что тебе, аттракцион? Хочешь, я тебе её передам в назначенном месте в назначенное время, и дальше отвечай за всё сама? Ты же не дура, подумай, что ты несёшь.

Майя шумно выдохнула. Она со злостью посмотрела на прошмыгнувшего мимо и покосившегося в их с Хористом сторону официанта.

– Ну, я пошёл, – хлопнув по ручкам кресла, сообщил Хорист.

– Я хочу знать всё, что происходит. В подробностях. Как она выглядит, как себя ведёт, как воспринимает тебя.

– Тупая и болтливая, – откликнулся Хорист, резко откидываясь назад. – Правда, довольно быстро сообразила, что панькаться с ней я не буду. Когда у меня настроение портится, она затыкается. А так – трещит, как тупая сорока.

– Ты это записываешь?

Хорист карикатурно похлопал своими ясными глазами.

– Больше делать нечего! На кой тебе этот хлам?

– Вадим, какое твоё дело? – психанула Майя. – Я плачу по программе «всё включено». Через три дня отдашь мне записи её болтовни. У тебя же есть диктофон?

– Накинь ещё триста, и появится.

– Триста? Я думаю, сотни хватит!

– Комиссионные расходы, – пожал плечами Хорист. Он не шутил.

– Короче, записи всего, что она говорит. И постарайся натолкнуть её на разговоры о доме. Пусть больше рассказывает про мамашу и всех остальных.

Хорист сграбастал жменю фундука из стоявшей посреди стола пиалки и, меряя Майю насмешливо-похотливым взглядом, высыпал его себе в рот. Он жевал и с притворным вниманием потряхивал головой.

– И сделай мне фотографии. Я хочу её видеть.

Хорист лениво вытянул из джинсов смартфон и протянул Майе.

– Любуйся.

– Плачет часто? – спросила Майя, жадно изучая фотографии.

– Я не слежу. Пару раз видел.

– Это всё? – недовольно спросила Майя. – В следующий раз пусть будет хотя бы штук десять.

– Я всё понял. Ты мне ответь, на сколько реально это затянется?

– Не больше месяца. Может, три недели. Может, две. Будь готов к месяцу.

– А потом? Мне надо будет просто вышвырнуть её? Или доставить с почестями?

– Вадим, она – заложница. Разве можно знать наперёд судьбу заложницы?

Взгляд Хориста, качнувшись, как замирающий метроном, остановился на ней.

– Ух ты. Я смотрю, ты строишь нешуточные планы. Но имей ввиду, что у меня строго ограниченная компетенция. Я тебе заложницу твою, когда придёт время, доставлю, куда скажешь, а дальше – без меня.

Майя плотоядно ухмыльнулась.

– Нэ лизь попэрэд батька в пэкло.

 

Всевластна. Неукротима. Всё, что нельзя, оказывается можно. Это очень легко, если взять и сделать.

Майя давила на газ, мигая аварийкой и отчаянно сигналя, выезжала на встречную, прижималась сзади к дорогим иномаркам, вынуждая их перестраиваться в правый ряд и отправлять ей вслед трёхэтажный мат.

В зеркале заднего вида возникла и стала стремительно приближаться обиженная Майей семёрка-жигули цвета растравленной дворняги. Водитель рванул вправо у Майи за спиной и угрожающе поравнялся с ней. Майя притормозила перед светофором, делая вид, что не замечает его отчаянных жестов, а, почти достигнув стоп-линии, крутанула руль и прижалась вплотную к нему, опустила стекло на пассажирской двери и просунула в него стогривневую купюру.

– Держи, – весело сказала она. – Выпей водки! Только не жмоться – пропей! И закуси сигаретой, если куришь.

– Да ты явно тю-тю, – водитель, опешив, покрутил у виска.

Вырвавшись из города, она врубила на полную увертюру к «Лоэнгрину». Стрелка спидометра резво подскочила до вершины и покосилась вправо, как будто все машины на этой дороге были декорациями, как будто не существовало ни собак, ни воробьёв, ни прочей живности, которая любила бросаться в ветровое стекло или под колёса, как будто могущественный талисман оберегал её от невзгод. Майя словно совершила путешествие в будущее, где встретила себя старухой, а потому могла не опасаться за свою жизнь – знала наверняка, что с нею ничего не случится.

 

На даче были посторонние. Припарковавшись у калитки, Майя увидела маму в компании двух женщин и одного мужчины. Первая незнакомая женщина была на вид лет пятидесяти, она беспрестанно говорила и повторяла два жеста: обводила рукой огород и вращательными движениями подносила к лицу собеседника собранные в бутон пальцы. Вторая незнакомая женщина была сутуловата, стояла вплотную к мужчине и покусывала костяшку указательного пальца. Мужчина кивал, а когда первая незнакомая женщина начинала крутить своим пальцевым бутоном, комично фокусировал на нём взгляд. Чуть в стороне, нарушая ровность круга, стояла мама и с растерянной внимательностью слушала первую незнакомую женщину.

Тут, ведомая материнским чутьём, вскинулась мамина голова, и Майя была замечена. На мамином лице отразилась взволнованная радость, и она с нелепой робостью махнула Майе рукой. Остальные головы тоже повернулись в сторону Майи, и первая незнакомая женщина запнулась на полуслове.

Мама, оставив позади гостей, поспешила открыть ей калитку. Пока она тянула руки к щеколде, на её лице пошатывалась тревожная улыбка, а глаза показались Майе светлее и мутнее, чем обычно. Впустив её, мама стала вполоборота к гостям.

– Это Майя, наша дочь, – сообщила мама.

Мужчина и молодая женщина сдержанно кивнули, губы второй женщины растянулись, трещинки на них сгладились, оставляя вместо себя полоски скатанной помады. Она выбросила вперёд веснушчатую морщинистую грудь.

– Виолетта.

Вокруг глаз у неё жирнели стрелки, по верхним векам шёл пунктирный след неловко нанесённой туши, а по нижним рассыпались чёрные крупинки, похожие на оборонённые сосной шишки. Под брови она наложила синие тени, на щёки – оранжевые румяна. Тону румян отвечали её льняные капри, собравшиеся в складки на мясистых бёдрах. Капри украшала цепочка, одетая на манер пояса, а сверху причудливо переплелись накинутые друг на друга топ, блуза и полупрозрачная туника, всё в голубых тонах. На левом плече Виолетты висела безразмерная сумка из белой кожи, украшенная ромашками; ромашки же – только съеженные и более яркие – пестрели на её салатовых босоножках.

– У вас замечательная дача, – сверкая синюшными глазами, воскликнула Виолетта, обращаясь к Майе. – Наверное, любите здесь бывать?

Майя вопросительно посмотрела на маму.

– Да, конечно, кто же не любит бывать на даче, – принуждённо рассмеялась мама. – Тем более, здесь работы немного. Деревья эти дикие ухода не требуют. С тех пор как слегла свекровь, мы ничего не выращиваем. Знаете, приезжаем в выходные, и …

– Конечно, конечно, хочется отдохнуть, – перебила Виолетта, приближаясь к молодой паре. – Но вообще-то места тут полно. Смотрите, соток пять, если не больше, для засадки. У моей мамы на трёх сотках картошка, капуста, баклажаны, морковь, помидоры, ягоды – какие хотите, словом, всё. На пяти сотках можно устроить огород и сад и весь сезон собирать урожай. Всё натуральное. Своё!

– Да-да, но это непринципиально… – вставила девушка.

– Вообще территория тут замечательная, – продолжала Виолетта. – Вроде бы участок не очень большой, но всё так компактно – удачный угол отведён дому и полно свободного места. Здесь можно что угодно организовать – лужайку, детскую площадку, даже бассейн при желании.

– Мы предполагали, что есть вид на лиман, – заметил молодой человек, переглянувшись с девушкой и успокоительно кивнув ей.

– Я ничего такого не сообщала, – испугалась мама, посмотрев на Виолетту.

Виолетта с надменностью всезнайки скривила губы и низким, недовольным тоном проговорила:

– Тут до лимана триста метров, пройдёте сто пятьдесят, и будет вид на лиман. Вы понимаете, что его невозможно увидеть отсюда? Может, километрах в десяти и есть особняки, откуда виден лиман, но это уже не рядом со станцией, как вы ищете, и там будет, сами понимаете, другой порядок цен.

– Мы смотрели по спутниковой карте: в двух километрах отсюда есть район – там домики над самым лиманом, – со смущением опровержителя возразила девушка.

– Так это кооператив «Волна-2», – тут же отозвалась Виолетта. – На эти дома нет никаких документов, и там нет участков. Ваш муж поставил чёткое условие – искать только участки с госактами, и чтобы дом был оформлен. Хотите дом в кооперативе – пожалуйста. Газ у них баллонный. Канализации нормальной, кстати, тоже нет. И свет – только пять месяцев в году. Это летние курени. А здесь – полноценное жильё, где можно прописаться и проводить круглый год.

Мамин взгляд суетливо перебегал от Виолетты к молодым людям и обратно, и когда ему не удавалось увильнуть от Майи, мама делала ей невнятные знаки.

– Я не понимаю, на что вам сдался этот вид на лиман, – с доверительным прищуром улыбнулась Виолетта. – До уреза воды отсюда семь минут хода. Дом, территория замечательные, расположение – идеально. Вид на лиман – ну, это уже каприз какой-то. Вы ж не рисовать его собираетесь?

– Ну, не рисовать, конечно, но любоваться, – наивно призналась девушка.

Майя с презрительным снисхождением покосилась на неё.

– Так возьмёшь раскладной стул, пройдёшь двести метров, сядешь и будешь любоваться хоть до потери пульса. И даже рисовать сможешь, – мелодично протянула Виолетта, упоённо скосив брови.

– Ладно, давайте ещё раз посмотрим дом, если можно, – встрял молодой человек.

– Пожалуйста, – пригласила Виолетта, пропуская его вперёд себя.

 

Воспользовавшись тем, что мама немного отстала, Майя схватила её за руку.

– Маюша, сейчас они закончат, и я тебе всё расскажу, – пообещала мама.

– Что ты задумала, мама? С какой стати ты показываешь им Колин дом, будто они собираются здесь жить?

– Я виделась с Колей, – перейдя на шёпот, сообщила мама. – Он велел искать покупателей. Я потом расскажу подробнее.

– Ух, как ты осмелела, – пробормотала Майя.

Мама вырвалась и бросилась в дом. Оттуда вещала, нахваливая прочность строения и планировку, Виолетта. Скоро они с мамой появились на пороге.

– Пусть побудут внутри, освоятся в этих стенах, пошушукаются, – спускаясь по ступенькам, нравоучительствовала Виолетта и понизила голос. – Им нравится.

– А мне показалось, что они ищут принципиально другое, – подходя к ним, возразила Майя.

– Поверьте мне, им нравится, – безапелляционно заявила Виолетта. – Люди ищут всегда что-то абстрактное, фантастическое. Знали бы вы, с какими запросами я сталкивалась за те десять лет, что работаю в этом бизнесе? И чтобы в квартире ни одна комната не граничила с соседями, и чтобы окна выходили на три стороны света, и чтобы до ближайшего дома было такое-то расстояние, а чтобы мансарда имела такой-то – и никакой другой – скос, и чтобы кроны деревьев были на такой-то высоте, а участок чтоб имел альков для дома. У каждого покупателя свои причуды. Но адекватные люди останавливаются на компромиссном варианте, а неадекватные ищут до сих пор. Другое дело продавцы: их волнуют только деньги – что может быть проще, – Виолетта оскалилась и, самодовольно кашлянув, умолкла, когда мама поддержала её вежливым смешком. – Словом, я рассматриваю их как потенциальных покупателей, если, конечно, вы снизите цену, – впившись взглядом в маму, продолжала Виолетта. – Это уже ваша часть компромисса. Компенсация отсутствия вида на лиман.

– А какую цену ты назвала? – громко вмешалась Майя.

– Тридцать пять тысяч, – ответила за маму Виолетта. – Минус пять тысяч, и они согласятся.

– Исключено, – твёрдо сказала Майя. – Этот участок можно продать на пять тысяч дороже.

– Девушка, – с утомлённым видом вздохнула Виолетта. – Через три улицы продаётся участок – точно как ваш. Он стоит на пять тысяч дороже. Там двухэтажный дом со свежим ремонтом.

– Отлично. Предложите его вашим покупателям, – с вызовом ответила Майя.

– Я вас плохо понимаю, – Виолетта запрокинула голову и высокомерно прищурилась. – На тот участок легко найдётся покупатель. Мне хотелось помочь вам, но вы сами не хотите себе помочь.

– Если хотите помочь – не лезьте посредником в отношения, которые не нуждаются в посредничестве, и сэкономите людям деньги на своих комиссионных.

Виолетта с видом оскорблённого достоинства повернулась к маме.

– Девушка дом продавать не хочет – это я уже поняла, – раздражённо заключила она. – Мне нужно быть уверенной, что продажа участка – это принятое решение, несмотря на позицию вашей дочери. Я не намерена тратить время на бессмысленные экскурсии по вашему славному посёлку – при всей его миловидности – потому что моё время стоит очень дорого. Вы должны убедить меня, что нам с вами есть о чём разговаривать.

– Маюша, – с мягким металлом в голосе проговорила мама. – Давай мы с тобой потом всё обсудим, а пока покажем людям то, что их интересует. К вопросу скидки мы вернёмся, когда покупатели подтвердят, что их устраивает всё остальное.

– Отлично, – улыбнулась Виолетта, бросив пренебрежительный взгляд на Майю. – Рада, что хоть с вами нам удаётся найти общий язык.

– Отлично, только вы учтите, мадам профессионал, что этот дом оформлен на человека, который сидит в тюрьме. А доверенность на распоряжение домом выдана именно на меня. Поэтому без нахождения общего языка со мной ваши прогулки по нашему участку действительно приобретают характер бессмысленных и весьма докучливых экскурсий. А двери на выход из нашего дома всегда открыты для вас.

Пренебрежение на лице риелтора сменилось поддельным испугом.

– Вы не сказали мне, что собственник сидит в тюрьме, – Виолетта выпучила глаза и оторопело уставилась на побагровевшую от досады маму.

– Короче, – вклинилась Майя. – Никакой скидки. Если вам не подходит, мы будем ждать тех, кому подойдёт.

– Да вы поймите, мне же абсолютно всё равно, – прижав руки к груди, сказала Виолетта. – Всё зависит от ребят. А хорошая скидка часто определяет выбор.

– Майя, – властно сказала мама. – Будь другом, дай нам закончить – пойди пока в кухню перекуси.

– Может, мне пока поездить по округе? – уязвлённо спросила Майя.

– Можешь и поездить, – не моргнув глазом, кивнула мама.

 

Майя резко развернулась и направилась к веранде, превозмогая нахальное желание немедленно закурить на глазах у мамы. Вместо этого она разлеглась в надувном кресле, и, принявшись демонстративно щёлкать семечки, с пристальным вниманием уставилась на вышедших из дома супругов.

– Нам всё понятно, спасибо, – обратился к маме молодой человек. – Не будем дольше вас стеснять.

– Ну что, вы обрадуете хозяев или как? – широко улыбаясь, спросила Виолетта.

– Мы всё обдумаем и свяжемся с вами, – двигаясь к калитке, ответил парень. – Большое спасибо.

– Уже иду, – подскочила к ним Виолетта, видя, что они спешат удалиться.

– Не торопитесь, мы выберемся самостоятельно.

– Вы уверены, что запомнили дорогу?

– Конечно, я всё запомнил. Всего доброго!

– Я позвоню вам ближе к вечеру, – закричала Виолетта и, прежде чем уйти, подняла перед мамой указательный палец. – Подумайте над моими словами по поводу цены. Я берусь уговорить их, если вы снизите цену.

Майя следила за мамой, как она прощалась с покупателями, как провожала риелтора, внимая её увещеваниям, наблюдала за бесстыдно распахнутым взглядом, что искрился вымученным радушием, смотрела на поникшие губы, которые, несмотря ни на что, улыбались, замечала вздрагивающий в такт унылым кивкам головы подбородок, искала комок в районе горла, мерила угол наклона к земле её плеч – с бессильным отвращением.

Женская глупость не знает границ: вот это страждущее существо благоволит своим врагам; преодолевая страсти, робеет перед вампирами, готовое потакать им и повиноваться их вероломным приказам, выцеживая из себя гостеприимство и вознося его как непреложную ценность на алтарь храма, где привыкла молиться. И ничто, кроме посягательства на сие гостеприимство, не выведет её из уныния и меланхолии, не разъярит, не выкристаллизует взгляда. Так будет она вестись на поводу у встречных, с кем бездумный долг велит ей быть вежливой и избегать неловкостей, а внутреннюю муку, переродившуюся в злобу, извергнет на родную дочь, которая смеет противиться дурости.

 

– Майя, что ты за человек? Такое впечатление, что у тебя пора подросткового максимализма.

– Нет, лучше пресмыкаться перед этой тупой уродиной, которая испытывает оргазм, когда сообщает тебе, какая она умная и многоопытная.

– Как же, тебя задело, ведь у нас ты самая умная! Вот смотри на неё и знай, как выглядишь сама. Большой разницы между вашими понтами нет.

– До чего остроумно, – фыркнула Майя. – Это горечь утраты так обострила твоё чувство юмора?

Мама пошатнулась от изумления.

– Закрой свой рот, – с угрозой сказала она.

– Короче, иди к юристам, бери консультацию, как получить от Коли новую доверенность, и делайте, что хотите. Я эту дачу продавать не буду. И никто из вас меня не заставит.

– А кредит кто будет выплачивать за квартиру? Может быть, ты?

– Может быть, и я, – рявкнула Майя.

– Слушай, придурочная, я разговариваю сейчас с тобой только потому, что меня об этом очень просил мой муж. Он велел передать тебе, что мы должны продать дачу, потому что другого способа погасить кредит – нет. Наших с тобой зарплат для этого не хватит.

– Эту дачу строил Колин дед. Ты думаешь, я пойду на то, чтобы продать её ради никому не нужной квартиры? Зачем она нужна, если Коля в тюрьме? Кто в ней будет жить? Ты?

– Ты, дура ты безмозглая! – заорала мама, покачнувшись. – Ты там будешь жить!

– Мне эта квартира не нужна! – в свою очередь закричала Майя. – Я отлично живу в съёмной квартире.

– Но рано или поздно у тебя появится семья – Коля, по крайней мере, в это верит, – взвизгнула мама. – Мы вложили в эту квартиру все сбережения. Коля пахал ради того, чтобы выплатить кредит.

– Только не надо рассказывать, что это всё планировалось для меня.

– Нет, мы надеялись жить в этой квартире вдвоём, а тебе осталась бы наша однокомнатная.

– Очень хорошо, – чувствуя, как воспламеняются её щёки, заключила Майя. – Так и будет. Колю скоро освободят, он вернётся на работу и выплатит остаток кредита.

Мама посмотрела на Майю как на помешанную, пророчащую несчастья роду человеческому, – со злобой и состраданием.

Майя направила на маму указательный палец.

– Не лезьте в мою жизнь. Найдите себе другие заботы, если у вас мало. Никакие документы я подписывать не буду. Я тебе отвечаю. А в квартиру эту ногой не ступлю. И за это отвечаю. Всё!

– Слушай, если ты такая невменяемая, вали-ка на свидание к Коле, сама ему всё это расскажи и послушай, что он ответит. Пусть тебя вразумляет. У меня нет никакого желания это делать.

– Вот и не вмешивайся!

– Пожалуйста, выйди, наконец, замуж, и я больше вообще ни о чём не потревожусь! – воскликнула мама.

– Уже бегу, пойду за первого, кто мне встретится за калиткой!

– А если ты не выйдешь замуж? – продолжала мама, бегая взглядом по Майиному лицу. – Ещё лет пять-семь, и ты рожать уже не сможешь! И что? Всю жизнь одна?

– Я тебе сказала – вас это не касается! Думай лучше, как ты сама теперь жить будешь.

– Майя, ты мне не указывай! И разговаривай со мной, как должно разговаривать с матерью, а то ты совершенно забылась, дрянь ты неблагодарная! Я не одна из твоих полоумных подружек! И нечего тут сравнивать достижения! В моей жизни есть и всегда будет настоящий мужчина. А ты пока не заслужила ничего лучшего, чем пару десятков кабелей, заботящихся лишь о том, чтобы разнообразнее трахать тебя в своих провонявших блядством постелях. И если ты ничего не сделаешь со своим характером, то положительных изменений, скорее всего, не случится.

Майя уставилась на маму со странным выражением настороженного, почти иронического любопытства. Безвыходные ситуации – это был мамин конёк. В них она чувствовала себя как рыба в воде.

 

«Мама?» – «Что, солнышко?» – мама отрывается от своих чертежей. «А это обязательно?» Мамин лоб расслабляется, брови опускаются: «Да, солнышко». В маминых глазах нежность: «У нас нет другого выхода». – «Угу».

Но там брошенные дети. Они ненавидят её лютой ненавистью. Норовят царапнуть или оттягать за волосы – только и ждут, чтобы Клавдия Вячеславовна отвернулась. И нашёптывают, пока воспитатели галдят между собой, мол, сдыхались тебя предки, папаша умер, а мамаша новому папаше сынка родит, а тебя – к чертям собачьим. Это невыносимо.

«Мама?» – «Что, солнышко?» – «Извини… Никак нельзя по-другому?» Мама напрягается, откладывает чертежи и улыбается с кислинкой: «Нельзя, солнышко. Ты же разумная девочка, всё знаешь сама. Мы с Колей идём в ночную смену, ну, куда я тебя дену? Клавдия Вячеславовна так хорошо за тобой присматривает. И там с другими детками поиграешь». Но Клавдия Вячеславовна не станет нянчиться с Майей – на ней сорок человек воспитанников. И на том пусть спасибо скажут, что она за копейки на такой риск идёт – протаскивает к себе в интернат чужого ребёнка – это только по старой дружбе. «Может, я побуду у бабы Зины?» Мама с досадой усмехается. «Солнышко, разве ты забыла, что баба Зина слегла с гриппом? Ты можешь заразиться от неё». – «А дедуля?» – «А дедуля на работе…» Мама вздыхает, по всей видимости, предварительно мысленно вопросив у покойной своей матери, на кого она их бросила. «А ты не можешь остаться дома? Или взять меня с собой?». Мама удивлена дерзостью и уже готовится ответить, но тут столбенеет от услышанного: «А Коля ничего не сможет придумать, чтобы мне туда не ходить?». Она улавливает в этом намёк на собственную некомпетентность и скрытый призыв отстоять безвыходность ситуации.

Карандаши и циркуль запускаются в стену, с балкона летит любимая Майина кукла, которая потом будет в знак покаяния тщательно вымыта и одарена новым платьем. Коля оттаскивает причитающую маму от побледневшей Майи, запирает в кухне и, ласково похлопывая Майю по шее, помогает ей собрать вещи, сносит на руках по лестнице и всё равно отвозит туда, где невыносимо, потому что у них нет другого выхода.

Больше Майя не задавала вопросов. И даже потом, когда дважды в неделю, благодаря хроническому риниту, маме удавалось оставлять Майю в стационаре, где ей совали в ноздри щипцы, промывали нос, вливали в него капли, после которых там полночи всё щипало, она не говорила ни слова. Она видела по маминым глазам, что та ждёт вопроса в надежде высказать искупительную мысль, что другого выхода нет, но Майя молчала. «Не обижайся на неё, – сказал однажды Коля, когда вёз её в больницу на процедуры. – Она сама себя клюёт».

 

Майя знала, что допускает ошибку. Усомниться в безвыходности, вызвать мамин благородный гнев, позволить ей откричаться и нейтрализовать сомнения в собственной правоте – худшее, что она могла сделать. Нужно было – как прежде – молчать, заставить её есть саму себя.

Но уже поздно. Майе давно не пятнадцать. Иллюзии по поводу перевоспитания этой женщины развеялись, а значит, у Майи больше нет необходимости молчать.

Оправившись от потрясения после своей тирады, мама потупила взгляд.

– Спасибо за благословение, – кивнула Майя.

– Давай-давай, паясничай.

Майя схватила сумку и, рванув к калитке, бросила через плечо.

– Без Коли ты просто невыносима. На тебя невозможно смотреть без жалости, – она хлопнула дверцей. – Счастливо оставаться!

– Скатертью дорога! – отчаянно крикнула мама.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2016 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2016 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.