Мелхиседек. История

Переходя к истории, мы опять, прежде всего, отметим для себя, что правильность наших логических выводов пока что вновь подтверждается тем, что история несвойственна животному миру. Этот мир не создает сообществ и не преследует политических целей своими объединениями. Образ жизни животных также не меняется на протяжении миллионов лет и все, что характеризует историю, как процесс развития форм существования и целей объединения видов между собой, – присущ только человечеству.

Это успокаивает. Но тревожит другое – говоря об истории, как о побочном продукте науки, мы как бы сразу же снимаем с истории самостоятельное значение. В этом понятии история полностью зависит от науки, поскольку, как наука повернет, так история и выйдет. Следовательно, история сама по себе в данной интерпретации ее понимания имеет абсолютно вторичный характер. Подчиненный. Следовательно, подойдя к ней, мы вынуждены искать свою самостоятельную роль в несамостоятельном явлении. Но это обстоятельство не должно, по-видимому, разочаровывать. Это понятно и так. Ведь истории разворачивается в физическом мире, который является временным по своему изначальному характеру, и что бы в нем не происходило – имеет свой обязательный конец, который наступит вместе с концом материального мира. Поэтому не следует пугаться того, что сама история не имеет собственного смысла, поскольку она не может быть смыслом Его Замысла, как явление, отражающее лишь некоторые изменения временного.

И наоборот, это должно привлекать именно своей вторичностью и подчиненностью. Поскольку впервые мы сталкиваемся с обстоятельствами, которые, не имея самостоятельного значения, отодвигаются в сторону и образуют некую смысловую пустоту бытия, которая каким-то образом наконец-то может заполняться какой-то самостоятельностью человека. До этого мы такой возможности для себя вообще не видели. До этого все делалось через нас. И вот теперь что-то дает возможность говорить нам о том, что нечто делается нами. Если раньше мы были пассивными участниками процесса, то теперь мы становимся активными его соучастниками.

И, в конце концов, именно историческая деятельность дает реальную возможность для проявления того самого характера человека, в необходимой конфигурации которого мы так заинтересованы по результатам цепи своих перерождений.

Кроме того, памятуя о том, что история творится через живое человеческое действие, а не через механические изменения мертвых научных предпосылок, мы, признавая несамостоятельность и вторичность самой истории, тем самым автоматически придаем человеческой деятельности внеисторическую ценность, выводя ее на просторы, не ограниченные локальными задачами физического мира. Похоже, что мы что-то нашли там, где поначалу решили, что потеряли.

Если наша деятельность в пределах истории имеет целью не саму историю, то мы должны этому только радоваться, ибо в данном случае возникает некое понятие о какой-то другой цели, оторванной от материального мира, выраженного изменениями исторических форм. История в данном ключе ее понимания – это постоянное и, не имеющее самостоятельного значения, изменение внешних обстоятельств, в рамках которых человек принимает некие решения, цель которых скрывается за фасадом исторических преобразований и может преследовать собой, наконец-то, именно человека, а не условия или формы физического мира.

Для того чтобы отыскать для себя истинный смысл исторической деятельности человека, следует, конечно же, посмотреть – что происходит в истории? Или, если сказать точнее, – история чего происходит в самой истории? Естественно, при этом следует исходить из того, что в качестве исторического процесса мы понимаем процесс каких-то изменений. Движения во времени. Поняв, что изменяется, мы сможем понять – куда изменяется, зачем изменяется и как это дает возможность человеку через свои действия и помыслы, направленные на осуществление данных изменений, приблизиться к Царству Божию. Если в чем-то есть изменения и смена форм – это история. И именно в этом следует искать нашу цель. А если что-то остается неизменным – то это не история, и здесь нет никакой цели. Такой участок жизни будет выпадать из сферы нашего поиска, и мы будем считать, что он носит лишь вспомогательный характер. Мы пройдем мимо него. Потому что наш ориентир – история, то есть непрерывное изменение чего-либо. Главное, понять – чего?

Для того чтобы понять – изменение чего происходит в истории, надо разбить всю историю на субъекты истории (отдельные, изолированные участники исторического процесса). Разбирая их по отдельности, мы сможем сказать – происходит ли непрерывное изменение данного субъекта истории, или нет. И если непрерывность будет нами обнаруживаться, то мы будем считать это полем деятельности человека, в которое он помещен с целью достижения Спасения. А если непрерывности исторического субъекта нет – то мы должны будем искать другое поле исторической деятельности через другой субъект истории.

Итак, субъекты истории. Кто они? Конечно же, первым и главным субъектом истории является каждый отдельный человек. Здесь нельзя спорить. Но в ракурсе нашего поиска – непрерывности нет. Умер человек – и закончилась его личная история. А вокруг продолжается личная история других человеков. Тоже прерывная. Следовательно, этот самый первый субъект истории – главный, но в смысле прямого развития он временен и наполняет все тело истории отдельными малыми историями. Вся история распадается на истории отдельных людей. Каждая отдельная история – прерывается, следовательно, приходится признать и прерываемый характер смысла всего множества, если каждая его часть по своему смыслу прерывна.

Кроме того – человек является первичным элементом истории, который складывает из себя все остальные субъекты истории. Замкнись история на истории одного лишь человека в отдельности – и не было бы надобности в речи, не было бы науки, как явления, способствующего созданию общности. Не образовались бы и все остальные субъекты истории. Мы нужны Ему в целостности, очевидно, а не лично каждый по отдельности. Поэтому от человека мы должны перейти к тем субъектам истории, которые объединяют в себе группу отдельных людей и способны продолжать историю отдельного человека через его потомство и общность той группы, в которую он входил. Только действия человека, выходящие за пределы его личных задач, и, преследующие какие-то общие сверхличные цели, могут непрерывно иметь место в истории через смену выразителей этих интересов в потомствах. Сверхличный групповой интерес подхватывается из поколения в поколение какой-то группой людей, и только так происходит историческое изменение и историческое действие.

Естественно, что логическим путем мы сразу же натыкаемся на следующий групповой субъект истории, в котором оказывается любой человек, пришедший в этот мир. Это – семья. Но семья тоже может исчезнуть с исторической сцены. Попали в наводнение всей семьей – и конец этой истории. Нам это не подходит. Помимо этого семья не может существовать отдельно от других семей. Если семья не будет смешиваться с другими семьями, то через семь поколений члены семьи выродятся в дегенератов. Медленный, но тоже конец. Такая семья также не может быть участником истории, поскольку дегенераты через 2-3 поколения тоже обязательно вымрут и не создадут своим невостребованным гением даже дегенеративной истории.

Правда, можно представить себе семью не как биологический элемент истории, а как субъект, не замкнутый в пределах узкого кровного родства. Как общественно-социальное явление. То есть люди, смешиваясь в браках с другими семьями, сохраняют свое биологическое здоровье и создают при этом бесконечное множество новых семей, которые мы должны рассматривать не по наследственно-родовому признаку, а как группу людей, выражающую в истории свой непрерывный интерес и всегда непрерывно присутствующую в исторической действительности. Можно и так себе представить семью. Это будет правильно. Но для нас – опять не подходит. Потому что непрерывность семьи во времени – не изменяется во времени. Смысл, задачи и сама форма семьи неизменны со времен объединения людей в племена. Как 150 000 лет назад главной задачей матери и отца было прокормить и вырастить детей, дав им и внукам как можно больше, так и сейчас нам трудно было бы что-либо добавить к этому. Семья осталась той же самой семьей. С теми же самыми дедушками, бабушками, мамами, папами, тещами, невестками, золовками, внуками, племянниками, шуринами, дядями, тетками и т.д. Деятельность человека в пределах данного субъекта истории – одна и та же на протяжении веков. У семьи есть непрерывность, но нет изменений. А нам нужно и то и другое в комплексе. Будь целью семья – не нужна была бы наука, и не было бы истории. Нужно выходить за пределы семьи.

А за пределами семьи нам встречается еще один субъект истории, в который обязательно попадает человек через свою семью. Это – нации. Так, что же, история – это история наций, и задача человека располагается в пределах его нации? Тогда – в какой плоскости? В биологической? Но чистой нации быть не может. Если нация не смешивается с другими нациями – она тоже вырождается. У женщин начинают расти усы, они становятся квадратными, мужеподобными, к 50-ти годам у них развивается слабоумие, жестокость и истеричность. Мужчины теряют волю и способность к созиданию, ударяются в разбой и воровство, в их характере начинает проявляться звериное начало, вытесняя постепенно человеческое, увеличивается враждебность к другим народам, появляется идеология жизни за счет ограбления соседей, они становятся опасны для соседей, и более открытые к смешению кровей нации уничтожают такие деградирующие сообщества, если они не самоизолируются и не вымрут естественным путем. Ни одна нация на земле не может выжить без притока свежей крови, и ни одна нация на земле не может сказать, что она – чистая нация. Или, что она – навсегда. Непрерывность не гарантирована, а, скорее даже, – не допускается изначально, если не будут происходить смешанные браки. При этом сохраняется только непрерывность названия нации, а сама нация биологически становится совершенно другой. Биологически одни нации уходят, а другие приходят им на смену за счет смешения с другими народами, но при этом сохраняют самоназвание исходной нации. Повторим – биологически это совсем другие нации, которые носят то же имя. Пример – греки, македонцы, евреи, ассирийцы, русские, англичане (которые в настоящий момент даже хотят закрепить в конституции то явление, что они теперь представляют собой нацию, созданную из трех рас – европеоидной, негроидной и азиатской), сирийцы, египтяне, итальянцы, американцы, голландцы (из-за притока суринамцев) и т.д. Причем, чем смешаннее нации, тем талантливее и красивее у нее люди. Чем менее смешана нация – тем обозримее во времени ее деградация и тем ближе ее неминуемый конец.

Следовательно, биологическую основу наций мы должны исключить из поля нашей деятельности, поскольку активная деятельность каждого члена нации по сохранению ее чистоты – самый короткий путь к ее же исчезновению из истории через вырождение. И, наоборот, – активная биологическая деятельность по размыванию нации другими народами спасает ее как субъекта истории, но полностью при этом видоизменяет биологически. Это говорит нам о том, что из этого капкана есть только два пути – или убить нацию, самоизолировавшись от других народов, или сохранить ее, но не в биологическом смысле. Соединить это невозможно. Биологическая чистота – это цена за выживание. Единственная. Поэтому в обоих случаях биологическую основу наций мы исключаем из субъектов истории, как временную вообще и в принципе. При любом раскладе.

Если убрать биологический признак нации как ложный и незначимый, то, что остается? Язык? Но мы это проходили. Мы знаем, для чего язык. Если мы вновь начнем им заниматься, то все равно придем к цепи язык-наука-история-человек-семья-нация-язык. Круг замкнется. Язык – признак нации. Но роль языка нам известна. Она вспомогательна. Это тоже не поле нашей самостоятельной деятельности. Кроме того, некоторые нации говорят на нескольких языках. Евреи говорят на ладино, иврите, идише, а также на языке тех стран, в которых живут, если не знают ни одного из трех своих языков. Индийцы одинаково органично общаются и на английском, и на местных языках. Афганцы на нескольких сразу. Швейцарцы на трех. Русские дворянские собрания в Америке знают только два русских слова – Москва и "калашников". Немцы вообще говорят на общенемецком друг с другом, как мы помним. Цыгане Европы и Южной Америки не понимают друг друга. Грузины говорят на картвельском, мингрельском, сванском, кахетинском, хевсурском и других языках. Китайцы говорят на разных языках и не понимают друг друга, если не переходят на ханьский. Получается, что язык, конечно, признак нации, но как минимум не доминирующий признак.

Также нации могут изменять свой язык, но остаются той же нацией. Древнерусского языка не понимает никто, но русские остались. Латинский сменился итальянским. Древнегреческий сменился на новогреческий. Два разных языка. Евреи заговорили все повально в свое время на арамейском, но остались евреями. Санскрит умер, а индийцы остались. Язык Древнего Египта пришлось расшифровывать, а потомки древних египтян современные копты с другим языком живут и по сей день. Язык болгар, когда они жили на Волге, был тюркской группы, а когда они перебрались к Черному Морю, стал славянским. А болгары те же самые. Если покопаться, то таких чудес можно много отыскать. Следовательно, язык, не только не доминирующий, но и как минимум не обязательный признак наций.

А как быть с тем фактом, что некоторые совершенно разные нации говорят на одном и том же языке? Это испанцы и мексиканцы, англичане и американцы, американцы и австралийцы, чеченцы и ингуши, сербы и боснийцы, португальцы и бразильцы, исландцы и норвежцы, и т.д. Получается, – что язык вообще не признак нации! Но даже если бы это было и не так, то нам не следует все равно лезть снова в язык, поскольку вновь себе напомним – мы там уже были и все для себя выяснили.

Что еще объединяет нацию? По большому счету – ничего существенного для истории. Нацию объединяет только самоосознание своей национальности каждым отдельным членом нации. Вот мы опять закономерно и врываемся в пределы сознания, которые подвластны только Ему! Следовательно, ход наших мыслей был правилен, и мы дошли до наций не случайно, поскольку теперь мы можем говорить о них как о явлениях, которые инспирированы зачем-то Им через наше сознание в нашу жизнь.

Есть, правда, версия, что нация объединяется территорией. Однако две, а то и три нации могут тесниться на одной территории, и эта общая территория никогда не создает общей нации. Опять все дело в самоосознании людей причастными себя к конкретной нации. Нации могут жить и на разных территориях. Даже разделенных океанами. Но на обоих концах этих океанов каждый член нации считает себя таковым в равно одинаковой степени. Евреи Аргентины и евреи Израиля считают себя евреями. Англичане Фолклендов и англичане Лондона – то же самое. Духоборы Южной Америки считают себя даже более русскими, чем москвичи. Американцы Аляски и американцы Техаса. Таких примеров – сплошь полно. Даже одинокий армянин, торгующий в порту Колумбии, осознает себя армянином на территории, где нет больше ни одного армянина. Хотя нет территории, где не было бы хоть одного армянина. Так что территория тут совершенно ни при чем. Все дело только в самоосознании.