Кирилл Плетнёв

На чтение потребуется 36 минут | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за февраль 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

Наш сегодняшний герой вначале хотел стать спортсменом: какими только видами спорта он ни занимался. Потом – режиссёром. Но в результате стал актёром. Зрителям он полюбился, снимаясь в фильмах о Великой Отечественной войне и, соответственно, играя героев в погонах и военной форме. Вот эта военная тема не отпускает актёра и в театре.

В моноспектакле «Я – пулемётчик» актёр тоже в военной форме. Да и название спектакля само говорит за себя. Правда, здесь речь идёт уже скорее о войне внутренней, о войне с самим собой.

Сам этот спектакль, надо сказать, сложный. В нём много ненормативной лексики. Ну что ж, такова новая драматургия. И в целом всё-таки ценно, когда актёр, ставший популярным по военным сериалам, пусть и качественным, на самом деле способен на большее, и его актёрский потенциал выходит за пределы военных сюжетов.

Итак, мой собеседник Кирилл Плетнёв.

 

Роман Оленев: Кирилл, если я начну свои вопросы не сразу с твоего спектакля сегодняшнего с таким по-детски весёлым названием «Я – пулемётчик», а как раз с твоего детства и, что называется, со школьной скамьи. Можно?

 

Кирилл Плетнёв: Да, конечно.

 

Роман Оленев: Я знаю, что до девятого класса ты учился в специализированой футбольной школе, а последние два класса доучивался уже в школе с театральным уклоном. Сам этот переход – такой неожиданный, мягко скажем, и, в общем, судьбоносный. Это была чья инициатива?

 

Кирилл Плетнёв: Это была такая совместная инициатива – моё желание и инициатива моей мамы и тёти. Потому что в футбольной школе я же учился не в футбольном классе. Я просто учился по месту жительства. А сама по себе школа была от «Зенита» просто, в Ленинграде. И, соответственно, и учителя были совершенно определённые, и внимание к таким предметам как литература уделялось очень мало. Достаточно было прочитать книгу и просто её пересказать, для того чтобы получить «пять». И это была совместная инициатива, потому что я понимал, что начинаю деградировать, особенно уже в более-менее взрослом возрасте я начал это понимать. И когда я переходил в театральную школу, у меня не было на тот момент ещё желания быть актёром. То есть, оно ещё не сформировалось. Просто моя мама и тётя преподавали танцы в разных школах по городу, и, в частности, в этой школе, в которую я перешёл, преподавала моя тётя. И она знала, что там интересная система образования, знала какие-то нюансы, и она сказала: «Кирюш, мне кажется, это было бы здорово». Ну я туда и перешёл. Переход был достаточно болезненным, потому что это совершенно разные круги. То есть, даже начиная с того, что я переехал с окраины города – я имею в виду место, где я учился – в центр. И совершенно другие дети, естественно, другие семьи. Поначалу это было сложно. Но потом как-то… я очень благодарен этому, потому что у меня очень многие ребята из класса, из двора – кто-то отсидел уже, кто-то там умер, в общем, ужас – и поэтому я рад, что выскочил.

 

Роман Оленев: Скажи, а то, что ты, поступая в Петербуржскую академию театральных искусств, первоначально не хотел становиться актёром – так и написал в сочинении – не было ли в этом твоего ощущения, что актёрство это не мужская профессия? Учитывая твои спортивные навыки, [такой вопрос] приходит на ум.

 

Кирилл Плетнёв: На тот момент я об этом не думал. Я просто хотел быть… режиссёром. А не актёром. То есть, не думал: мужская профессия – не мужская. Это, скорее, уже мне пришло немножечко позже. Потому что когда я уже столкнулся с жизнью в театре, и с какими-то моментами сплетен, и когда я понимаю, что, в принципе, там особо никому доверять нельзя. Потому что и сам этим же заражаешься. То есть, начинаешь уподобляться, и обсуждать что-то там, и ещё какие-то моменты… Я понимаю, что это, к сожалению, неотъемлемая часть профессии. То есть это, ну не знаю… как говорили – прочитал недавно книгу про золотой век Голливуда в шестидесятые годы – и говорили, что в какой-то момент перестали приглашать на вечеринки Копполу, Лукаса и Спилберга, потому что они садились в углу и начинали разговаривать о кино втроём. В принципе, они были никому не интересны. Потому что все остальные веселились и так далее и тому подобное, а они – так. «Да чего их приглашать, они всё равно там о своём будут…». То же самое, как у актёров невозможно убрать того, что они всё время говорят о профессии так или иначе – и то же самое, что они обсуждают других. Это мне не очень нравится. Пытаюсь за этим следить. Но не всегда получается.

 

Роман Оленев: А ты хотел в шестнадцать лет уже именно театральной режиссурой заниматься? Или для тебя не было [разницы]? Или кино?

 

Кирилл Плетнёв: Для меня, наверное, это было непринципиально. Я сейчас читаю книгу – вышла такая хорошая вещь – Ролана Быкова, дневники. Называется «Я побит – начну сначала!». Очень хорошая вещь, где он в какой-то момент формулирует себя, как свою профессию. Он говорит, что, наверное, в ранние века какие-то я бы, наверное, был сказителем. А что такое сказитель? Сказитель – это в одном лице и сценарист, и актёр, и режиссёр своей истории. Я понимаю, что, наверное, для меня вот это всегда было близко. И написать, и сделать, и, может быть, сыграть. То есть такой конгломерат какой-то. Почему мне была важна режиссура – потому что мне было не важно, театральная или киношная. Такой профессии, как писатель, не было. Как-то это было невозможно себе представить, что ты живёшь, ты писатель. Тогда Акунина ещё не было, Сорокина не было. Бродский был бомжом фактически. И так далее, и тому подобное. И я искал какую-то альтернативу. То есть, какое-то ощущение, которое ты ловишь от ситуации, или от города, или от какой-то истории. Её можно зафиксировать на бумаге, а можно поставить, например. Ну и тем самым выразить какое-то своё мнение или зафиксировать этот момент, чтобы всё время к нему возвращаться и испытывать эти ощущения, которые у тебя были, когда ты это увидел. Как фотографию, или картину. На режиссуру не взяли – пошёл на актёрский. А потом и в этой профессии поймал какие-то подобные ноты.

 

Роман Оленев: Да, стал ты, значит, актёром, приехал в Москву и оказался перед сложным выбором: идти в Московский драматический театр, где худрук Армен Джигарханян, либо в театр, где худрук Александр Калягин.

 

Кирилл Плетнёв: Да.

 

Роман Оленев: Чем ты руководствовался в этом выборе, несколько он был сложен?

 

Кирилл Плетнёв: Я понимаю, что все судьбоносные вещи происходят независимо от нас. Мы можем, конечно, делать какие-то выборы, что-то ещё, но всё равно, поворотные моменты проходят как-то помимо тебя все. Во всяком случае, я анализирую, смотрю – у меня так происходит. Меня брал и Калягин, и Джигарханян, но больше я хотел попасть к Калягину. Наверное, по причине того, что как-то более он мне был интересен как актёр. Хотя я не видел спектаклей ни одного театра, ни другого. То есть, совершенно наобум. И вообще, переезд в Москву был больше, наверное, обусловлен тем, что мне хотелось почувствовать себя самостоятельным, вот и всё. Как-то так, оторваться, пуповину перерезать. И я хотел к Калягину. Он меня держал в неведении всё лето. Я ждал звонка. Мобильных не было. Никуда не уезжал. Сидел дома около телефона. Буквально за десять дней до начала сезона завтруппой позвонил и сказал, что, к сожалению, я – он хотел ставить «Слугу двух господ» Гальдони, но он будет ставить другой спектакль и говорит: «Мы тебя, конечно, можем взять, но ты будешь сидеть». А у Джиги тот режиссёр, который нас брал, он сразу пообещал некую работу и он, в принципе, меня ждал. Естественно, я там наврал, что мне надо забрать документы, потому что я ждал Калягина… Вот, это, кстати, тоже, по поводу излишков актёрской профессии – что приходится врать, лукавить, обещать, не выполнять. Но, к сожалению, с той стороны происходит то же самое. Вот, так попал к Джигарханяну.

 

Роман Оленев: Ну а почему ты чувствовал себя некомфортно? Когда играл уже главную роль в «Женитьбе Фигаро», говоришь, что не получал удовлетворения от работы. Что, сама роль эта не нравилась, или трактовка?

 

Кирилл Плетнёв: Нет, роль была замечательная. И я считаю, что это очень здорово, что мне в двадцать лет попалась эта роль, хотя это, конечно, не роль двадцатилетнего, особенно в этой пьесе. Не в «Севильском цирюльнике», а именно в этой пьесе. Фигаро – это уже такой созревший человек, взрослый уже достаточно. Ну, сейчас, в тридцать, наверное, надо было бы играть. В тридцать, может, в тридцать пять. Но, тем не менее, это здорово, потому что на ролях-то растёшь, растёшь на материале, на режиссёре – я имею в виду, как актёр. И это было хорошо. Но сам принцип, с которым я столкнулся, вообще этот переход, наверное, из института в театр – он сложен, потому что там тебя растят немножко в парниковых условиях с точки зрения профессии, а здесь ты попадаешь в реальность.

 

Роман Оленев: Стресс.

 

Кирилл Плетнёв: Да. Попадаешь в реальность и совершенно другой принцип работы. «Застольный период» для меня после института это было одно, в театре это совершенно другое. В институте мы фактически играли пьесу за столом. Нам достаточно было встать и за неделю могли быть разведены мизансцены. Мы знали, что нам делать. А в театре «застольный период» – это какое-то чирканье пьесы, убирание лишних реплик, и как бы вроде прошёл застольный период. Я ни фига не понимаю, что мне делать-то, когда я встаю на ноги – всё начинается заново. Ну и вообще, в принципе, Армен Борисович, он, мне кажется, достаточно ревностно относится к людям, к талантливым режиссёрам, которые приходят в театр, которые могут что-то сделать с труппой. Потому что сразу симпатии и всё остальное переходит в ту сторону. И поэтому у него талантливые режиссёры в театре не задерживались никогда. Он как-то так, как только чувствовал, что перекос внимания идёт в ту сторону, он сразу их убирал. Это, наверное, свойство такое очень талантливой личности, гениальной, когда она не может рядом с собой терпеть кого-то.

 

Роман Оленев: Но всё-таки можно сказать, что он как-то при всём своём опыте не сумел разглядеть какую-то твою актёрскую индивидуальность?

 

Кирилл Плетнёв: Нет, почему? Он ко мне очень хорошо относился. Он мне давал играть. Он на меня собирался ставить мюзикл. Хотел поставить что-то типа Тиля Уленшпигеля, что Караченцов играл в Ленкоме в своё время^[1]. Такого рода. В «Фигаро» я много танцевал, там много танцевальных было номеров, и он очень к этому хорошо относился. Нет, дело не в этом. Дело в том, что просто, наверное, там именно произошёл логичный момент столкновения интересов. И просто я понял, что я не могу существовать в ситуации, когда я должен делать чьи-то, какие-то… ну я не знаю, может, он кому-то что-то должен, кому-то что-то обещал… но зачем за счёт меня это делать? Почему я должен своё время на этот тратить, если я могу заниматься в это время другими делами и сам развиваться? К сожалению, в театре стационарном это нереально. Ты должен, ты вынужден подчиняться, ты должен… Ну, ты – пластилин, в принципе. Я понял тогда, наверно, что я не пластилин. Как-то и не хочу им быть, наверное.

 

Роман Оленев: Ты сказал и о танцах, а теперь и о пластилине. Для любого актёра ведь важна пластичность. Я знаю, что ты с четырёх лет профессионально занимаешься танцами, кажется, был даже чемпионом России по современным танцам. Скажи, а есть ли в твоей фильмографии работы, где режиссёры догадались этот твой талант, эту твою пластичность обыграть? Я просто не видел все фильмы с твоим участием. Есть?

 

Кирилл Плетнёв: Нет.

 

Роман Оленев: Не обидно?

 

Кирилл Плетнёв: Нет. Все знают, все используют в той или иной степени. То есть, иногда там где-то проскакивает какой-то кусок, может быть, степа, где-то что-то ещё, где-то какие-то другие вещи. Но, как правило, пластичность используется с точки зрения трюков – постановки боёв, чего-то в этом роде. Но тоже, в кино же это своего рода танец, это же не по-настоящему. Вот, наверное, с этой позиции только использовали. А мама у меня всё мечтает, чтобы какой-то фильм… чтоб где-то я снялся типа «Грязных танцев» там, что-то в этом роде.

 

Роман Оленев: То есть, пока что твоё основное амплуа – это такие вот бравые солдаты? Где пластичность не обязательна.

 

Кирилл Плетнёв: К сожалению, да. Пластичность может быть только внутренней.

 

Роман Оленев: Хорошо. Если всё-таки выделять эти военные жёсткие картины, в которых ты, прежде всего, снимаешься, – какую ты бы выделил?

 

Кирилл Плетнёв: Наверное, «Диверсант»^[2], потому что я на него больше всего времени потратил, и как-то больше всего о нём думал, и занимался им, и связано с этим очень много – и творчески, и уже по жизни очень много с этим связано, и с людьми, и со всем остальным. Наверное, «Диверсант» выделил бы, да.

 

 

Кадры из фильма «Диверсант 2: Конец войны» (режиссёр Игорь Зайцев, 2007 г.):

 

– Позвольте представить вам доблестных советских диверсантов.

– Какие мы диверсанты, пан председатель, да что вы говорите!

– Трепаться довольно. Расстрелять!

– Сволочи… Твари!

– Успокойся. Сволочи – не в щёлочи. Надо отключиться.

– Взвод! Пли!

– Ха. Стойкие дезертиры! Одни перед смертью «Слава Сталину!» кричат, другие – Гитлеру. А эти закрыли глаза, отключились и вроде их нет. Как дети! Кто научил?!

– Жизнь научила.

– Ну что? Видать, и вправду, жизнь советская потрепала. Будете служить у меня великой Германии и будущей России?

– Так точно.

– Так точно.

– Ну всё. Чин чином. Командир, поставишь на довольствие, выдашь обмундирование и определи в казарму. Честь имею, панове!

– Ну что, пойдём!

– Слушай, а здо́рово ты это, слезу пустил.

– Меня ещё с детства все хорошим артистом называли. Пошли!

– Молодец!

 

Роман Оленев: А как ты думаешь, почему такая активность современных российских режиссёров в военной теме? Только тех военных фильмов, где ты снялся, можно перечислять и перечислять. Почему я спрашиваю – просто ты ж, наверно, общался и с режиссёрами, может быть, и со сценаристами этих картин. Как тебе кажется, что главное, что ими движет в выборе этой темы?

 

Кирилл Плетнёв: Ты знаешь, мне кажется, что это происходит оттого, что, во-первых, это абсолютно беспроигрышная тема, коммерчески. Потому что в стране, которая пережила эту войну, это всё равно привлечёт внимание. Это всё равно каждый год будет Девятого мая показ, это всё равно люди будут смотреть. И если к каким-то бандитским историям, или ментовским, или мелодраматическим будет отношение любое – может быть, презрительное, может быть, там… – то здесь никто не будет никогда этого критиковать. Это первое. А второе – мне кажется, что у нас с того времени, на данный момент… ну а какие у нас ещё есть такие события, где человек совершал подвиг, например? Они есть единичные какие-то. Но если сейчас, на данный момент, про наше время если снимать – можно снять про инспектора ГАИ. Я тут недавно читал, который возвращался из отпуска и вытащил из машины, горящей машины соседней, каких-то людей, а потом вытащил свою жену, потому что его машина тоже загорелась. А люди вокруг стояли и снимали всю эту ситуацию на мобильные телефоны. И никто там бровью не повёл, в принципе. Об этом снимать? Нет, ну это как-то… Нет. Мне кажется, было бы неплохо об этом снять.

 

Роман Оленев: Но это будет некоммерческое кино.

 

Кирилл Плетнёв: Это будет некоммерческая история. Да война – я бы тоже не сказал, что она коммерческая история. Просто она такая хорошая спекулятивная зона, на которой можно спекулировать очень долго. У нас же государство не вылезало из войн. Чеченская война, Афганская война. Это было всегда. Милитаристическое государство. Поэтому отклик найдётся всегда. А больше какого-то такого момента, где человек может совершить подвиг… а это всё равно надо. Несмотря на то, что, понятно, ЦК КПСС больше нет или нет какой-то там идеологии определённой, когда надо совершать подвиг. Но внутри-то у людей это есть. Хочется, чтобы кто-то совершал подвиг. Хочется, чтобы как-то вот…

 

Роман Оленев: А мне ещё кажется, что война – это такой ясный конфликт, до предела доведённый драматургически.

 

Кирилл Плетнёв: Да, абсолютно. Там плохие – здесь хорошие, да.

 

Роман Оленев: И вот ты, как-то даже сказал, уже касательно театра, что сегодня и в театре, если говорить о конфликте явном, ясном – то это большая редкость, даже, как ты выразился, большая роскошь. Если же говорить о сегодняшнем спектакле «Я – пулемётчик», какой именно конфликт лежит в его основе?

 

Кирилл Плетнёв: В основе его… мне кажется, что здесь как раз ситуация… Главный герой – собственно, это единственный герой, мой персонаж – там написано: парень лет двадцати-тридцати. Это было написано и, собственно, в тексте Клавдиева^[3]. Во-первых, странный такой разброс – двадцать-тридцать: может быть и двадцать, может быть и тридцать, может, двадцать один. Но когда я понимаю, что там есть, в принципе, не один персонаж, а три персонажа в этой истории, то есть, есть парень, от лица которого идёт история, есть его дед, которому тоже было тридцать лет во время Великой Отечественной войны, и есть я, которому тоже тридцать лет, который тоже, так или иначе, всё равно в этой истории присутствует. Потому что какие-то куски здесь я читаю абсолютно от себя. То есть, не читаю – рассказываю, проживаю, не знаю, как назвать. Рассуждаю? Нет, «рассуждаю» – это плохое слово. Ну, неважно. И конфликт, наверно, заключается в том, что времена меняются, а вот этот парень лет двадцати-тридцати – он на каком-то генном уровне, абсолютно на генном уровне… Мне кажется, что это не зависит ни от воспитания, ни от чего-то ещё. Могут быть любые ситуации, человек может там, я не знаю, если видели фильм «Платон» с Пашей Волей. Про [Петра Лестермана] был фильм недавно снят, когда ну уж совсем циник законченный. Но влюбился в продавщицу в магазине. И ничто человеческое ему не чуждо. И ревность, оказывается, не чужда. Хотя он торгует женщинами направо и налево. И боль не чужда, и что-то ещё. Ну то есть, какие-то генные вещи, которые во все времена есть всё равно. И мне кажется, что здесь как раз история про то, что, когда возникает острая ситуация, когда мужчине надо совершать выбор: «или – или», поскольку всё-таки парень лет двадцати-тридцати, а не девушка, то всё равно включаются одни и те же механизмы, какое бы это время ни было.

 

 

Кадры из моноспектакля «Я – пулемётчик» (режиссёр Ирина Керученко 2007 г.):

 

– Война у деда, она какая-то другая выходила. Знаете, не такая, как вот там в книжках пишут, а… У него на войне почти всё всегда случалось вдруг, неожиданно. И никто толком не знал, чё делать. Наши всё чё-то кипешили, куда-то бежали […]. А враг постоянно лупил, куда надо. И шороху наводил будь здоров. Как у нас с пацанами, знаете. Денис упал, у него из горла кровь брызгает, а он лежит за машиной, ногами скребёт, в руке сжимает пистолет и продолжает стрелять из него автоматически, пока шальная пуля не ударяет ему в голову, как молотком. А я ещё тогда внимание обратил, знаете, вороны на деревьях сидели так тихо, неподвижно, как нарисованные. Только тогда, когда я давал очередь, ну, подпускал цепь ближе и давал очередь, укладывал их всех в траву, а сверху на них падала их же кровь, выбитая из их тел моими выстрелами, то есть, только тогда, когда я стрелял. Вороны чуть взлетали, приподнимаясь над деревьями, а потом садились так же, как сидели. Как зрители, знаете, когда очень интересное кино и не хочешь пропустить ни одного кадра. А кто-то в большой шапке сел перед тобой, и тебе [ничего] не видно. А я пел бы, знаете. Я всегда пою, когда мне страшно. А тогда было очень страшно. И очень больно. Потому что мои ладони жгло, они были все в волдырях от горячего пулемёта и изрезаны лентами, которые я трясущимися руками в него вставлял, и крови, ну той ещё крови моего мёртвого второго номера. А эти, которые были в прицеле-то, да? Их становилось всё больше. Не-е-ет! Я неправ! Их как бы не становилось меньше. Мне даже как-то обидно стало. Я почти подыхал с этим ё… пулемётом, от жары, от пекла от этого, от этой мешанины, пыли, густой крови, криков, взрывов мин, ругани. Я сам что, практически не человек, а? Каким-то оружием, какой-то деталью, пусковым крючком, дулом, дёргающимся, плюющем смерть в это поле, в эту природу. Никто не пойдёт, никто!!! Я смотрю! Я не просто так смотрю! Я поворачиваюсь в поисках цели. Люди!!! Люди!!!

 

Кирилл Плетнёв: Если человек нужные книжки в детстве читал, то включаются одни и те же механизмы. И в обострённых ситуациях здесь как раз очень чётко и ясно становится понятно: человек может просто трындеть или что-то делать. Какие-то такие вещи – и они всегда, вне зависимости, во время войны, во время бандитских разборок, просто на улице, в зале зрительном… Я знаю одно: всё время, когда играю этот спектакль, там есть несколько таких слов, даже не слов, предложений, наверное, которые… ну вот если я сам в это не верю, тогда я их не могу сказать. Тогда я буду врать самому себе. Потому что я знаю, что я их говорю от себя и тогда, значит, мне надо прекращать играть этот спектакль. Поэтому, наверное, он мне очень дорог. Потому что каждый раз, как… такое… ну как клянёшься себе в чём-то, что ли, какую-то установку себе даёшь. Так вспоминаешь об этом.

 

 

Кадры из моноспектакля «Я – пулемётчик» (режиссёр Ирина Керученко 2007 г.):

 

– А я попробую жить. Я здорово попробую жить. А вот это моя война. Это единственная стоящая война – за себя, за собственную жизнь. Моя линия фронта протянулась через целую вселенную. На ней повисли мои города, мои леса, те места, где я был, и где мне ещё предстоит стоять насмерть. Я буду. Я буду насмерть. До самой смерти. Только так. Только так! Дед! Дед! Дед, ведь именно об этом ты мне рассказывал, да? Я удержу этот участок общего фронта, будь спокоен. Я железо. Я все времена года вместе взятые. В моих руках всё оружие, какое можно себе представить. Я ведь не уйду. Я не исчезну…

 

Роман Оленев: Скажи, тебе как актёру интереснее, органичное в каких спектаклях работать – в моноспектаклях, когда ты один на один со зрителями, или всё-таки в так называемых ансамблевых? Когда взаимодействие с партнёрами на сцене.

 

Кирилл Плетнёв: В ансамблевых просто привычнее, скажем так. Потому что форма моноспектакля – для меня был совершено новый эксперимент. Но сейчас уже, по прошествии времени, когда я играю спектакль, мне уже понятно, кто у меня партнёр в этом спектакле. И у меня нет уже ощущения, что я без партнёра существую. Сначала было очень сложно. Очень сложно было во время репетиций. Вот это было очень сложно. Потому что с тобой сидит режиссёр – это единственный партнёр, который смотрит, и ты ищешь какой-то отклик в его глазах, а она, в принципе, за своими какими-то вещами следит, она не является партнёром в данный момент.

 

Роман Оленев: А кстати, как тебе работается с Ириной Керученко, режиссёром? Ведь, я так понимаю, что ты сам активно думаешь о режиссуре, да?

 

Кирилл Плетнёв: Ага.

 

Роман Оленев: А тут ситуация – в таком творческом подчинении быть. А ты… Сама режиссура считается профессией мужской, а актёрство – женской. Нет для тебя тут каких-то сложных моментов?

 

Кирилл Плетнёв: Мы с Ирой сделали три спектакля, и четвёртый, к сожалению, не выпустили – «Калигулу», который мы репетировали. Не выпустили, потому что у меня тогда начались съёмки второго «Диверсанта» и я не мог не пойти, потому что это было продолжение, вторая часть, потому что это был контракт, ну, много было на это завязано очень. Но мне с ней всегда работалось очень здорово, потому что… Она очень сложный человек, но очень талантливый человек. И у нас с ней одно понятие театра – что есть театр, и чего хочется, и, наверное, какого-то пути нахождения вот этих вот кусочков правды какой-то, что-то ещё. И у неё совершенно отсутствует момент консерватизма, то есть она готова к эксперименту всегда, и это здорово. Не знаю. Мы сейчас, к сожалению, с ней уже не работаем, потому что, вот, собственно, произошла та ситуация логичная, которая у меня, видимо, происходит по жизни со всеми… руководителями… Но тот отрезок, который мы провели вместе, для меня он был такой… ну очень мощный и, в общем, интересный. Я знаю, что Ира сейчас выпустила очень хороший спектакль – «Кроткая» по Достоевскому, в ТЮЗе в московском. К сожалению, я пока его не видел, потому что мотался всё время – съёмки были, гастроли – но хочу посмотреть. Потому что мне кажется, что, наверное, это… С Игорем Гординым^[4] она сделала спектакль. Мне кажется, что это может быть интересно. Но было… под конец, почему разошлись, потому что было сложно.

 

Роман Оленев: А тогда не с этим ли расхождением, о котором ты говоришь, связано то, что на сегодняшний день, если я не ошибаюсь, конечно, ты уже не задействован… в твоём репертуаре только этот спектакль, «Я – пулемётчик»? А «Фантомные боли», который тоже резонансный, тоже очень яркий, [за который] ты получил награду «Лучшая мужская роль» – уже в твоём репертуаре его нет.

 

Кирилл Плетнёв: Да, его нету, к сожалению. Да, из-за этого и его нет, и «Гедда Габлер»^[5] нет, к сожалению. Потому что, – мы совсем недавно говорили, – что если бы не произошло такой дурацкой ситуации, то мы совершенно спокойно могли бы сейчас показывать три спектакля, и это было бы, мне кажется, очень интересно. Потому что это Ибсен, это классика такая. «Гедда Габлер» – такой сложный спектакль, густонаселённый, большой. «Фантомные боли»^[6] тоже такой… новая драма, но с абсолютным, я считаю, экспериментом, с точки зрения существования, потому что у нас было живое радио задействовано, которое каждый раз задавало новый тон спектаклю. То есть, в зависимости от того, что шло по радио, то, что транслировали, спектакль мог пойти в любую сторону.

 

Роман Оленев: Интересно. Эта идея была кого – Сигарева^[7] или режиссёра?

 

Кирилл Плетнёв: Нет. Это мы придумали вместе. Без Силио, или Сигарева, но это мы придумали вместе. И «Пулемётчик», конечно, и, мне кажется, это было бы здорово, но… я предлагал ей такой вариант. Я говорил: Ира, ну ладно, мы с тобой не можем как-то сойтись, договориться в чём-то. Но зачем от этого будут страдать спектакли, которые мы сделали все вместе…

 

Роман Оленев: То есть они живут, как дети.

 

Кирилл Плетнёв: Почему бы их не показывать? Почему бы их не катать? Почему бы на гастроли не ездить? Но человек как бы… я уважаю её мнение, наверное… у неё своя внутренняя линия. Она думает, что нет, что вот должно быть вот так… ничто не должно связывать. Ну, я не знаю. Наверно она на это имеет право…

 

Роман Оленев: Ну, ревность какая-то, да?..

 

Кирилл Плетнёв: Я не знаю насчёт ревности. Я думаю, что это связано скорее с моментом… Всё время, знаете, я всё время боюсь вот этого момента, когда я скажу: «Я актёр». Или там вот: «Я режиссёр». Потому что мне кажется, что это начало конца. Вот когда вот так вот: «я умею». Да, вот я говорю вот: «я умею». И всё. Это как бы блок такой ставится. Поэтому я очень пугаюсь, когда человек говорит: «Я режиссёр, я решаю, как будет». А до этого четыре спектакля мы находились в состоянии студийности и мы были все в сотворчесте. А я понимаю, что для меня только такая форма возможно репетирования и работы – это сотворчество, когда я могу предложить какую-то там мизансцену, там ход какой-то, там что-то ещё. Не когда́ просто пластилином являюсь.

 

Роман Оленев: Мне интересно было бы тебя спросить: взаимоотношение новой драмы и того, как эта новая драма живёт уже в форме киноязыка. Василий Сигарев…

 

Кирилл Плетнёв: Я «Волчок»^[8] не смотрел.

 

Роман Оленев: То есть, ты не можешь сказать, понравился бы, хотел бы ты сняться в таком фильме?

 

Кирилл Плетнёв: Я не смотрел. Я смотрел – если говорить о таких новых драматических вещах, я даже не смотрел «Все умрут, а я останусь»^[9] Юры Клавдиева, который «Пулемётчика» тоже написал. Я смотрел несколько серий сериала «Школа»^[10]…

 

Роман Оленев: Ну это другая история.

 

Кирилл Плетнёв: Который снимала Германика. Ну, они «Тэффи» получили сейчас. Смотрел я это и честно могу сказать, что в таком, наверно, я не хотел бы сняться.

 

Роман Оленев: То есть, одно дело на сцене, другое дело в кино, это уже…

 

Кирилл Плетнёв: Чем, мне кажется, было клёво, когда мы с Ирой делали эти две работы, «Фантомная» и «Пулемётчика», и чем, мне кажется, они выгодно отличаются от других новых драматических спектаклей – это на мой взгляд – тем, что она училась у Камы Гинкаса^[11], это очень такой хороший мастер и режиссёр, и он просто дал в приказном порядке задание студентам-режиссёрам, что они должны поставить по новой пьесе. Потому что он говорит, что так или иначе они будут ставиться, и нам нужно найти ход, чтобы это было просто не чернухой, а чтобы из этого что-то могло произойти. И по принципу того что… Ну это ярко видно в «Пулемётчике», когда под современный текст, например, звучит Бах…

 

 

Кадры из моноспектакля «Я – пулемётчик» (режиссёр Ирина Керученко 2007 г.):

 

– Сидеть и полубессмысленно качать головой. Провожая взглядом дорогу. Которая рано или поздно закончится. В руке у того, кто бросит в твою могилу горсть земли. А! А!.. А!

 

Кирилл Плетнёв: Мне кажется, что – я говорил уже об этом, но это правильно очень, и Гинкас тогда об этом говорил, – что в новой драме надо искать классику. А в классике надо искать современность, наоборот. Тогда есть возможность какого-то объёма. Тогда есть возможность катарсиса. А очень многие вещи мелодраматические – в них катарсис отсутствует. Потому что это скатывается к формату «док» (документальному). А какой здесь катарсис, если старушку убили ногами в подъезде и так далее, и тому подобное? Если бы эта старушка потом вдруг стала там призраком, как в фильме с Патриком Суэйзи, и там что-то стало происходить, и какой-то юмор появился, и что-то ещё, потом в итоге произошло какое-то прозрение и так далее и тому подобное – это какой-то путь. А просто хроника такая…

 

Роман Оленев: Отсутствие катарсиса – это, может быть, вообще главная проблема сегодняшнего «искусства»? И киноискусства, и театрального.

 

Кирилл Плетнёв: А, «Изображая жертву» я смотрел Серебренникова.

 

Роман Оленев: Вот в таком фильме снялся бы? Тебе интересно [было бы]? Вообще, тебя, после таких ярких нестандартных театральных работ, как «Я – пулемётчик» и «Фантомная боль», должны были уже кинорежиссёры, работающие в таком авангардном направлении, приглашать? Пока таких не было предложений?

 

Кирилл Плетнёв: Нет, пока приглашают Юру Чурсина^[12]. Его Кира приглашает. Нет таких приглашений.

 

Роман Оленев: Я думаю, в ближайшее время должны быть. Будем надеяться.

 

Кирилл Плетнёв: Да.

 

Роман Оленев: Но если всё-таки говорить в целом о твоих киноработах, а их уже совсем не мало, какими из них ты по-настоящему гордишься или, я бы даже так сказал, какие из них потребовали от тебя творческих усилий, сопоставимых с тем, что ты делаешь на сцене, в моноспектакле «Я – пулемётчик»?

 

Кирилл Плетнёв: Я опять же возвращусь к «Диверсанту». Потому что это невозможно обойти. Очень много вложено. И на самом деле, если просто почитать сценарий, который у нас был – там хорошая фабула, всё здорово, но в принципе, я думаю, что успех, и то, что возникла вторая часть, и то, что написана третья, и, к сожалению, она не состоялась из-за смерти Влада^[13], но она была написана, сделала, мы должны были её снимать уже… Мне кажется, это заслуга, прежде всего, того, что мы всё время понимали, что самое главное – это не приключения эти, которые происходят, не что-то ещё, главное – эти три человека, которые сошлись и которые уже друг без друга не могут, так или иначе.

 

 

Кадры из фильма «Диверсант 2: Конец войны» (режиссёр Игорь Зайцев, 2007 г.):

 

– Вы подтверждаете преступный факт присвоения чужого имени? А?

– Ну, говори. Что ты молчишь?

– Признаю…

– Не слышу!

– Признаю. Но товарищ майор. Я прошу вас зафиксировать в протоколе допроса, что ни капитан Калтыгин, ни старший лейтенант Филатов об этом не знали.

– Не знали.

– Так точно. Георгий Иванович, прости меня.

– И ты меня прости.

…

– Это был единственный шанс, Григорий Иванович. Мой шанс вернуться в Берлин. А Лёнька не виноват ни в чём. Только в том, что поверил мне сразу и не выдал. Так. Что бы вы сделали, если б знали? Тогда.

– Тогда? По закону военного времени тебя, за то, что ты взял документы убитого красноармейца, и тебя, Филатов, за то, что покрывал, я бы самолично к стенке поставил. Тогда.

 

Кирилл Плетнёв: То есть, это как, ну… Анатолий Максимов, продюсер «Первого канала», правильно очень сказал, говорит: ребята, это как клетка. Ну вот есть клетка, из которой состоит человек и что-то ещё – ну вот, три человека – это клетка, она не может распасться. Потом очень важная была для меня работа – к сожалению, она вышла только на дисках и на видеокассетах – был такой фильм, «Легенда о Кащее»^[14]. Снимали его в две тысячи втором году в городе Киеве. Это была такая попытка фэнтези первого русского, ещё до «Волкодава»^[15]. Для меня была важная работа, потому что там была очень неоднозначная роль – такого, скорей, антигероя. Потому что героем был Кощей, он был хороший, а я был антигерой. Но у него был путь, у него был процесс, у него было раскаяние, у него было заблуждение, он был человек, который жил и потом платил за то, что он так жил. И наверное, сейчас у меня пошли какие-то работы в последнее время. Это началось с… я даже скажу, с чего это началось… А, снимали мы ремейк в Питере фильма «Вечный зов», вот он должен выйти, называется «Одну тебя люблю»^[16], на «Первом канале» выйдет. Вот там я тоже играл совершенно не свойственную для себя роль. После неё пошла роль, вот сейчас я играю Константина Худякова, «Однажды в Ростове»^[17] мы снимаем, тоже не свойственную мне роль. Почему несвойственную, потому что это хара́ктерный герой, в какой-то момент даже острохарактерный, такой комиссар Жюв. Потому что там история про банду фантомасов, которую в Ростове ловят, была такая знаменитая банда фантомасов – братья Толсопятовы. А почему-то мне так пришло в голову, я подумал, что если есть фантомасы, то значит должен быть комиссар Жюв, который их ловит, который всё время в дурацкие ситуации попадает. И Худяков^[18] как-то очень тоже меня в этом смысле поддержал, мы сошлись, и мы стали делать героя, положительного героя – ну такого, дурачка. То есть, получается, главный герой – хороший парень, но такой, малость с придурью. И мне кажется, это интересно, потому что это не стандартный вариант участка или там чего-то такого. Это даже не Анискин. В принципе, если бы он не был милиционером, он бы, наверное, был руководителем самодеятельности где-то, мне кажется. То есть, вот какой-то такой.

 

Роман Оленев: То есть, тебе интересны слабые и немножко непонятные герои?

 

Кирилл Плетнёв: Мне интересно сейчас – знаете, есть хорошее выражение – оставаясь самим собой, стать другим человеком (Станиславский говорил). Что значит принцип актёрского мастерства: оставаясь самим собой, своими чувствами, своими эмоциями, но – стать другим человеком. То есть, чтоб в это верили, потому что такое может быть, но ты другой. Вот, наверно, до недавнего времени я, в принципе, был собой, так или иначе, я имею в виду, ничего не менялось. А сейчас пошла череда ролей, когда я понимаю, что это уже не я.

 

Роман Оленев: То есть, нужна работа над собой.

 

Кирилл Плетнёв: Ну это уже лицедейство, да. И это мне интересно.

 

Роман Оленев: Продолжая эту тему кино, коснусь, может быть, немного болезненной темы. Хотя, думаю, если это было травмой, то уже оно зарубцевалось. Относительно недавно ты должен был сниматься в фильме по роману Акунина. И очень долго, я знаю, два месяца, серьёзно готовился к роли. И за день-два до съёмок тебя сняли. Чья эта злая воля была? Действительно, произвол какой-то. Продюсер, режиссёр?

 

Кирилл Плетнёв: Ты знаешь, я честно могу сказать, я до конца пока не понимаю, почему это произошло. Единственное, что я знаю, что этот проект начинался три года назад, до кризиса. И играть должен был Данила Козловский^[19], который, собственно, сейчас и играет. Его́ тогда утвердили. Потом режиссёр Андрей Уляков, который, кстати, снимал первого «Диверсанта», он должен был снимать этот шпионский роман – он ушёл с проекта. Там, из-за кризиса, или финансов не хватало – не знаю. И Данила ушёл вместе с ним. Когда проект возобновился и появился новый режиссёр, который меня выбрал, но продюсеры и заказчики-то остались те же самые, и…

 

Роман Оленев: Значит, всё-таки продюсер?

 

Кирилл Плетнёв: То ли они уже настолько сроднились, и для них было понятно, что Данила должен это играть, а он отказывался, потому что другой режиссёр. У него была другая работа, что-то ещё. Может быть, они там долго думали, как-то, что-то, и в итоге они сказали: нет, всё-таки должен был быть тот человек. Да, такое бывает, в принципе. Обидное во всей этой ситуации только одно: обидно то, что производящая компания не подписала со мной договор. Они пообещали, что подпишут договор. Я не с точки зрения меркантильности, но я потратил на это два с половиной месяца, я расчислил себе время на полгода вперёд. А получилось так, что… ну всё – как бы ощущение использованного презерватива было. Вот это для меня было обидно. Именно поэтому я там как-то выступал по этому поводу и так далее и тому подобное. Потому что не хочется себя так ощущать.

 

Роман Оленев: Исходя из твоего опыта работы в кино, насколько часто ты замечаешь, что продюсер обладает гораздо больший властью, чем режиссёр, он диктует права, каким быть фильму, какая будет его концепция?

 

Кирилл Плетнёв: Постоянно.

 

Роман Оленев: Постоянно?

 

Кирилл Плетнёв: Конечно.

 

Роман Оленев: Конечно, сложно говорить о киноискусстве в такой ситуации.

 

Кирилл Плетнёв: Да мне кажется, что о нём сейчас вообще сложно говорить, потому что началась эпоха продюсерского кино. И пока продюсеры не поймут, что они заработают гораздо больше денег не на одном проекте, а если они сделают хороший проект, им будут заказывать дальше хорошие проекты…

(кто-то заглядывает в дверь и отвлекает артиста от интервью)

[Можно кого-то] поставить просто около двери, а то заходят постоянно все просто… Вот, кстати, к разговору, почему сейчас сложно говорить о киноискусстве. Вот мы снимаем в Севастополе, в центре города сейчас. Погоня финальная. По идее, должны быть оцеплены улицы, должны быть милиционеры и так далее. Мы тратим огромное количество времени на то, что кто-то влезает в кадр. На то, что где-то там появились люди, которые… смотрят, как снимается кино. И так далее, и тому подобное. Если потратить чуть-чуть больше денег, то у нас будут стоять милиционеры, которые будут перекрывать движение, которые будут никого не пускать, и процесс пойдёт быстрее. Но сознание, к сожалению, старое такое, когда, извините за выражение, наше дело кавалерийское, насрали и ускакали, мне очень нравится это выражение. Вот, оно сейчас такое. У всех, в основном. Надо украсть здесь, потому что больше, может, не дадут… снимать. И не дают. Вот, собственно говоря, [и всё]. Поэтому это, конечно, очень обидно, но тут… времена не выбирают. Мы живём в такое время.

 

Роман Оленев: Не хотелось бы ставить точку на таком участке нашей беседы. Вот ты говоришь о том, что глазеют. Наверное, узнают, наверное, хотят автограф? Вообще ведь тебя сравнивают с новым Машковым.

 

Кирилл Плетнёв: Даже? Интересно.

 

Роман Оленев: Как относишься к такому сравнению? Льстит ли тебе? Или, может, уже это кажется неуместным?

 

Кирилл Плетнёв: Я первый раз слышу о таком сравнении.

 

Роман Оленев: С новым Машковым?

 

Кирилл Плетнёв: Да, да. Никогда не говорили мне о таком.

 

Роман Оленев: Очень часто. В Интернет зайди, почитай.

 

Кирилл Плетнёв: Ну, может быть, я этого не читал. Нет, ну Владимир Львович для меня такой… уровень очень мощный. Мне очень приятно, если какие-то такие вещи возникают. Но… Да как? Конечно, приятно! Конечно, бывает масса моментов, и плюсы и минусы – всё опять же зависит от воспитания. Всё опять же зависит от того, как это происходит. Если это происходит «Э, короче, я тя знаю, давай мы это, сфоткаемся, на-на-на…». Это одно. Бывают другие варианты. Бывают такие снобистские, когда: «А вот вы м-м-м…». Такие какие-то. А бывают моменты, когда подходят и…

 

Роман Оленев: По-тёплому скажут о роли, которую ты сыграл.

 

Кирилл Плетнёв: Либо о роли, либо просто скажут «спасибо большое». И больше ничего. Без всяких автографов, без ничего. Дело не в том, что… мне не лень. Но просто ты понимаешь, что это немножко другое. Здесь две стороны. Две стороны одной медали. И чтобы, как ты говоришь, не ставить точку в таких грустных вещах. И во всём остальном-то тоже всегда две стороны. С одной стороны да, вот, такой извращённый он у нас сегодня, с другой стороны – это время эксперимента. Эксперимента возможного. Гораздо хуже было бы, если бы у нас уже была устоявшаяся машина, а эксперименты были невозможны. Поэтому, что говорить? Революционное время. Интересно. Мне – интересно.

 

Роман Оленев: Спасибо, Кирилл. Я не буду брать автограф у тебя, просто говорю тебе: спасибо.

 

Кирилл Плетнёв: Спасибо большое. Благодарю.

 

 

01 октября 2010

 

 

 

Источник записи видео: сайт одесского телеканала «АТВ» (atv.odessa.ua, прекратил свою работу в октябре 2014 г.).

 

 

 

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за февраль 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение февраля 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.