Бесхребетина

 

 

 

К чести Володи, не было никаких криков, обвинений, и вообще тех некрасивостей, от которых он всегда старался бежать. «Какая же ты бесконфликтная личность!» – восклицали его коллеги и знакомые, а старшая сестра нашла для него более короткое и ёмкое определение: бесхребетина.

– Я не потому, что спорить не умею… – оправдывался он, – мне просто противно ссориться. Как будто в помойное ведро лезть.

В этот раз всё было красиво. Володя всё продумал: повязал бабочку на шею, и приветливую улыбку – на лицо, без шума и драки объявил о своём решении и сказал, что переедет вечером. А вещи свои заберёт в один из выходных, когда Тани не будет дома, чтобы почем зря её не травмировать.

Таня смотрела на него злыми глазами, лицо у неё было красное – вот-вот лопнет, волосы сбились, старая футболка обвисла на плечах. Володя почувствовал угрызения совести – когда они встретились первый раз, Таня была хохотушкой, высокой, стройной, привлекательной. То, что он видел сейчас, была полная её противоположность.

– Тань, ты не принимай близко к сердцу, – попробовал было выдавить он, и в этот момент его красивая подготовленная речь прервалась, скрутилась в комок от одной этой фразы, – просто мы не подходим друг другу…

Маленький чемодан он сложил накануне, все его ценные вещи были там. Мало ли, вдруг придёт Таньке в голову ему как-то отомстить – она же вредная, она и не такое устроить может. А у него есть вещи, без которых он жить не может – подарки родителей, дорогие джинсы, футбольный мяч. Володя вовсе не считал себя сентиментальным, просто его вещи придавали ему уверенности, спокойствия, достаточно было просто знать, что они есть.

 

Он ушёл к матери. Она с сестрой лепила на кухне пирожки, оторвалась от теста, улыбнулась доброй улыбкой, попросила его подойти, погладила по волосам:

– Значит, ты теперь у нас жить будешь?

– Да, мам, у нас с Таней покончено, больше быть ничего не может. Мне её жаль, конечно, но не могу же я из-за этого свою жизнь ломать. Я не хочу быть несчастным. Не хо-чу. Понимаешь?

– Ты уже совсем большой, – она убрала у него со лба чёлку, – тебе и решать. Как ты сказал, так оно и будет.

Мама всегда старалась вселить в него чувство уверенности. А сестрица, лепившая на другом конце стола пирожки, только фыркнула:

– И чего ты ему потакаешь? Бесхребетина он…

Катька была старше его на полтора года, но эти полтора года провели между ними навсегда незримую черту: Катька могла ругать его, называть тряпкой, даже мутузить где-то в коридоре, за то, что съел её конфеты, – все ей сходило с рук. Володя, когда был маленький, её побаивался, а когда вырос, и бояться перестал, всё равно не возражал, – что ей перечить-то? Всё равно вбила уже себе это в свою маленькую русую голову, оттуда теперь и клещами не вытащишь.

 

Володя ушёл в свою комнату, – хотя он давно объявил у себя дома, что будет жить вместе с Таней, мама менять ничего не стала, – на тумбочке стояла его фотография – совсем детская, где он ещё в пеленках, а на стене по-прежнему висели плакаты «Формулы один», которые от старости обтрепались по краям. Дорогие машины Володя любил. На свою денег бы, пожалуй, не хватило, всё-таки он ещё молодой, откладывать некогда было – всё на себя хотелось потратить, на развлечения, – а потом Таня появилась, и уже совсем нечего было и говорить об экономии. Она была страшной сладкоежкой и приходила в восторг, если при встрече Володя приносил ей не цветы, а конфеты. Любимые её конфеты были из тёмного шоколада с ромом, Володя хорошо помнил, она их просто обожала. Вот так, знал человека столько времени, изучил его привычки, а теперь – всё зря, они расстались и никогда не будут вместе.

Внезапно Володе стало грустно думать об этом. Он вспомнил, какая Таня была вначале, – непохожая на других девушек, всегда приветливая к нему, одевалась она в бантики, ленточки, цветочки, но это ей удивительным образом шло. Володя сказал «люблю» и дотронулся пересохшими внезапно губами до её щеки… сначала так – несмело…

Следом за Володей в комнату вошла его сестра, смотрела она нагло, изучающе.

– Мам, тут Володька ревёт! – крикнула она зычным голосом.

– Оставь его в покое, Катя, – попросил мамин голос из кухни.

У Володи действительно от набежавших воспоминаний вдруг поплыло в глазах, и он почувствовал, как одна наглая слезинка выползла наружу и прокатилась до подбородка.

– И что она сказала? – поинтересовалась Катя, видимо, совсем не собиравшаяся уходить, – надавала тебе по щекам, надеюсь?

– Никто мне ничего не давал, Катя, – ответил он и попросил: – Ты меня не могла бы оставить?

– Бесхребетина, – повторила сестра и вышла.

 

Она вернулась на кухню, сдула упавшие на глаза волосы и заявила:

– Мам, ну он вообще просто… ответственности никакой… сидит теперь там, ревёт. Никакой он не мужчина.

– Таня – его первая любовь, – заступилась за сына мама, – не трогай ты его. Посидит, поплачет, и пройдёт всё у него. В другую влюбится.

– Как папа? Папа тоже так сделал? – и Катя испытующе заглянула матери в глаза. – Посидел, поплакал, а потом в другую влюбился. И теперь у них свой дом, маленький ребёнок, а папа к нам вообще не заглядывает, даже по телефону не звонит… так всё и было?

Мать продолжала катать тесто. Оно уже стало совсем тонким под скалкой.

– Вот что. Возьми брата и пойдите, поиграйте на улице, – сказала она вдруг. – Я тут сама закончу и вас позову, когда пирожки будут готовы.

– А с яблоками будут? – спросила Катя, вскакивая.

– Будут и с яблоками, и с творогом, и с капустой.

– Володька, пошли на улицу играть! – крикнула Катя и побежала к брату в комнату. Он сидел, маленький, скукожившийся, на своей детской кроватке, и был таким несчастным, что Катя на мгновение его даже пожалела. – Пойдём играть…

– Не хочу, – пробубнил он.

– Сашка мне на велосипеде обещал прокатиться, я и тебя подсажу…

Катя подошла ближе к брату, дотронулась до его руки и вдруг обняла, крепко прижала к себе, прошептала:

– Ну и чёрт с ней, с этой Таней… – и добавила уже любовно: – Бесхребетина…