Почётное место

Под тёмным небом, в городе с тесными улицами, в кровавого цвета шубе на площади стоял седой человек. В руке у него – длинный посох с верхушкой в виде звезды. Человек оглядывался по сторонам. Город упирался в небо острыми черепичными крышами с флюгерами и шпилями. Радостно и гостеприимно светились желтизной окна. Оранжево горели уличные фонари. Где-то вдалеке перекликались собаки, позвякивали уходящие на ночь трамваи. Всё дышало покоем и миром. Приближался праздник.

– Какой-то важной херни не хватает, определённо… – пробормотал про себя путник, одетый в красное. Склонив набок голову, подумал пару секунд. Потом с силой ударил посохом о землю у своих сапог. Тотчас же на небе от края до края заполыхало призрачным пламенем северное сияние. Волшебный свет преобразил всё вокруг, город превратился в дивный мираж.

– Так намного лучше, – удовлетворённо сказал загадочный старик и…

…проснулся оттого, что затекла рука. Умудрился как-то коряво ночью под грудь её подвернуть, и к утру она онемела совершенно. И от лежащей под грудной клеткой руки болели рёбра. На подушку натекло слюны, волосы встали дыбом, веки слиплись ресницами. В темя словно забили гвоздь.

– Сегодня последний день, – прохрипел в пустоту квартиры Иваныч. – И никогда больше я на такую дурость не подпишусь. Пусть выгоняют…

Уже буднично и привычно отыграли спектакль. В перерывах, когда Иваныч уходил за кулисы, Люда поправляла ему грим. Потел сегодня Василий больше обычного. Людочка морщилась от перегара и сочувственно толкала в ноющие ребра. Новая девочка Таня тоже крутилась в гримёрке, помогала по мелочам. Иваныч оценивающе приглядывался к ней и не мог найти во внешности или поведении никаких изъянов. Это слегка нервировало.

В силу того, что это представление было последним, сделали его действительно «на ура» – ни малейшей помарки; чётко, грамотно, задорно. После спектакля чья-то милая девчушка в воздушном розовом платьице залезла к Иванычу на руки, приникла к груди и не хотела возвращаться к родителям. Вцепилась в красный Васин костюм и не разжимала маленьких ручонок. Насилу увели её: кроха плакала, не желая расставаться с добрым дедушкой.

Собрались в кабинете Макарыча уже втроём. Люда объясняла Василию специфику «выездов на дом». Селивёрстов упросил костюмера выпить коньяку за Васин успех в качестве актёра. После недолгих уговоров Людочка согласилась. Иваныча уговаривать не пришлось. У хрупкой, худенькой костюмерши сразу же порозовели щёки и заблестели глаза. Да и мужчин спустя пару рюмок неслабо так «накрыло», «на старые дрожжи». Завязалась оживлённая беседа. Когда собеседники вроде и говорят ни о чём, но при этом чувствуют такое взаиморасположение и уважение друг к другу, что громкие слова как бы и не нужны. Обсуждали, в основном предстоящий праздник: кто, как и где будет отмечать. Вспоминали, как отмечали раньше. Затронули тему подарков: что дарить близким, что хочется самим себе. Тут Василий слегка отвлёкся. Что бы интересно такого пожелать себе в подарок? «Многоуважаемый дедушка Мороз. Будь другом, положи мне под елочку (вот, бля, осечка, у меня же нет ёлки…) всего понемножку. Немножко денег, капельку здоровья, а ещё достойную работу, смысл жизни, и «бросить пить». Обещаю вести себя хорошо и слушаться старших. Заранее признателен. Дата. Подпись.»

Так же скромно, как и вчера, не решаясь зайти, на пороге возникла Таня. Селивёрстов с Людой моментально завладели новой сотрудницей. Усадили рядом с Иванычем (больше свободных мест не было) впритирку, выдали штрафную порцию алкоголя. Предложили выпить на выбор: за «вливание» в коллектив, за праздник, за мир во всём мире. Василия близкое расположение к нему Татьяны нервировало и смущало. От девушки исходило еле уловимое тепло и вкусно пахло мандаринкой и детским кремом (или мылом? Или шампунем?). Чтобы отвлечься, Иваныч решил придумать про Таню какую-нибудь гадость. Это всегда срабатывало, для того чтобы отвлечься от ненужных и заводящих в тупик отношений. Неверов попробовал представить себе, как Таню со сладострастным хрюканьем пользуют сразу несколько распалённых волосатых мужиков, а она угодливо и с наслаждением отдаётся им и позволяет вытворять с собой всякие развратные штуки. Но почему-то представить её похотливой шлюшенцией не получалось. Тогда Вася примерил на Татьяну образ хитрой, изворотливой, бессердечной, хладнокровной стервы, беспринципной и безжалостной в достижении своих низменных стервячих целей. Это тоже не сработало. Ни хера совсем не вязалось с ней ничего такого подло-аморального. В Тане, наоборот, прослеживалась какая-то непорочность, чистота, добродетель и целостность.

«Отвратительно…» – взгрустнулось Иванычу. «Ну была бы в ней хоть малюсенькая видимая червоточинка, гнильца, заусеница… Можно тогда бы причислить её ко всем остальным недостойным внимания людям и относится к ней ровно, без симпатий, волнений и доверия. А так – мучайся теперь, ищи повода с ней испортить отношения…»

– Я к вам зашла-то на секунду буквально. Меня начальство послало обойти всех и сказать, чтобы далеко не разбегались на обед. Там, в конференц-зале, уже столы накрывают для банкета. Через полчасика всех ждут для поздравлений. Так что извините, я пойду, всех оповещу. Встретимся там, да?

И пошла дальше обходить сотрудников, а тому боку Иваныча, на который она опиралась, стало холодно, и перестало хватать опоры. Уход Татьяны, видимо, как-то отразился на его лице. Любопытная Людочка тут же спросила:

– Как тебе наш новый методист?

– Откуда я знаю, как она мне? – сдержанно ответил Василий. Как специалист – не знаю, не мне, убогому судить. Как человек – опять же – без понятия я, какой она из себя человек. Время покажет.

– А она тобой интересовалась, между прочим, – попыталась заинтриговать Иваныча Людочка.

Василий скептически и вопросительно поднял брови:

– Да что ты говоришь?..

– Да, да, было дело. Я вчера ей про наш здешний уклад и людей рассказывала. И про тебя она особенно спрашивала. Мы про тебя долго разговаривали.

– Страшно даже представить себе, что ты там могла про меня рассказать…

– Я тебе рекламу сделала – закачаешься. Рассказала, какой ты славный, спокойный, вежливый, культурный. И какой талантливый: что ты сам песни сочиняешь, играешь их здорово и поёшь; и что тебя в журнале печатали и грамоты давали. Ну, много чего ещё…

– Все это, конечно, лестно…– по виду Иваныча совершенно нельзя было предположить, что ему лестно. Скорее заметно было, что он довольно-таки раздражён. – Вот только объясни мне, милый ребёнок, зачем это нужно было, такое обсуждение меня?

– Меня спросили – я ответила. Может, ты ей понравился, откуда мне знать?

Макарыч подмигнул Василию:

– А и действительно, что ты теряешься, Вась? Девчонка справная. Приударил бы за ней, что ли?

– Обязательно. Вот прямо сейчас и начну, пожалуй. – Иваныч отвернулся и поэтому никто не увидел страдальческую гримасу, на секунду промелькнувшую на его лице. – Пойдёмте за стол, там нас ждут уже.

Неверов очень резво засобирался на банкет.

Люда с Селивёрстовым переглянулись. Старый пожал плечами.

Той же компанией и сидели за торцом длинного банкетного стола: Иваныч, Люда, Татьяна и Селивёрстов. К Татьяне поближе подсел спец по свету Алексей. Он подмигивал девушке, топил её в комплиментах и любезностях; ухаживал, подкладывая ей на тарелку еды. Про себя Лёша тоже не забывал. Торопился попробовать всё и наесться посильнее – ему предстояло уже через час выезжать на платные заказы, поздравления на дому. Иваныч с отвращением наблюдал, как Алексей нагребает себе на тарелку понемногу всех имеющихся закусок и с аппетитом их уплетает. На тарелке перед Василием лежал одинокий бутерброд. Неверов был молчалив и мрачен, больше налегая на спиртное, чем на еду. Дождавшись незначительной паузы между Лёшиным обжорством и ухаживанием за новой коллегой, Неверов спросил у осветителя:

– А что, Алексей Каквастамович, много нынче платят за поздравление на дому?

Лёша замялся и с неохотой ответил:

– Нуууу… Две с половиною заказ стоит.

– И как вы это распределяете? – Василий с пристальным прищуром разглядывал Алексея.

Тот с ещё большим нежеланием после некоторой заминки отозвался:

– С заказа – по семьсот нам со Снегурочкой, сотня – водиле, остальное – в кассу ДК.

– И много заказов? – заинтересовался Макарыч.

– Да около двадцати с хвостиком.

Пока не задали неудобных вопросов, Лёша поспешил отвести от себя какие-либо упрёки:

– Ребят, без обид: мне предложили – я согласился. Тут такое дело: сегодня мне подкинули шабашку – на следующий год вам могут предложить…

Иваныч кивнул своим мыслям. Понимающе так, философски улыбнулся:

– Ну да, всё правильно. Сегодня ты – завтра я. Всё справедливо. – И подвинул к Макарычу рюмку для наполнения.

Не было нужды говорить, все и так были в курсе, что за всё время работы Неверова в «Заре» ничего подобного ему никогда никто не предлагал.

Василий чувствовал опьянение. Не лёгкое, радужное – а злое, тёмное, приносящее во внутренний мир разлад и депрессию. И стремление совершать соответствующие настроению необдуманные, импульсивные поступки. Чтобы этого не произошло, Василий решил ретироваться. Предупредил Люду, что вздремнёт на диванчике в гримёрке, попросил разбудить за час до выезда. В гримуборной накрылся шубой Деда Мороза и моментально вырубился.

Выехали по графику. Люда помогла Василию и Татьяне одеться и накраситься. Успели повторить текст. Успели несколько раз выпить «на посошок» с Селивёрстовым. В шестнадцать часов их нашёл Андрюха, шофёр микроавтобуса, на котором они постоянно катались на выездные мероприятия. Съел пару бутербродов, оставшихся с праздничного обеда. Перекинулся парой слов с мужчинами, познакомился с уже переодетой в Снегурочку Татьяной. И отправились. Макарыч ушёл домой мириться с женой.

Действовали по отработанной схеме. Андрей находил адрес, останавливался у подъезда. Люда поднималась в квартиру, уточняла имя ребёнка; если родители приготовили свой подарок, присовокупляли к тому, который выделили меценаты и городская администрация. Затем следовал выход Иваныча и Татьяны. Те чинно входили в квартиру, с шутками, прибаутками и поздравлениями. Просили показать ёлку: хорошо ли наряжена. Предлагали ребёнку спеть песенку или рассказать стишок, но не особенно настаивая. Торжественно вручали сюрприз. Пока дитя возилось с презентом или в страшном смущении пряталось от визитёров, благодарные родители тащили ряженых гостей на кухню и благодарили спиртным. В том смысле, что приходилось пить с ними, отказы не принимались.

Всё это действо проходило бы спокойно и гладко, если бы это были обычные дети. Но подопечные Иваныча и Татьяны были детьми ущербными (хотя в чём-то и превосходили сверстников). Проживая в вынужденной изоляции, обусловленной болезнями, отклонениями, дефектами – они и развивались по-другому, и реагировали не всегда так, как обычные ребятишки.

Их было жалко, но показывать свои чувства было ни в коем случае нельзя. Приходилось притворяться, скрывать за напускным весельем удручённое зрелищем несчастных детей состояние. Татьяна держалась молодцом. Спрятанное в каждой женщине материнское чутьё позволяло ей вести себя естественно и легко находить общий язык с малышами. Иваныч больше подыгрывал ей, удивляясь тому, как у неё всё здорово получается. А сам остро переживал физическую неполноценность ребят, как будто они не чьи-то там посторонние, а свои, родные, близкие существа. И поэтому с благодарностью принимал винно-водочные подношения. Лихо сдвигал бороду, прицепленную к лицу на резинке, вниз, на шею и залихватски опрокидывал в рот содержимое рюмок, бокалов и фужеров. Надеясь на то, что спиртное позволит раскрепоститься и сгладит чувство неловкости.

После пятого или шестого адреса пришлось делать передышку. Неверов, выйдя из очередной квартиры и забравшись в автобус, уже крепко подвыпивший, со злостью сорвал с головы шапку и парик с бородой. Закурил и обессилено откинулся на сиденье. Татьяна тоже выглядела уставшей и измученной.

– Ты чего, Иваныч? Что случилось? – наперебой спрашивали его Люда и Андрюха.

– Да провались оно всё! – с чувством ответил Василий. – Паскудство… Как, скажите мне, веселить этих малявок, если я на них смотрю, а мне разрыдаться хочется? Вот сейчас: зашли в хату – песенки, шуточки, стишочки. А родители с таким огорчением нам сообщают: «Извините, но дочка вас не слышит. Глухонемая». И что дальше, б…дь? Заставить её песенку спеть, про Новый год? Или что-нибудь самим исполнить? Всучили подарок, по голове погладили и стоим, не знаем, что дальше… И родители не знают…

Все помолчали потерянно. Сказать было нечего. Наконец Людочка тихо, но твёрдо распорядилась:

– Ладно, ребят, давайте заканчивать. Чуть-чуть осталось. Кто-то же должен это делать…

И принялась поправлять Василию грим и одежду. Андрей медленно покатил по очередному адресу. Татьяна так и не проронила ни слова, сидела, отвернувшись к окну с окаменевшим лицом, и невозможно было понять, о чём она думает. Неверов кривился от накладываемого макияжа, разговаривая сам с собой: «Да, конечно, кто-то должен этим заниматься. Но как же это трудно!… Ох, йопт, ну и нажрусь я сегодня… Дайте только до дома добраться, уж там я покажу, как я умею…» А перед тем, как зайти в очередной дом, он обратился к Людочке с просьбой:

– Люда, солнышко, будь друг… Тут вон в доме какой-то продуктовый, кажется. Я совсем закрутился, забыл затариться. Заскочи, возьми мне бутылку коньяка, бутылку водки, палку колбасы копчёной. Чтоб мне не переться в таком виде. И потом меня высадите возле дома, не поеду я уже в ДК переодеваться, сил нет. Потом постираю и занесу шмотки…

Конец поездки прошёл как во сне. Иваныч всё больше пил и пьянел; и всё меньше времени тратил на благопожелания и здравицы. Он всё заметнее прихрамывал на больную ногу; голос сел и охрип; парадные варежки и накладная борода покраснели от вытираемой с потом покрывающей лицо краски. На него уже начали косо поглядывать. Когда их миссия благополучно завершилась, Василию показалось, что он не по гостям с гостинцами ходил, а вагоны с водкой разгружал. Он закинул купленные бутылки спиртного и колбасу в опустевший мешок из-под подарков. Отдал девушкам конфеты, фрукты и шоколад, которые дети и их родители щедро напихали в его карманы. Извинился перед всеми за свой потасканый за вечер образ. Попрощался перед новогодними каникулами. Андрюха повёз девушек в «Зарю» переодеваться и отчитываться о выполненном мероприятии. Василия по пути забросили к самому его дому.

Возле самого подъезда Василий поскользнулся на подтаявшей тропинке и упал на спину в сугроб. Попытался встать, но наступил на полы шубы и упал обратно. И так – раза четыре. Вдруг вспомнил себя маленьким мальчиком. Явственно ощутил забытые фрагменты беззаботного детства: вот он, застрявший в огромном мягком сугробе, с мокрой под шапкой головой, сырыми варежками и вкусом растаявшего снега и шерсти во рту… Восхищенный и растроганный явившейся из потерянного прошлого картинкой, Неверов засмеялся пьяненьким смехом. Но тут же по ассоциации пришли на ум сегодняшние ребятишки, которых он навещал. И без перехода Василий залился такими же пьяными слезами.

В этот момент из подъезда Васиного дома вышел ещё один человек, переодетый в Деда Мороза. Да какой шикарный у него наряд! По сравнению с ним Василий всего лишь бродяжка и грязнуля: у того, второго – борода белее, посох витиеватее, шуба с иголочки, да ещё и расшита золотыми и серебряными нитками. А ещё он не в пример трезвее. Незнакомец подошёл к Василию, ухватил под мышками и, не напрягаясь, как котёнка рывком выдернул из сугроба. Дотащил до дома и прислонил к стене.

– Да ты же пьян, негодяй! – возмущённо пророкотал «конкурент», и пощечинами стал приводить Васю в чувство. Руки под варежками были нестерпимо холодными, огромными и жёсткими. Голова Иваныча болталась как у тряпичной куклы. В мешке жалобно дзенькали бутылки. Но желаемого результата пришелец все же достиг: сознание Неверова стало вдруг ясным и чистым.

– Хоть бы кафтан снял, мерзавец! Профессию позоришь… – Возмущению «правильного» Деда Мороза не виделось пределов.

– В красном продолговатом ящике я видал такую профессию! – вспылил Василий. – Много радости такой фигней заниматься… Лучше бы меня уволили к свиньям! И вообще отпусти меня, а не то я тебе на воротник нарыгаю… – И, кое-как выдернув себя из мощного захвата «коллеги», Василий двинулся в темноту лестничной клетки.

– Сам-то до дома дойдёшь, чудак? – участливо поинтересовался в спину уходящего Иваныча Трезвый Дед Мороз.

– Я уже дома, – не оборачиваясь, ответил он из утробы «парадной», – тридцать две ступеньки осталось. Иди себе, не отвлекайся. Дел у тебя ещё много. Ох, как много…

С рабочей суетой и начавшимся раньше обычного загулом Василий так и не нашёл в себе сил приготовить праздничный ужин. Да и что-либо изобретать особенное на стол поздновато было бы – вернулся Иваныч уже в начале десятого. Ограничился яичницей с купленной вечером колбасой. Пока жарил яйца, удивлялся тому, как купание в сугробе и последующее приведение его в себя коллегой внезапно и напрочь выгнало из организма всю пьяную одурь. Сознание было холодным, трезвым и чётким. Проклюнулся стыд за то, как мерзко, наверное, смотрелся новоявленный Дед Мороз сегодня на выезде. Нужно было срочно залить и этот стыд, и всё наболевшее за прошедший день большой дозой свежего спиртового раствора. Забыться, уйти в одурманивающий угар, заснуть, убежать от реальности. С наскоро приготовленной закуской Иваныч сел провожать уходящий год. Кажется, это так называется? Налил сразу полстакана коньяку, выпил, быстро зажевал яичницей.

Спустя несколько секунд Василия затошнило так резко и так сильно, что он еле успел добежать до раковины в ванной. Выворачивало так мучительно, так мощно, так долго, что даже страшно стало – не порвутся ли там внутренности от натуги?

Тошнота схлынула так же внезапно, как и началась. Иваныч умывался и смотрел на себя в зеркало над раковиной. Глаза отражения были красными от выступивших капилляров, очерчены серо-голубыми тенями и абсолютно трезвые. Но самое интересное – со щёк словно и не смывали нарисованный краской румянец, как были пунцовые, так и остались. И кожа лица онемела и не чувствовала ни прикосновений, ни перепадов температуры.

«Вот дела, – удивлялся Василий, – отморозил! И когда успел – вроде, в тепле весь день провёл, да и на улице не холодно? Чудеса!»

Последующий час Неверов усердно пытался себя напоить. Вталкивал внутрь поочёредно коньяк и водку – но через минуту выпитое неизменно извергалось обратно. Печально, удивительно, невозможно даже, но факт – организм алкоголь категорически отвергал. Устав от борьбы с собой, со своим пищеварением, Василий к одиннадцати часам признал своё поражение. Стремлению напиться до потери сознания не суждено было осуществиться. Початые бутылки Иваныч со злости выкинул с балкона в начинающуюся метель.

За последние восемнадцать или девятнадцать лет – впервые Василий встретил наступивший Новый год, так сказать, в твёрдом уме и трезвой памяти. Нонсенс, конечно же, и объяснить, как такое возможно, Василий так и не смог. Так же, как и странное и такое же невозможное обморожение щёк в оттепель. К часу ночи, прислушиваясь к доносящимся с улицы весёлым возгласам гуляющих и отмечающих наступление Нового года людей, под хлопки шутих и свист выпускаемых салютов Неверову удалось забыться усталым, но трезвым и беспокойным сном.

Первые числа января прошли в медикаментозном отупении: Иваныч лечился от похмельного тремора и абстинентного беспокойства – потреблял раздобытый не совсем законно (совсем незаконно) феназепам; читал и отсыпался. Никому не звонил и упрямо не отвечал на звонки.

Четвёртого января на карточку перечислили премиальные. Неверов выбрался в город. Доехал до зоомагазина и купил себе черепаху и брошюру о земноводных и пресмыкающихся. Животное пряталось в панцирь и выглядело донельзя уродливо, но Иваныч почему-то сразу почувствовал к черепахе странную симпатию…