Экзамен по…

(на чтение потребуется 48 минут)

 

 

 

Пацаны провели в СИЗО четыре неполных дня, после чего их отпустили. Круглов забрал заявление. Сам забрал: отец Марата сказал, что он не имеет к решению Игоря Анатольевича никакого отношения; напротив – все старания адвоката оказались бы бесполезными, настолько очевидно было участие ребят в нападении. Маратов родитель пообещал только уладить всё окончательно, чтобы парней больше не тревожили ни милиция, ни администрация универа. Вероятно, это всё влетело в неплохую копейку, но об этом подумать можно было потом. Главное было то, что их выпустили и всё позади.

Пацаны вернулись из кратковременной отсидки чёрно-жёлтые от переживаний и усталости. Похоже, никакой блатной романтики они в изоляторе не увидели. Потом, когда мы выпьем и всё обсудим, возможно, между нами восстановятся прежние отношения. Но в тот момент, когда они вернулись – я видел перед собой совершенно чужих людей. И Андрей, и Сашка почти не разговаривали и мысленно пребывали совершенно в другом месте. Находиться с ними рядом, видеть их в новом свете было непривычно и неприятно. Я искал Алису – поговорить с ней, обрести через неё связь с реальностью, – но нигде не находил. Наша подружка исчезла. Вахтерша её не видела, комната девчонок была заперта, свет в их окне не горел.

Я подолгу слонялся по коридору, валялся на диване в фойе, болтал со знакомыми на кухне. Ждал Алиску, ждал хотя бы Тоню, которая могла знать, где потерялась её соседка по комнате. Выходил на улицу и кругами бродил вокруг общежития; пил пиво, сидя на лавочке, с которой просматривалась вся улица. Мёрз, злился, тосковал. Но при этом находил множество причин не возвращаться к себе. Мимо меня прошёл в магазин и обратно Санька; издали показал бутылку водки и призывно махнул рукой. Я крикнул ему, что подойду попозже. Санёк не настаивал, спрятал ёмкость в рукав куртки и был таков. Когда я, продрогший и утомленный, вернулся домой, пустая тара валялась под столом, а пьяные парни – на кроватях.

 

 

*   *   *

 

Тоню я встретил на общей кухне следующим утром. Двигалась она словно лунатик, под глазами серели круги, и гримаса – самая что ни на есть страдальческая. Со мной девушка поздоровалась вяло и, будто превозмогая себя. Мне её настроение было, в общем, безынтересно. Я искал новостей об Алисе.

– Тоня, где твоя соседка?

– Алиса?

– Ну конечно Алиса! Давай рассказывай, куда она пропала. Домой, к родителям, она точно не собиралась – она мне говорила, что пока хвост не сдаст, никуда не поедет. Хвост мы так и не сдали. На учебе её нет. В общаге её нет. Где тогда она может быть?

Тоня, отвернувшись, чересчур усердно мешала половником в кастрюле с супом. Настолько усердно и настолько чересчур, что суп временами выплёскивался на плиту и недовольно там шипел. Но отвечать на вопрос девушка не спешила.

– Тоня, я с тобой же сейчас разговаривал! Невежливо игнорировать собеседника. Где Алиса, я её два дня не вижу, я волнуюсь за нее, в конце концов!

– Раньше волноваться надо было…– чуть слышно, почти про себя ответила Тоня.

Такой идиотский разговор начинал понемногу меня раздражать. Что ещё за тайны? Что за невысказанные упрёки и непонятные обиды? При чём тут я вообще? Я уже, скорее, даже намеренно накручивал себя. Все события последних десяти сумасшедших дней, вся эта история с Кругловым и всем, что с ним связано, провоцировали нервный срыв. И тут Тоня со своими недомолвками…

 

– Тоня, – начал постепенно заводиться я, – скажи мне, пожалуйста, где Алиса. Ты ведь знаешь, где она, неужели тебе трудно сказать толком, куда она пропала и когда появится?

– Я не скажу. – Тоня упрямо поджала губы и приняла обороняющуюся позу: руки скрещены на груди, голова наклонена, взгляд исподлобья. – У неё свои дела. Где она находится – только её касается. Когда она захочет с кем-то из вас общаться – и если захочет – тогда она появится, и поговорите. А пока ей не до тебя, не до вас всех вообще. И всё, отстань, у меня суп пригорает.

Тут на меня будто помутнение нашло. Я совершенно не соображал, что творю. Мне хотелось разбить Тоне лицо в кровь, причинить ей боль, заставить мучиться. Что она, интересно, о себе возомнила? Кто она такая вообще? Да если бы не Алиса, кто бы заметил её существование, вспомнил о ней? Как она смеет скрывать от меня, где моя Алиса, что вообще происходит?!!

Я очень грубо и, вероятно, очень больно, схватил девушку пятернёй за лицо, прижал её к стене. И не сказал уже – прохрипел, еле сдерживаясь:

– Ты не зли меня больше чем нужно, слышишь? Клянусь Богом, ты и так уже перегнула. Или ты сейчас мне всё доходчиво объясняешь: где она, что случилось с ней, или я за себя не ручаюсь. Я что-нибудь нехорошее с тобой сделаю…

 

Я ожидал чего угодно – плача, страха, покорности, но Тоню тоже вроде как бес обуял. Лицо её, и без того некрасивое, стало и совсем уродливым – пошло красными пятнами, из глаз потекли слёзы, рот искривился от злобы. Куда девалась дружелюбная, уступчивая, покорная тихоня? Передо мной стояла фурия и кричала в ярости мне прямо в лицо с такой силой, что на меня брызгало её слюной:

– Смотрите, какой герой! Ну давай, ударь меня, если хочешь. Только вот всё равно я тебе ничего не скажу. Это все из-за вас, из-за тебя и твоих дебилов-дружков такое случилось. Лучше бы она никогда в жизни с вами не связывалась! А теперь она со своим альтруизмом на такое пошла, чтобы вас из говна вытащить. Сашу твоего и Андрюшу… Эти остолопы сначала творят по пьянке дичь полнейшую, не думают ни о себе, ни о других… Всё, теперь живите себе дальше, спокойненько, проблем нет, всё в ажуре. И пацаны на свободе, и профессор ваш, муйло ититское, доволен. Только у неё теперь всё кувырком и травма на всю жизнь…

– Так она что, получается… с ЭТИМ… с Кругловым… встре… пере… …чтобы пацанов отмазать?.. – до меня постепенно доходило запоздалое осознание непоправимой беды.

– Да! Да, да, да, блин, да! Всё равно вы узнаете, рано или поздно… Но ты учти, и товарищам своим заруби на их кретинических носах: если вы хоть посмотрите на неё криво, хоть слово скажете корявое в её адрес – я вас сама, лично растерзаю.

В полнейшем беспамятстве, ничего не видя вокруг, я выбежал на улицу. Все мои представления о людях и окружающем мире в этот момент разлетались вдребезги.

Алиса, Алиса, милая моя, как ты решилась на такое?!! И как посмел этот паскудник воспользоваться твоей слабостью, твоей растерянностью, твоей паникой?

 

В рекордно короткий срок я оказался около универа. Моя взбудораженная психика требовала действий, лежащих за границами морали, закона, да и здравого смысла вообще. Раз уж сбились к такой-то маме все настройки – чего уж там… Да здравствует безумство! Хотелось одновременно смеяться и плакать. И ломать, разбивать, уничтожать всё вокруг…

В учебной части девчонки-секретарши, гордо именующие себя инспекторами по учебной работе, удивлённо и встревожено уставились на меня. Похоже, было нечто необычное во мне. Что-то, из-за чего ко мне отнеслись вежливо и внимательно, а не с обычным терпеливым равнодушием.

 

– Где Круглов? – пересохшим горлом просипел я.

– Так он утром уехал… – робко отозвалась самая молоденькая. – Кстати, вашему курсу всем позакрывал хвосты, у кого были. Ты же из-за этого его ищешь, да?

– Да?.. – эхом повторил я.

– Так – всё! Ты сдал. Он даже похвалил вас: тех, кто к нему на пересдачу приходил. Молодцы, говорит, постарались, вопросов никаких к ним нет.

Это уже было сродни плевку в лицо. Не говоря более ни слова, я развернулся и вышел вон. Не хватало ещё, чтобы эти курицы видели мой позор, прочитали то, что написано было на моей перекошенной физиономии.

«Ну и что дальше?» – спросил я себя. Навалились абсолютнейшая тоска и отчаяние; желание грохнуться в обморок, впасть в кому и никогда более не приходить в себя.

 

В общежитии в это время продолжалось застолье. Новая, но уже уполовиненная водочная бутылка стояла на столе. Парни пили, не разговаривая друг с другом. В промежутках между опрокидыванием стопок невидящими взорами таращились в мелькание телекартинок. Спёртый воздух комнаты отказывался проникать в лёгкие. Плотно зашторенное окно не пропускало дневной свет.

Ноги сами понесли меня вон. После нескольких часов бесцельных блужданий я очутился на вокзале. Бежать… Прочь из этого злого города, убаюкиваясь перестуком вагонных колёс, скрючившись по-эмбрионьи на жёсткой лавке…