Не прощаясь

На чтение потребуется три часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Кафе, в которое Алёнка привела брата, пряталось в глухом микрорайоне, застроенном старенькими трёхэтажками и густо засаженном зеленью. Аркадий никогда не был большим любителем ресторанов и баров. Случалось бывать в таких местах – деловые встречи, Алёна, опять же, вытаскивала для компании – но специально, целенаправленно, места общепита и соцкультбыта Герасимов не посещал. Не любил есть и пить на людях, считая эти процессы очень частными. И найденный сестрой ресторанчик его порадовал. Заведение походило на место, в котором расположилось: тихое, скромное, уютное и безлюдное. В зале негромкая, спокойная музыка не заглушала голоса; кроме персонала никого, несмотря на вполне подходящий час, не обнаружилось. И даже несмотря на очевидное безлюдье, Аркадий попросил столик в самом дальнем от входа углу, да ещё и отгороженный от всего зала разлапистой пальмой в огромной кадке.

– Я специально такое место присмотрела, где тебе будет комфортно, – похвасталась находкой Алёна. – Случайно с подругой обнаружили. Тут всегда так, даже странно, как они не разорились ещё с такой посещаемостью. В основном местные ходят – очень пристойная и спокойная публика. Ну, ещё и те, кому шумные и разухабистые питейно-танцевальные учреждения не нравятся. Цени заботу, муравьишка…

– Ценю. Только предупредила бы, а то я вырядился как на приём к президенту. Сама-то – вон в каких удобных шмотках, а я в галстуке. – Алёна действительно оделась вольно – в джинсы и бесформенный свитер. Аркадий стянул с шеи через голову галстук и заарканил им сестру. – Вот тебе, в наказание, носи его теперь весь вечер.

– Ага, теперь я, значит, как дурочка буду. И что мне с этим делать, как в этом ходить?

– Как хочешь, так и ходи. Как вздумаешь – так и пользуй. Можешь им лицо вытирать, если в еде испачкаешься. А вообще, тебе идёт. Не моги снимать.

Пока девушка крутила на шее галстук, подошла официантка с меню и пепельницей. Зажглась маленькая настольная лампочка. Гости поздоровались, сделали заказ, устроились поудобнее.

Аркадий мялся, не зная, как начать разговор, и Алёна взяла инициативу на себя.

– Вижу, муравьишка, тебе вздумалось обсудить мой предстоящий отъезд?

– Только не знаю, как этой теме подобраться получше, – подтвердил Аркадий.

– А никак. Не будем мы это обсуждать сегодня, я запрещаю, – непререкаемым тоном сообщила Алена.

– Ну как же?.. Нам же надо будет обговорить кое-какие мелочи. Да и я думал, что мы по этому поводу торжественный выход устроили. А то могли бы и дома посидеть…

– Мы ещё до моего отъезда раз пять куда-нибудь сходим. И о моём отбытии наговоримся. А вообще, я больше о тебе сегодня хотела потолковать…

– А я-то что? Это же не я уезжаю замуж в США. У меня всё прозаично и предсказуемо.

– А какие у тебя вообще планы, братик? Ну, что дальше? Рост профессиональный, там, или экономический, или что вообще?

 

Совсем недавно на работе Анатольевна как раз расспрашивала Герасимова о целях, приоритетах и Смысле Жизни. Вроде шутя, но слушала внимательно. Тогда удалось отделаться расплывчатыми определениями. Сейчас Аркадию стало понятно, кто подбил Анатольевну на этот разговор, с чьей подачи такое внимание к его скромной персоне появилось. Вот откуда: сидит, ресницами невинно хлопает, подбадривающе коленкой толкает.

– А у тебя? – Аркадий хотел перевести стрелки на сестру. Но Алёнка на провокацию не повелась.

– Да у меня все просто, как у всех девчонок. Выйти замуж, нарожать гаврюшек и нянчиться. Ну и мужа любить и приглядывать, чтоб налево не ушёл куда. Но речь не обо мне. Что ты намерен предпринимать в дальнейшем? Неужели так и дальше будешь жить?

– Да почему бы нет? Меня всё устраивает.

– А как же продолжение рода, наследник, семья?

– Да что вы все, девушки, помешались на семье? Всё у вас к этому сводится. Почему я не могу жить так, как мне нравится?

– Ну, потому что в этом смысл всей жизни: построить дом, посадить дерево, родить сына. Или не так?

– У меня – не так. Я для себя смысл бытия по-другому сформулировал. Причем, уже давно, и пока не разубедился.

– Серьёзно? Поделись! – Алёна заинтересованно подалась вперёд, положив на стол локти.

– Да тут, вроде, всё просто. Это не моя мысль, я её когда-то где-то прочитал, но я с этим совершенно и категорически согласен. Мы, человечки – часть эволюции. Часть процесса усложнения организации. Вселенная растёт, развивается, усложняется, и мы должны расти и развиваться с ней и всячески помогать ей в этом. Мы начали с волосатого примата с дубиной и дошли до использования энергии атома. Придумывали колесо, цемент и пластик, электронику и механику, химию и генную инженерию. Мы приходим в этот мир, чтобы делать его сложнее, интереснее. Созидание, понимаешь? Вот она, цель и смысл. Сначала – собственное развитие, а потом и привнесение чего-то нового в окружающий мир.

Другое дело – мало кто это осознаёт и ещё меньше тех, кто воплощает. Казалось бы, что тут думать: живи, расти духовно и умственно, делай мир вокруг себя чище, красивее, занимательнее, но нет – все заняты извлечением личной выгоды, а после – всякой совершенной хернёй. У кого-то нет возможности, кому-то не хватает мотивации, кому-то просто лень. Зачем что-то изобретать, создавать, если и так всё хорошо? Зачем замахиваться на сверхзадачи, если в твоём стойле тепло и достаточно корма? Кайфуй себе, хрюкай – жри, сри, спи, трахайся – простые животные радости. Вот это и проблема. Моя, его, их – большинства людей. Я должен был строить чудесные, вечные здания – пирамиды, колизеи, таджмахалы и саградафамилии^[2]. А стал мелким лавочником и променял мечту на личную независимость и благоустроенность. Ты должна была придумать новое направление в хореографии – но уезжаешь рожать карапузов юэсэйскому примитивному мужлану. Младший…

– Ни слова о Младшем, – перебила Алена, но Аркадий упрямо продолжил:

– Младший должен был сочинять дивную музыку и создать собственный музыкальный стиль, благо у него все данные для этого есть. Но он занят поисками себя, своего предназначения…

– И что ты должен, согласно этому мировоззрению, делать? – перебила Алёна брата. – Какой должна быть жизнь? Какие планы, действия, надежды?

– Знаешь, – признался Аркадий, – я должен был умереть тогда, восемь лет назад. Меня еле откачали с моей прободной язвой, ты сама видела, помнишь, как всё было тухло…

 

Алена передернулась от воспоминаний. Именно тогда у неё появились седые волосы. Именно она вызывала неотложку брату, хотя он до последнего запрещал ей это делать, уверяя, что у него всё в порядке. Обострилась язвенная болезнь, так уже бывало. «Отлежусь, мол, и всё само собой пройдёт…». И – да, она помнила, как плохо было Аркадию, как он блевал кровью и корчился от невыносимой боли, как суетились над ним встревоженные врачи, как он чуть не умер, как она караулила у операционного блока. Как долго он лежал в реанимации, приходя в себя. Хотела бы Алёна, чтобы этих воспоминаний у неё не было.

– А скольких я видел более лёгких больных, пока я лежал в больнице, и кого не смогли спасти? – продолжил Аркадий. А сколько моих знакомых умерли нелепо, скоропостижно, да попросту глупо… И вот тут я понял, что нужно что-то делать – руками, умом, талантом, чем угодно – чтобы не напрасно было потрачено отпущенное время, чтобы что-то осталось на Земле ПОСЛЕ. Какой-то след. Какая-то память. Вот и, следовательно, мои цели – самореализация, созидание, благоустройство окружающей среды, благотворительность. Ну, ты же с Анатольевной общаешься, она тебе что-то докладывает обо мне, иначе с чего она то же самое недавно спрашивала?

Алёна слегка смутилась. Как раз принесли заказ, и девушка усердно начала ковырять вилкой в тарелке, пригубила вино, потеребила в руках салфетку. Словно разговаривая сама с собой, отметила:

– Ты рисовать начал, как она говорит… Молодец, я так рада этому!

Тут уже Аркадий смутился и покраснел так, будто его за рукоблудием застали.

– Рисование – это так, для себя, – промямлил он. Чуть погодя продолжил более уверенно:

– Я закопался в учебники, занялся черчением и расчётами, готовлю пару проектов. И очень хочу надеяться, что они дальше бумаги и макета пойдут. Вот это было бы воистину замечательно. Этим я бы гордился. Представь себе: здание музыкальной школы, например, по моему проекту. Реальная польза и память от моего существования. Вот чего мне хочется.

– Так тем более! – снова воодушевилась притихшая собеседница, – тем более кто-то должен быть рядом, близкий, с кем делиться радостью. Не будешь же ты в одиночку праздновать свои победы?

– Да я уже радости, как таковой не испытываю. Удовлетворение от хорошо и правильно сделанного дела – да. А восторгов давно никаких нет. Старею, может? Как и нет такой уж необходимости чьей-то поддержки и сочувствия. Понимаю, это тебя огорчает, но я так привык, мне так нравится.

– Ну хорошо, твоя позиция мне понятна. Замнём этот разговор. Лучше пойдём, попляшем под эту прекрасную и печальную песню. – Алёна как всегда неожиданно переключилась на другое, чем, как обычно, застала Аркадия врасплох.

– С ума сошла? Какие пляски? Я же не умею!!!

– Давай-давай, не придумывай отговорки, – Алёнка упрямо тянула упирающегося брата в центр зала. – Ты же танцевал со мной на руках. Когда мне лет пять было… – привела она «железный» аргумент.

 

Пришлось танцевать. Точнее, топтаться вокруг грациозной партнерши, стараясь не отдавить ей ноги.

– Знаешь, – доверительно сообщила девушка, откидываясь назад, чтобы лучше видеть кавалера, – это так здорово: танцевать без затей и правил, по-молодёжному, по-плебейски. Когда никто не поправляет, не кричит, что ты неправильно двигаешься, когда не надо это делать на публику. Как вот сейчас: тупо, как утки с ноги на ногу переступать, обнявшись…

– Тебе с высоты хореографической практики, может, это и забавно. А я себя совершеннейшим идиотом ощущаю, – признался Аркадий.

– А вот ещё… Пока не забыла мысль… – Алёна прижалась покрепче и понизив голос говорила уже в самое ухо. – Я ещё маленькая и неопытная. И думаю пока еще писькой. А лезу тебя жизни учить. Время всё расставит на места и покажет – кто из нас прав. Просто я хочу тебя попросить, чтобы ты хотя бы наотрез не отказывался от возможности заиметь с кем-нибудь нормальные отношения, если представится такая возможность. Вдруг и я чуть-чуть права тоже, а? Страшно мне, что ты можешь настолько втянуться в одиночество, что перестанешь пускать в него хоть кого-нибудь.

Аркадию было трудно одновременно танцевать и внимать партнёрше. Он то и дело спотыкался и сбивался с ритма. Девушка сама вела его – непринуждённо и легко, не прекращая монолога. Медленная плавная блюзовая композиция сменилась ритмичной сальсой, но Алёна не размыкала рук, так они и стояли, обнявшись, пока девушка не высказалась полностью.

– Я всегда ЗА тебя, в любых твоих начинаниях. Я всегда буду поддерживать тебя во всём. Пусть у тебя все получается. Но если вдруг что и не выйдет, знай – ты уже изменил мир к лучшему минимум для одного человека. Спасибо тебе за это, муравьишко…

В знак признательности за такие приятные слова, а так же чтобы немного разбавить некоторую торжественность сказанного, Аркадий шутливо расцеловал любимую рожицу. К тому же, это он давно хотел это сделать, только вот повода подходящего не представлялось никак. А так вот – с шутками и кривлянием – ничего, очень даже мило получилось.

Они вернулись к столу и больше эту тему уже не поднимали. Вместо этого Алёна завела разговор о прошлом, о том, что соединяло их крепче всяких кровных, родственных уз. О разных проделках, о совместных приключениях, о разделённых на двоих сильных эмоциях. А помнишь?!! – взволнованно восклицала она, припоминая какую-то лохматой давности историю. А помнишь?!! – и лицо её озарялось мечтательной улыбкой. А помнишь?..

 

 

*   *   *

 

Конечно же, он помнил. Так получилось, что Алена стёла для родителей нежеланным ребёнком. И росла бы как сорная трава, если бы не брат. Сначала Аркадий, как мог, помогал матери – в тех аспектах ухода, в которых только мог быть задействован. Не отцу же с мамой, уставшим после работы, возиться с деятельной и капризной малявкой? Потом, когда кроха доросла до горшка и детсада, родители постепенно спихнули на Аркадия все заботы, связанные с сестрой, полностью.

Приходилось проводить с маленькой Алёнкой всё свободное время. И даже когда ходил гулять – брал её с собой. Друзья во дворе вечно подтрунивали над Аркадием, называли нянькой, очень досадовали, что необходимость присматривать за ребёнком лишает друга возможности участия в дворовых забавах и играх. Но постепенно, глядя на товарища, исполнялись к нему молчаливого уважения. Всем импонировали и серьёзная, взрослая ответственность Аркадия, и его искренняя любовь, и забота о маленькой непоседе. А у девчонок эти качества вызывали восторг и преклонение. Если ко всем остальным пацанам относились с предубеждением и слегка презрительной насмешкой, то Аркадию благоволили, даже частенько забирали Алёнку в свою «взрослую» компанию, давая парню возможность погонять в мяч или заняться ещё какими-нибудь мужскими делами. Но даже и в этом случае парень находил время убедиться в том, что с сестрёнкой всё в порядке и она вполне довольна обществом старших подружек.

Так они и были всегда вместе. Неразлучная парочка. Нельзя сказать, что Аркадий сильно радовался положению вечной няньки. Но сестрёнка-то шага не делала без него, особенно, чувствуя нейтрально-равнодушное отношение со стороны родителей. Потом родился Младший – и вот он-то стал самым главным сокровищем для родителей. Вот с ним как раз и связывались у родителей все восторги и надежды. Алёнка вообще отошла на задний план, оказалась предоставлена заботам старшего брата. У них уже неплохо получалось ладить между собой. Невнимание родителей ещё сильнее привязывало Алёнку к Аркадию. И тот, видя столь неподдельную преданность, не мог не платить сестрёнке взаимностью.

Уже будучи студентом, приезжая к родителям в гости, Аркадий замечал, как оставленной малышке тяжело без него. Как тоскливо и одиноко, как она, бедная, страдает от несправедливого обращения. Если Младшему прощались все шалости и выполнялись все мыслимые капризы, то с сестрой никто особо не церемонился. Из-за этого отношения между ними не складывались, и состояние полуприкрытой вражды и соперничества было вполне нормальным для младших детей явлением.

После школы Алёна сразу же сорвалась к старшему брату. Поступила она, куда и планировала – на кафедру хореографии института культуры. Сбылись все главные мечты девушки – учиться любимому делу, сбежать от родителей и Младшего и быть поближе к старшему брату. Мать с отцом исправно посылали Алёнке деньги на жильё, но и только. Для них такое положение стало наиболее подходящим: дочь под присмотром, родительская забота в виде дензнаков проявляется, все формальности и условности соблюдены. И все довольны.

Аркадий всё немногое свободное время проводил с повзрослевшей сестрой. И с приятным удивлением отмечал то, как Алёна превращается из обиженного, диковатого подростка в прекрасную девушку. Она росла – духовно, умственно, морально – хорошела и преображалась. Конечный результат всех этих метаморфоз приковывал всеобщее внимание и вызывал невольное восхищение. Девушка пленяла и поражала наповал, ей ничто не стоило очаровать любого своей красотой, поразить живым, острым умом, подчинить своей харизме. Тем приятнее было Аркадию, что при всеобщей к ней любви и обожании, Алёна выделяла его как самого близкого друга. Брат остался для неё самым непререкаемым авторитетом, самым избранным и почитаемым советчиком и помощником.

Он и о Младшем никогда не забывал. Несмотря на вредный характер, избалованность, некоторую подлость, эгоизм и высокомерие брата, несмотря на все ссоры и обиды, Аркадий исправно посылал ему открытки к праздникам, всегда проявлял внимание к его делам и участие в его судьбе. Но за все годы, которые они не виделись, ни разу не дождался ответа ни на одно письмо, не услышал благодарности за подарки и проявленное к Младшему внимание. Мать по телефону передавала от него приветы, благодарила за поздравления с важными датами, днями Рождения – но это были скорее её инициатива и её слова, чем братика. Тот недостатком общения со старшим не страдал, и вероятно, вспоминал о существовании Аркадия, только когда тот приезжал к родителям в гости.

 

 

*   *   *

 

Возможно, он и в самом деле что-то значил для сестры, потому как она рассказывала о своих детских впечатлениях с такой нежностью… Поневоле попадая во власть её живой речи, следуя за выпуклыми образами, Аркадий сам стал проваливаться в прошлое – туда, на пару десятков лет назад, полностью теряя связь с настоящим. И поэтому не сразу осознал, что Алёна уже который раз окликает его, взволнованно и недоуменно.

– Эй, Аркаша, ты где, ау!

– Извини, стрекозка. Отвлёкся.

– Слушай, а с тобой точно все ОК? Ты правда не болен? Ты какой-то измождённый и подавленный, на тебя смотреть тягостно. Что с тобой?

– Просто плохо сплю последнее время, только и делов, – поморщился Аркадий.

– Враки, – обиделась Алёна. – Тут не только плохой сон, я же вижу. Ты о чём-то переживаешь, что-то тебе покоя не даёт, что-то гложет. Я понимаю, что это не моё дело…

Ещё только не хватало испортить такой чудесный вечер обидами и недомолвками. Герасимов глубоко вздохнул и принялся «каяться» дальше.

– Да понимаешь, какая забавность… Меня в последнее время ещё и ностальгия мучает. Прям наваждение какое-то, честное слово. Эдакая задумчивая грусть-печаль. Saudade^[3], одним словом. Не знаю чем отвлечься от этого, неотступно меня преследует. А ты тут как раз в воспоминания ударилась. Вот и я потёк, расслабился. Я больше так не буду.

– Ой, прости. А у тебя эта ностальгия твоя, она по кому-то? Или по чему-то? По местам, или по людям, или по моментам каким-нибудь?

– По всему сразу, вот что обидно. И по родине. И по приятелям из детства-юности. И по самому детству, по тем ощущениям, по тогдашним радостям и покою, и вообще по всему. Скучаю. Тоскую. Трудно объяснить…

– Бедный ты мой несчастный бра-а-атик…– сочувственно протянула Алёна. – Слушай, а чего бы тебе не махнуть на отдых? На море, на родину? Мы ведь как переехали – ты же так там и не был ни разу. Я понимаю – раньше не было возможностей: ты сначала учился, потом ты копил на своё дело, работал на износ. Но сейчас-то уже, наверное, полегче? Ты же сам говорил – всё работает, твоё участие минимально, прибыль идёт. То есть, и время есть, и деньги есть. Так прокатись, отдохни, доставь себе удовольствие. А то ты совсем зачахнешь так.

– Долго я думал – что мне мешает сейчас уехать на родину, пожить недельку другую в тех краях? Или просто махнуть хоть куда – на курорт, в санаторий, в путешествие какое… И так и не нашёл никакой помехи. И в то же время – не могу. Какое-то расстройство психики. Комплекс или фобия, или что там, в психике, расстраивается. Я себе напоминаю заключённого, который настолько привык к своей темнице, что уже и не стремится на волю. Неохота на волю: в этой ограниченности и замкнутости всё привычно, предсказуемо, ОДИНАКОВО. А большой внешний мир уже настолько непонятен, так пугает, что уже нет желания жить в нём, хоть ещё и сохранились счастливые впечатления от него…

Вот и у меня так. Может, привычка. А может, мне просто страшно – приехать туда и обнаружить места моего детства неузнаваемо изменёнными временем. Ведь уже почти два десятка лет прошло. Всё изменилось. И дом наш – уже не наш дом. А это означает – ютиться в гостинице, гостем, чужеземцем, изгнанником. И товарищи мои, и знакомые, кто ещё не помер за это время – чужаки… Другая власть, другой народ, чужая страна. Я, видимо, сильно этого боюсь. Вот и не еду. Говорят же: никогда не возвращайся туда, где был счастлив. Лучше уж никак, чем так, – туманно и непонятно закончил он свою исповедь.

– Как у тебя всё сложно… – по Алёне было видно, что она ничего не поняла. – Как знаешь, не буду давить на твои мозоли. Давай я лучше отведу тебя домой, напою тёплым молоком и положу спать. И сама у тебя останусь, высплюсь, мне завтра с утра никуда не нужно.

 

Они отправились домой на такси. Перед поворотом на поселок, за километр от дома, Алена попросила водителя остановиться. Её осенила очередная идея: прогуляться по ночному просёлку, чтобы легче было засыпать. Она это, видите ли, где-то когда-то читала в серьёзной медицинской литературе. Аркадий не сопротивлялся – надо так надо.

Расплатившись с таксистом, они пошли по обочине пустого шоссе, под редкими тусклыми фонарями, наслаждаясь ночной тишиной и лесной свежестью. Как-то само-собой получилось, что рука притихшей задумавшейся девушки оказалась в руке брата. Подзабытое для обоих прикосновение простодушной доверчивости к самозабвенной опеке и покровительству. Как в детстве, когда в брате сосредотачивалась опора, поддержка и защита в огромном и зачастую пугающем мире, так и сейчас, автоматически Алена сунула теплую маленькую ладошку в крепкую большую ладонь Аркадия.

И, наверное, хорошо, что она в этот момент не видела его лица.

 

 

*   *   *

 

Около трёх часов утра, когда уже подходила к концу начатая вечером пачка сигарет, в комнате Аркадия появилась Алёна. Тихая как призрак, она остановилась возле кровати брата. Расслабленное лицо, устремленный в никуда пустой взгляд – потусторонний вид, подчеркнутый полумраком комнаты.

Девушка постояла несколько мгновений, будто прислушиваясь к чему-то, недоступному обычным смертным. Потом сноровисто забралась под одеяло к брату. Обняла его поудобнее и с тихим скулящим звуком выдохнула, уткнувшись носом Аркадию в плечо. И сразу же задышала ровно, слегка посапывая, горячо и уютно.

В детстве Алёнка пугала всех припадками лунатизма. Трудно было привыкнуть к её неожиданным походам во сне, к этому пустому взгляду; страшно было разбудить её; но наблюдать безучастно за перемещениями сомнамбулы было ещё страшнее. Девочку водили по врачам, по бабкам-ведуньям, поили таблетками и травяными сборами. Лунатизм не прошёл, но родные привыкли, смирились с этими приступами снохождения впечатлительного и нервного ребёнка. Чаще всего эти ночные путешествия заканчивались тем, что маленький лунатик выбирал себе более подходящее для сна место. Как правило, место это находилось в кроватях старших – либо между недовольными родителями, либо под боком у любимого братика, хотя иногда по утрам малютку обнаруживали в необычных положениях и совершенно неожиданных уголках. С годами это странное Алёнкино недомогание сошло на нет, но иногда, при сильных переживаниях, случались рецидивы, пугающие тех, кто имел возможность их наблюдать.

Нынешний приступ был, похоже, вызван предстоящим отъездом и связанным и с ним треволнениями. Аркадий сперва немного оторопел с непривычки, но потом, когда сестра благополучно устроилась в его постели и глубоко уснула – расслабился. Внезапно стало так хорошо и спокойно, так упоительно хорошо и благодатно, как уже давно не было. Аркадия с головой захлестнула глубочайшая, всепроникающая нежность к сестре, смешанная с желанием спрятать её в объятьях, лелеять и баюкать, и никуда от себя не отпускать; и сохранять, не прекращать этот миг трогательной близости. Одно только царапало душу Герасимова, разъедая исподволь – это ощущение НЕПРАВИЛЬНОСТИ нахождения сестры с ним рядом, в такой опасной близости. Аркадий боялся расслабиться и погрузиться в умиротворяющий покой и сон. Опасался (отнюдь не беспочвенно), что в забытьи не удержит либидо, и к невинной родственной ласке примешается – а то и полностью её вытеснит – обожание и пристрастие уставшего в поисках взаимной симпатии неприкаянного одиночки. Это было бы катастрофой.

Поэтому Аркадий с затаённым сожалением выгнал себя из тёплой постели и Алёнкиных объятий. Кресло-качалка у кровати заскрипело, укачивая хозяина. Ещё долго Аркадий разглядывал в призрачном свете обеззвученной телевизионной плазмы черты родного лица. И именно это лицо в итоге прогнало навязчивые еженощные дурные мыслеобразы и беспричинное беспокойство.