Азбука Сотворения. Глава 4.

Он коридором прошёл в ёмкую раздевалку. Там соседствовали два банкета – как понял Н – «нефтяной» и «силовой». Первый составляли крупные бордовые мужики с пивом и развалом красной рыбы, второй – сероглазые мужички с чипсами, сухариками и тем же пивом. Равновесие соблюдалось тем, что и тут и там было жарковато от приглушённых дискуссий. Н нашёл свой шкафчик, открыл его – внутри лежала простыня, пара полотенец и шапочка для купания: что ж, деньги, стало быть, выброшены не зря… Он разделся до плавок, нацепил на них сбоку шапочку, закрыл шкаф, одел на запястье браслет и направился к деревянной двери в углу, откуда только что выскочил варёный гедонист в простыне. В широком предбаннике сидело несколько аналогичных мужичков, склонивших головы, словно святые на иконах. Они ленно перебрасывались многозначительными междометиями. Кто-то был «бос» снизу и, распустив «хозяйство» среди складок простыней ничуть не смущался… Иные солидно прикрывали солидное. Н знал о подобных разночтениях – народ-то у нас разный, по-разному демократичный, и поэтому он сам, не сетуя на плавки, нырнул в тусклое пекло. Парная очевидно подкипала: трио на верхней полке обречённо истекало потом, мужик в углу издевался над собой колким массажёром, дуэт пониже стегал друг дружку так, что с веников, свистя, разлетались листья. Н подсел к трио и тотчас покрылся испариной – жар обнаружил линзы капель – поджёг их, и через три минуты с его носа уже монотонно капало: кап, кап, кап… Внезапно в духовку, сверкая мутными зрачками, ворвался ещё один, несомненно похмелённый, гость с веником наперевес и умоляюще обратился Н:

– Похлещи меня, браток, я смотрю – ты свежий.

– Так ты же ещё не разогрелся.

– Ничего, это у меня метода такая. Да и нельзя мне долго в жару-то… Услужи, браток, а потом я тебя высеку!

– Давай, ложись!

Тело послушно растеклось по калёной полке.

– Держись!

– Держусь!

Н вдохновенно и тяжело начал бить…

– Ага, ага!.. Крепче! Ух, давай, давай!

«Даю… даю! – Давай!.. – Даю-ю-ю…»

Веник стервятником летал от шеи до пяток, едва не вырывая клочья мяса… Доброхоты по соседству решили изощрить пытку: а мы парку поддадим!

– А поддайте! – прохрипел в экстазе трижды приговорённый к казни.

Те и плеснули на каменку с пол ковшичка – пш-ш-ши-и… Ядовитое, до предела наполненное негой, облако поползло по спинам. Жар стал невыносим, но Н и не думал сдаваться, он в исступлении бросал десницу – а-а-а!.. С него самого уже бежали ручьи чёртовой скверны, загулов, пустоимств… а-а-а! вжих… а-а-а… вжих-х-х!

– Хватит, браток, довольно! – наконец, колотя «по ковру» ладонью, взмолился плачущий от счастья труп.

Н насилу унялся, бросил пыточное орудие на полку, сел и, едва дыша, осмотрел окрестности рая ли – ада…

– Ох, удружил! Ложись, теперь я тебя отхожу.

– Может быть, не надо?

– Нет, надо! У меня метода такая: сначала быть битым, а потом ответить. Сейчас ты поймёшь, что такое удовольствие!

– Ну, изволь… – Н прилип к доскам, решив для себя, что если ему суждено «умереть молодым», то лучшего случая не стоит и искать.

– Плавки-то сними – кого тут стесняться?!

– Я потом сразу в бассейн. Бей, давай!

И помело в мастерских руках изувера исполнило-таки дьявольское танго очищения: переливы мелодии, смена ритма – резкие наклоны – повороты, па… вжих, вжих! каблук в позвоночник – и на! нога вверх, пощёчина – вжих! роза шипами – в губы – получи, ай! горящая кровь поцелуя – а-ах, о-ох, у-ух… длинные ногти, почти когти! – по обнажённой спине – вжих! а-а-а… – на! о, блаженство… – вжих-х-х!

Когда на закрытых веках Н изнутри поплыли бирюзовые волдыри просветления, он, приподняв голову, как тяжелораненый на поле брани, только и сумел простонать: «Всё, не могу больше – хорош-ш-ш!»

Публика рядом восторженно захлопала в ладоши: ой, молодцы… ой, клоуны… вот повеселили!

– Знай наших! – ухмыльнулся «браток», потянув Н за руку. – Вставай, айда в душ – ещё лучше станет…

– Да куда ж «ещё лучше»?! – взмолился Н.

– Пойдём – сам увидишь.

Слабо вникая в детали, Н повиновался. Стены плыли перед глазами, потолок смешался с полом, по плинтусу бегали красные чертенята… Они с «братком» миновали предбанник, где их с интересом осмотрели, и прошли через раздевалку в душ. «Браток» втолкнул его в одну из кабинок, а сам прошёл в соседнюю. Н открыл холодную воду, добавил горячей, но это ему показалось неуместным, и он оставил только холодную. Теперь капельки – каждая, как самостоятельная единица, – сталкиваясь с телом, взрывались тысячью микровзрывов и возносили душу туда, где приятно топтать межзвёздную пыль или снег – босыми ногами раскрытого настежь мозга… Катарсис – ауф-ф-ф, мля!

– Ну, ты – как, живой? – Засунулся к нему «браток».

– Живее всех живых… – к Н вернулось сознание, и даже не просто сознание, а особое сверхчувственное зрение высокой чёткости. Строгие и лаконичные плоскости «помоечной»: коврики, двери, кафель, фурнитура, плафоны, зеркала, плитка – излучали неоновое контурное свечение, присущее гипотетическим антимирам…

– Вот, спасибо! – Он попытался вырваться в бассейн.

– Какое спасибо?! Пойдём к нам! Там пиво, рыбка… если хочешь, и водочка есть…

– Не могу, меня ждут.

– Кто ждёт, баба?

– Д-да, жена.

– Эк-к-к тебя на отдыхе угораздило! Же-е-ена-а-а… Иди, конечно, хотя жена не рыба – подождёт.

– Нет, надо идти.

– Смотри, а то подходи, если что… Ты, вообще, откуда, геолог что ли, почему я раньше тебя здесь не видел?

– Геолог, да… разведчик.

– Ну, до встречи, разведка!

Н махнул «братку» на прощание, и они разошлись, чтобы уже никогда не сойтись вот так близко – тактильно, так сказать. Никогда…

Как слепому живописать перебегающие радужные искры инея на освещённом солнцем снегу?! Как глухому изъяснить меланхолический озноб реквиема, пронзающий тело, мозг, сердце, память? Как бомжу с прокисшими внутренностями, сто лет немытому, поведать о бане… О том, как вздрагиваешь ты, услышав это слово походя, отдалённо, вне контекста, как начинают бегать по тебе мурашки дальних, неясных предчувствий растворения в истоме? Как объяснить, почему ты, проходя рынком в поисках неких дрянных базарных вещей, бросаешь невольный взгляд туда, где продают веники… И этот стеклянный, бутылочный взгляд уносит тебя в тайные химеры, воспоминания, миражи… В них, после парной янтарная пенная струйка бежит по раскалённому, костистому пищеводу, и ты не ощущаешь её, а видишь… Вот она, ломаясь и вспыхивая пузырьками, утихомиривает твоё возбуждённое нутро – да, да! нежными прозрачными руками любимой ласкает тебя, и ты пристрастно шепчешь ей – кому ей?! я же о пиве… – неважно! ещё, ещё, ещё – хочу… а она – вот сучка! – на оборотень, на ненасытное твоё нутро – получи! А как доходчиво спеть гимн послебанным дружеским дебатам «про пустое», про галактически – пустое?.. «под водочку» и – о, суперделикатес! – под шершавый соляно – кислотный огурчик?! Как точно спеть – нет слуха, одни мычания! – про преисподние дыхание печки, запах дымка, взвинченного пота, вяленого тела, размякшего маслянистого эвкалипта? Или тоже разведённое с водой пиво на камни – ш-ш-шух… – сильнейший наркотик! Голова кругом, а твоя встопорщенная задница, жадная до веника, как те батальоны просит огня, огня! прямой наводкой… Мочи! тварь! больно! убийца!.. Не поддавайте больше, вы – гады!.. дверь быстрее закрывай, раззява! Подбери хозяйство – будет порка! и всё-таки берёза лучше… Э-эх, да что тут говорить! – спеть бы… Вот хотя бы про невесомость «после всего», когда лежишь ты в ослепительных простынях розово – святой, похожий на сочащееся филе, а в ушах только: дзень-нь, дзень-нь… Это сердце толкает молочную очищенную кровь в голову – некогда про’клятую – теперь родниковую, с тихо перебегающими по чистому дну опаловыми камушками – жур-р-р… Как «про это» и многое другое, существенное, величественно – бытовое, но рвущее чёртов формат – спеть?! Как, как? Никак толково не споёшь! Одно слово: б а н я… Или всё же попробовать вытянуть протяжным высоким дискантом: ба-а-а-а-а-не-е-е-еч-ка-а-а…

Н прошлёпал в шелестящий карликовым прибоем бассейн и среди резино – пластиковых голов быстро нашёл Л. Она с надутыми губками погрозила ему кулачком – дескать, куда ты пропал? И махнула рукой – ныряй! Н, «ошляпившись», прыгнув в относительно свободное место, стал грести под водой к знакомым ногам – они по-лягушачьи нелепо дрыгались, и он, соблазнившись безнаказанностью, схватил одну за пятку, тут же вынырнув с интимным: ав!

– Вот дурак! – Губки Л дрожали неподдельным гневом. – Напугал… хотя, чего ещё от тебя можно ждать!

– Не сердись.

– Не сердись! Я уже начала волноваться – куда ты пропал?!

– Что со мной могло произойти? Просто завернул в баню – увидел мужика с берёзовым клеймом на лбу и не смог удержаться…

– Я тоже зашла на минуту, но у нас там бабьё какое-то толстое всё оккупировало – жир сгоняют – неуютно. Поэтому я вот уже минут пять здесь полощусь – собираюсь выходить. А ты как?

– Поплаваю немного и на «берег» – надо после бани очухаться.

– Прошёл без проблем?

– Конечно, я представился разведчиком и технично вручил «вахте» временный мандат.

– Сработало?

– Ещё бы! Кстати, я ещё и геологом успел побывать среди мужиков – ну, чтобы не портить здешней самодостаточности. Кому откроешься, что ты художник?! Народ при пиве, при рыбе, при делах, и вдруг входит чудо с признанием: я «хюнёждник» – губы в трубочку. Разве это дело? Публику запросто стошнить может.

– Не слишком ли ты высокого мнения о своей данности?

– Наоборот, я и моё мнение – это одно и тоже.

– Ладно. Вон у буфета за столиком – не смотри так откровенно! – в синем сплошном купальнике пухлая тётка с побитым молью дядькой сидит, видишь?

– Вижу – синее худит, а он похож на готических очертаний костёл – вполне респектабельный, но явно беспородный.

– Вот именно, костёл… Ну не смотри на них так явно, я тебя прошу!

– Но они-то нас без всякого стеснения рассматривают.

Верно, пары заинтересованно изучали друг друга: Н и Л – болтаясь в воде, а двое на суше – потягивая сочёк.

– Так вот…

– Я всё понял – это виновники нашей грандиозной встречи.

Л фыркнула: вроде, вот ещё!

– Послушай, а ты часом на дядьку взъелась не из личных ли амбиций? Что-то было в тебе, наверное, завистливое – признайся!

– Думай, что говоришь! Просто он мне сразу не понравился.

– Активно?

– Достаточно.

– Понятно. По товару и купец, а подруга-то в теле. И как она со столь вызывающими формами сумела лиха нахлебаться!

– Обстоятельства. Да и сам понимаешь, что такие формы не столько помогают, сколько развращают – не буквально, конечно…

– Да, семьдесят пять кило роскоши – ещё не гарантия успеха. Но что, земляки, творит эпиляция!

– Ох, и злой у тебя язычок! Тебе бы в журналистике работать. Впрочем, я совершенно забыла, откуда тебя только что выпустили…

– Это точно! – Н расплылся в безмятежной улыбке. – Как у нас со временем, пока не жмёт?

– Есть ещё с полчаса, а что?

– Можно пообщаться.

– Надо ли?

– Почему, нет? Так сказать, для полноты ощущений. Он кто – шишак?

– Почти, небольшой трубопроводный начальник.

– Ого! «на трубе» даже небольшой начальник – очень большой человек. Можно почистить зубки о буржуазные ценности.

– Ну, не знаю… я выхожу.

– Хорошо, я следом. – Н резанул собой солоноватую невесомость, перевернулся и, когда Л по лесенке выходила из воды, то он сумел найти на её девичьем тельце несколько пока ещё неведомых мест…

«Она – чудо! – плавая, думал Н. – Почему здесь на неё никто не покусился? Впрочем, она неприступна интеллигентностью, а здешние обитатели попроще и ищут чего-то откровенного, военного, вроде её подруги – вот и не заметили алмаз в воде, а я нашёл, потому что я геолог – разведчик. Какое утро! Женщина рядом, парная, бассейн, братаны, эх… Другой – не творческий уровень комфорта – может быть, пошлый, излишне самодовольный, но имеющий, соглашусь, право на жизнь. Пока отдыхай, художник, примеривайся к потрясению устоев. А что привалило чужой халявы – так это ерунда! Покорителю бумажных вершин надлежит держать себя с достоинством и, так сказать, бдить – ведь ты везде «на работе»… Вода молочно – тёплая, приятная, не то, что вчерашняя, хотя так ли она чиста и первобытна, как хотелось бы… а-ап!»

Н ушёл на дно, вспомнил сон, вынырнул, поплавал туда-сюда и намеренно выбрался на противоположную от буфета сторону бассейна. Отсюда сквозь стекло был хорошо виден берег с несколькими замершими фигурами и спокойное, бездыханное море. Солнце вяло перекатывалось за штакетником частых длинных облачков, то отдыхая от работы «светить», то бросая вниз охапки жизни – элегия… Рядом стояло с пяток шезлонгов – в них, внимая юному расточительному потоку, нежились белые объёмные тела. Н решил, было, уже идти к буфету, но вдруг едва не подавился смехом: откуда-то снизу, из под здания бассейна на гальку выкатилась та самая «пиворыбная» шайка в одних плавках под предводительством «братка». Вождь краснокожих выбрасывал вперёд руки, вдохновляя соплеменников на подвиг, и они неуклюже, но шустро проковыляв по норовистым зыбким камушкам, всею дружною весёлой гурьбою увалились в щекочущее море.

– Вот бесы! – отреагировал баритон в шезлонге.

– А кто это? – почти нейтрально поинтересовалось томное сопрано.

– Буровики из северо-восточной конторы. Блин, уже две недели здесь мутят воду… И куда только местное начальство смотрит!

– А, по-моему, они безобидные – шумят немного, ну и что! Мужики же порой, как дети… Работа-т у них, наверняка, не сахар – так пусть хоть здесь вволю порезвятся.

– Ты не права, дорогая. К чему этот шум, эмоции, пьянство – солиднее надо себя вести.

– Да ну тебя, а мне они нравятся! Это с тобой-т, да с твоими карточными друзьями от тоски помрёшь. Вечером толком нигде не были. Зачем чемодан нарядов с собой брала?!

– Опять ты за своё – хвостом вертеть!

– Опять! – Редко голодающее сопрано замкнулось.

Буровики туда-сюда пенно пробурили море и теперь в чешуе крупных смоляных капель споро семенили обратно… Н добродушно усмехнулся на этих взрослых ясельников, на баритон обстоятельно разбросавший основательный «прибор» в оранжевой лайкре по белоснежной пластмассе, на сопрано со вздыбленным агрессивным лобком и пошёл к буфету искать новых развлечений.

Те же, к кому он направлялся, развлекались по-своему: они «вроде бы» мирно беседовали, одновременно тремя парами глаз держа на прицеле приближающееся инородное тело. Оно вызывало у них противоречивые чувства: Л боялась конфуза, синий купальник источал сонное любопытство, начальник казался амбивалентным – высокомерие боролось в нём с отеческой жалостью. Так, по крайней мере, думал Н. После процедурного знакомства его пригласили сесть. В коротких, сухих рукопожатиях он ощутил, что интуиция его не подвела. Подруга оказалась Ж. И, надо сказать, ей шло это «говорящее» имя. Сейчас она была сыта и самодовольна, но взглянуть бы в её глаза холодным столичным вечером недели три назад, когда от невостребованности звенело в ушах… Ну а самодовольство? Оно, по сути, главный признак хорошего настроения. А вы, скажите, хоть раз встречали недовольного собой счастливого человека?! Не стоит путать самодовольство с чванливостью – смешной и гадкой сразу. Нет, Ж не казалась чванливой. Начальника звали М, говорил он сверху, уверенно, но там – на дне его маленьких глаз Н снова усмотрел незамысловатое простодушие, выдающее скромное происхождение.

– Как вам отдыхается? – спросил М, постукивая пальцами властной руки по плотному портмоне на столе.

– Я к отдыху малопригоден и поэтому отвечу так: напряжённо. – Н прямо смотрел в его легированное лицо.

– Что, не умеете с толком расслабляться?

– Не умею.

– Это плохо.

– Хуже не бывает, но на судне должен быть вперёдсмотрящий, и его долг – не спать.

– Л нам сказала, что вы работаете художником… – улыбнулась Ж.

– Не работаю, а пребываю – это разные вещи. Художник, видите ли, не профессия – пришёл на работу в девять, а в шесть – домой, к семье, обязанностям, борщу, невзгодам. Художник – это мироощущение, и его не повесишь на выходные в платяной шкаф.

– И что вы ощущаете, например, сейчас, если не секрет?

– Постоянную потребность в преображении эстетического лица мира.

– Разве он в совокупности свойств так уж плох, господин художник? – М благодушно сощурился.

– Он может быть намного лучше, и особенно, за воротами данного конкретного мирка…

– Но не станете же вы спорить, что и другие – можно сказать – человекообразные хотят изменить жизнь к лучшему и, более того, они именно этим перманентно занимаются?

– Такое право есть у каждого, но мир охвачен эпидемией роста количества, а художника интересует, прежде всего, качество.

– Я в детстве, не буду скрывать, пас коров, а теперь у меня есть особнячок, пара машин – городская и для поездок по трассе, охоты, рыбалки. У меня хорошая работа, оклад, положение, карьерная перспектива, свобода передвижения. Разве это всё не улучшение качественных характеристик жизни в рамках, скажем, моего рода, воспитания, судьбы?

Дамы, тем временем, рдеющими секундантами следили за пикированием. Успех дуэлянтов – это их глория и последующая придворная жизнь в замках воплощённой мечты.

– Согласен… – задумался Н. – Хотя, для того чтобы иметь такой послужной список, как у вас, мало быть энергичным, умным, последовательным человеком – нужно, извините за резкость, крови чьей-то попить… Допускаю, что вы исключение, и вас жизнь уберегла от подобного «улучшения качества», но тенденции в обществе совсем другие: делать себе хорошо и не смотреть, кому от этого хуже. Иначе говоря, это качество, достигаемое некачественно, – грубым и неоправданным наращением количества неких обделённых. И поэтому мне, например, оно категорически и жёстко не подходит, потому что задача художника: найти качественный путь к качеству.

– Понятно. – М дал щелчок лопатнику. – У вас острые зубы, что и требовалось доказать… Впрочем, путь к качеству несовершенен – верно, поэтому я где-то посередине остановился, и если пил кровь, то только у лентяев. Но до этого я упрямо корпел над книгами, пока мои друзья и сверстники лоботрясничали. Я рос, двигался, искал, хрустя позвонками, добивался качества, то есть благополучия – разве это так уж плохо?

– Нет, конечно, при деликатности и некатегоричности средств, но человек в основном движим количественным тщеславием, и поэтому при усилии добивается качества, а творец изначально – идеолог качества, ибо количество не его профиль. Он честолюбиво формирует идеал, который опосредуется и со временем становится нормой. Иначе говоря, вы добиваетесь качества через муки количества, а я стремлюсь, минуя их, идти не менее мучительным путём качества, что в просторечии именуется творчеством, то есть созданием нового в сфере идеального.

– Удобная у вас позиция – вы придумываете, а кому-то это надлежит воплощать, делать? – М неядовито улыбался. Он понимал: даме его сердца ближе то, что можно пощупать руками, как вот этот «пресс».

Н также был невозмутим: явных промахов в дебюте он не допустил, и его речи хорошо спрягались с мечтательностью Л.

– Спорить не стану – выдумываем. Но заметьте – тут мне попутчик вспомнился – практически весь предметный и духовный мир: столик, стакан в руке Ж, стойка буфета, бутылки, этикетки на них, здание бассейна, пансионата, трубопрокатного – опять же! – завода, костюмы, платья, дизайн вашей машины, книги во всём разнообразии, интерьеры того и этого, музыка в органном зале, скульптура у моря, содержание библиотек, музеев и ещё, ещё… Язык опухнет перечислять – всё это плоды воображения, оформленные творцом в идеи, полезные обществу. Так что это его крест, его миссия – как угодно – «выдумывать», а если художник станет ещё и «делать», то чем все остальные будут заниматься?! Свою «первобытность» человек преодолел, борясь со скукой, примитивом – работая и развиваясь, а главный провокатор движения мира вперёд – творец. В рамках подобной социальной функции он вполне органичен, хотя внутренне, соглашусь, зачастую, несовершенен. Разве не так?

– Ну, я не стал бы заслугу «очеловечивания» приписывать исключительно художнику – есть ещё религия, наука, образование, но во многом вы правы. Признаться, я слегка обескуражен вашим цеховым патриотизмом и теоретической подготовкой – в ней чувствуется основательность. Зачастую художники – а я кое-кого знавал – легко читаемы и, при несомненной талантливости в деле, эмоционально очень уязвимы – они не «держат удар». Чувства у них перекрывают мысль, пожелания – реалии, и в результате страдает непосредственно логика «необходимости достичь результата». Вы говорите гладко, убедительно, чисто – слушал бы да слушал. Верю, что вы и в ремесле такой же герой. Ваш друг, дорогая Л, крепко стоит на ногах…

Н не удержался, чтобы не отпарировать на это безобидное менторство:

– Спасибо за столь лестную, пусть и неожиданно чрезмерную, оценку моих способностей, в которой, вообще-то, нет нужды. Мне кажется, что и у вас слово с делом не расходится, поэтому я ваш дуэт, Ж, считаю перспективным, построенном на прочном фундаменте опыта. Кое-какие детали мне случайно известны… По крайней мере, количества качества вам вполне хватит для умеренно продуктивной жизни, а что, скажите, в данном конкретном случае ещё необходимо?

Ж и М переглянулись: продолжать диалог в подобном тоне становилось обоюдоопасным. Л со скорбной мольбой посмотрела на хулиганствующего Н: уймись!