Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Прошло ещё несколько дней, Эн всё пытался сформулировать свои претензии к жизни и всё не мог. Письмо к Эс составляло пока одну страничку, было куцым, неубедительным… Текст он многократно рвал, переписывал, менял местами слова, предложения, мысли, но они никак не складывались в единое целое, лишний раз доказывая, что большого всеохватного ума, мудрости философа Эн не нажил. Была логика на всех обиженного человека, боль, призыв к состраданию, между строк читались эмоции, а правдой не пахло. И главная ложь заключалась в том, что, рассуждая о свободе личной, Эн всячески избегал несвободы близких, положение их вины перед добропорядочными гражданами: мол, почему не уберегли поэта?! Заклевали, довели! Сам он месяц назад то же самое говорил Эс: дескать, ты представь чувства близких – каково им будет смотреть друг другу в глаза, жить дальше?..

Неслучайно раньше самоубийц хоронили в стороне от прочих, как сильно провинившихся перед, якобы святой, обязанностью жить, ведь общественное мнение всегда утверждало в качестве закона одно простое правило: живи! Живи под гнётом и борись! Вопреки рассудку, живи во тьме! Вдруг завтра выйдет Солнце, вдруг завтра ты опять будешь выше обстоятельств?!.. А так, если каждый захочет лезть в петлю, при любом фатальном развитии событий… Что это будет? Вакханалия!.. Где же, в конце концов, чувство ответственности перед инстинктами, богом, собой? Живи! А зачем, или для чего?.. Погоди, вдруг именно ты на эти вопросы ответишь, пока другие веками молчат.

Словом, мудрил Эн – ничего толкового не намудрил и решил сам идти к Эс, чтобы подыскать убедительные аргументы в свою пользу. Ему казалось, что именно в споре с человеком, который пытается отстоять своё право на жизнь, можно легко найти аргументы в пользу смерти. Воспылать, проорать нечто легкомысленное в ответ на логику, очистить от полипов мозговые извилины, освободить лёгкие, выдать на кураже что-то уж совершенно бесспорное. Железное. Это дело осталось для него последним в этой, гражданской жизни. Затем, лишь надо через Портал связаться с нотариальной конторой и сообщить им тот самый час «Х», после которого он, как частое лицо, утрачивает права живущего. То есть, сделать официальное заявление. Любопытно, что человеку в этом случае даётся всё-таки шанс начать новую, условно говоря, жизнь. Причём, шанс единственный: через громоздкую процедуру, судебные заседания, слёзы близких, публичные слушания и раскаяние.

Если же ты захочешь ещё раз сыграть с судьбой в рулетку и снова передумаешь, то тебя запечатают в специальный изолятор длительного содержания, где ты и проведёшь, под действием лёгких психотропных препаратов, остаток дней… Миллионам членов общества нужны: покой, стабильность, порядок, и они легко пожертвуют жизнью отщепенца ради здоровья всех прочих. Разве не логично?

Погода за окном и хлипкие тучки на небе не обещали сюрпризов, поэтому Эн, одевшись легкомысленно, без предупреждения отправился к Эс. Он прошёл уже половину пути, как вдруг кто-то, могущественный и огромный, будто разрезал тучи напополам… В эту чёрную дымящуюся рану на землю внезапно хлынул ледяной ветер, а минут через пять – посыпал мелкий град. Потом его сменил дождь, затем они вместе, при поддержке разбушевавшегося ветра, взялись бессовестно измываться над городом. Гнули деревья, напрягали несущие конструкции зданий, крыш, проверяли на прочность окна, рекламные установки, прогоняли редкие точки прохожих с улиц. Словом, очищали город от людей, от всего себе не нужного. Тротуары тотчас покрылись осклизлой хлюпающей кашей, и тут даже Эн, обычно стоящий выше капризов погоды, пару раз опасно поскользнувшись, ощутив на лице острые жалящие языки холода, стал думать: как без потерь добраться до больницы? Вопрос! Ведь в системе нынешнего городского транспорта он ориентировался плохо.

Когда-то, чрезвычайно давно, всё было по-другому, и это «другое» Эн хорошо помнил, чувствовал себя в нём неплохо. Теперь обстоятельства изменились, а его постоянные пешие прогулки, даже на другой конец города, мешали толком разобраться в нынешних схемах передвижения.

Пока была жива Эми, то, по особой нужде, он таскался за ней на невидимой верёвочке. Если случалось «перебрать» у окраинных друзей, то Эн обычно пользовался такси, поэтому, что есть что во всех этих путепроводах, метро, эскалаторах и лифтах, он не знал.

Понимал, что нужно войти в ТрансПортал, подняться на первый его уровень для перемещения транспортёром на небольшие расстояния. Если необходимо было ехать куда-либо дальше, то следовало подняться на метроуровень. Междугородное сообщение осуществлялось скоростными поездами с полдюжины вокзалов… Сверху всё это хозяйство напоминало лежащую на городе сеть огромных размеров, состоящую из стеклянных труб, внутри которых двигались механизмы и люди.

Таким образом, чтобы преодолеть расстояние, допустим, в десяток километров, достичь нужной точки, тебе следовало осуществить массу переходов, спусков, подъёмов, посадок, не запутаться в многочисленных указателях, не потеряться в толпе, не отправиться в обратную сторону, или не выйти в совершенно незнакомом месте. Зато, при удаче, можно было оказаться почти во дворе больницы.

Система городского транспорта, словом, создавалась так, что входы ТрансПортала находились друг от друга на расстоянии в несколько сот метров. Плюс-минус… Очень удобно для всякого, кто «в этом» вырос, кто в «этом» смыслит, а иногородним и прочим, вроде Эн, оставалось лишь довериться интуиции, плутать в тепле переходов, либо по слякоти, если ты радикальный диссидент, продвигаться к нужной цели.

На беду Эн, найти такси никак не удавалось, вызвать его он тоже не мог, поскольку оставил коммутатор дома. Между тем, свистопляска всех воинственных сил природы резко усилилась, началась буря, от которой не спасал ни капюшон, ни плащ, ни комбез, вода стала проникать за шиворот. Пришлось идти сдаваться в ближайшую пасть ТрансПортала.

Небольшой вестибюль был заполнен людьми. Те, кому предстояло одолеть последний отрезок – по делам, или к дому, ждали улучшения обстановки за стеклом. Эн сразу обратил внимание, что многие были одеты почти по-летнему, это не удивляло, так как подтверждало слова Эвы о том, что люди, буквально, живут в транспортных трубах наверху и, меняя место положения, неделями вовсе не выходят на улицу.

Правда, старые кварталы, где сейчас оказался Эн, заставляли всё-таки немного пройтись по свежему воздуху, но в новых окраинных районах этот «недостаток», говорят, уже полностью устранён. И даже спортивные комплексы, центры активного отдыха, скверы, пруды, где только можно, засунули под крышу. Это смешило Эн больше всего…

Однако следовало двигаться, и он с миной детской брезгливости полез на эскалатор. Наверху народу оказалось немало, но не так густо, как представлялось. С минуту, пожимая плечами, Эн искал наводящую информацию, ничего толком в ней не понял и вдруг неожиданно для себя сел в первый попавшийся поезд, который вроде бы двигался к больничному городку. Скорость была невелика, крыша у вагончика на счастье отсутствовала – это позволило Эн углубиться в рассматривание деталей окружающего его чуждого бытия.

Люди рядом с линией катались на эскалаторах, спешили в офисы, ловко переходили на нужное направление, садились в «транс», мчали навстречу. И были несказанно довольны своей жизнью – улыбались, шутили, посещали магазины, кафе, забегаловки, болтали между собой по коммутатору, смотрели на экранах Портала рекламу, гроздьями сидели на лавочках вдоль магистрали под экзотическими деревцами, помогали даже старикам по мере сил, одёргивали озорничающих детей. Многие любовались из тепла бурей за окном, вели себя вполне естественно, не самодовольно! И были весьма счастливы, органичны в созданном своими руками, действительно разумном мире.

Рука не поднялась бы бросить в них вопль упрёка: вот вы, мол, – обыватели, и мир ваш ущербный, и лица у вас кривые, измождённые сытостью. Нет, лица вокруг казались милыми, достаточно приятными, а вот на Эн, действительно, было жалко смотреть.

Свои претензии жизни вокруг, как прежде, он сформулировать не мог, отчего только пуще злился на всех, и на себя в первую очередь, поскольку зло внутри себя имел, но не мог им воспользоваться. Как, например, в молодые годы, когда аналогичное состояние – глушил за мольбертом или за столом с друзьями.

Опять вспомнился «коллега» с его устаревшим сотворением «того и сего». Вот кому было легко!.. Идейной и материальной дряни, в качестве спонсора творческой злости, вокруг – завались. Сюжеты на тебя стоят в очереди: хочешь – рази своих чудовищ сатирой, хочешь – самоиронией, хочешь – метафорой, либо гневом… И ни у кого не возникает дельных возражений: мол, вы, батенька, заходитесь! А наоборот, радикалы могут сказать тебе: слабо, надо бить ниже и насмерть. Тогда действительно грязи хватало, а сейчас – где её взять, кроме себя?! Не выращивать же зло нарочно в инкубаторах мозга, не заниматься же вредительством…

«Но это не главное, – почти вслух думал Эн, – почему всем вокруг так хорошо, когда мне так плохо – и не плохо даже, мук нет! – отчего мне, на фоне всех этих довольно славных людей с детскими мозгами, вообще никак, будто мертвецу?.. Вон старики, и те с весёлой усмешкой смотрят в будущее, чего-то, видимо, ждут? Допустим, хорошей погоды, чудесного обеда, солидной прибавки к пенсии, внуков в гости».

И тут Эн вдруг понял, что его несёт куда-то не туда… Тревожный звонок прозвучал, когда рядом, за пеленой мокрого снега, мелькнуло как будто здание Международного торгового центра. Далее показался купол Планетария, стало ясно – он едет под прямым углом в другую сторону. Чего Эн боялся больше всего, то и произошло… Конфуз. Старческое слабоумие вылезло наружу. Тем приятней будет смерть.

Эн стал унижать себя, укреплять руганью боевой дух, чтобы не поддаться мыслям о горе и позоре близких, о возможном ренессансе, миссии, долге, какой-либо ещё гуманной лапше… Затем он сошёл на ближайшей остановке, попросил совета у беззаботной девчушки, вкусно облизывающей фруктовое мороженое. Речь её была рациональной и афористичной: «Вам, дедушка, нужно вон на том эскалаторе подняться в метро, сесть на Красную линию, но в сторону Башен, сделать пересадку на Университете, проехать две станции, выйти, потом спуститься на транспортёр, пилить остановку до цели. А можно проехать до Холмов, пересесть на Белую линию, проехать до Арсенала, там спуститься на «транс» и ехать три остановки. На Красной можно ехать не до Ворот, а до Зоопарка, там перейти на Синюю линию, проехать до Беговой, там сесть на «транс» и ползти две остановки на Юго – Запад… Запомнили?» Покрывшийся от боли непонимания вторым слоем зелёных морщин, Эн лишь отрицательно мотнул седой бестолковой головой. «Вы приезжий?» – «Нет…» – «Тогда самый простой вариант: на «трансе» проедете ещё одну остановку, куда ехали, далее поднимитесь на Зелёную линию, – три станции в сторону Берёзок, потом вниз, там спросите – как доехать до больничного городка. Ясно?» – девчушка, сияя, проглотила донышко с кремом. «Спасибо, разберусь!.. Вперёд – Зелёная линия – три станции к Берёзкам – вниз, где мир не без добрых людей… Так?» – «Да, так, не потеряйтесь…» – милое существо десяти лет от роду, плавающее здесь, словно рыба в воде, растворилось в хитросплетениях социума.

Тут известил о себе желудок: что-то потянуло его вниз и уже не отпустило. Зная, что на метроуровне забегаловок нет, Эн решил перед новыми мучениями подзаправиться, поскольку настало уже время обеда, и Эс, с неадекватно блестящими глазами, наверное, сейчас автоматически тоже глотает пищу, помышляя певучие миры… В бистро Эн взял пару больших витаминных пирожков «Ёко», стакан кофе с молоком «Тропик», устроившись в стороне от всех, за высоким прилавком, лицом к стеклу, по которому ручейками текла вода, крупные снежинки, град.

Неожиданно выяснилось, что автомат налил кофе в два слипшихся стаканчика. Это решило дело: под прилавком Эн ополовинил дежурную фляжку в чистый стакан, с кряканьем его приняв… Здесь он, правда, подумал, что делает что-то не так, но тут же, внутренне махнув на себя рукой, принялся уписывать тёплые ароматные пирожки. Вскоре медовая нега разлилась внутри, после чего желудок «отпустило».

Допивая кофе, Эн неожиданно нашёл в бесновании бури за стеклом «трубы» потерянную кем-то там, на холоде, мысль. «Дурдом – весь мир, а настоящий сумасшедший дом – только карцер этого дурдома». Однако мысль эта не содержала в себе истины, она лишь отражала состояние духа нашего героя, которому требовалось собирать плохое, чтобы делать из него, как ему казалось, хорошее…

Напротив ТрансПортала замер синий окоченевший город с милыми светящимися окнами, редкие такси внизу пробивали в ледяной жиже быстро зарастающие ходы, да ещё более редкие прохожие, из героев, искали случая доказать всем силу своего характера.

На Эн свалилось приятное бездумье… Но тут рядом образовалась странная расфуфыренная дама с причёской-мочалкой на голове и стала, громко чавкая, подёргивая плечами, аппетитно уписывать студенистую зелёную пульпу. «А вот с ней, коллега, мне поговорить точно не хочется, тем более, узнать – отчего она такая…» И Эн без энтузиазма двинулся на решающий штурм. Сначала одна остановка вперёд!..

Однако уже в вагончике транспортёра он неожиданно, на какие-то мгновенья, вздремнул и, понятно, проехал свою остановку. Вышел на следующей, думая, что вышел на нужной ему, поэтому на метроуровене не нашёл Зелёной линии, но обнаружил, с матами, Голубую… Вопросы, пересадки… В итоге минут через пятнадцать Эн стоял на казавшейся такой далёкой Красной линии, вертел головой, пытаясь понять: что делать дальше? Снова надо было спрашивать, но пухлый детина лет сорока ничего не сообщил ему о Башнях, Холмах, Арсеналах и прочих Университетах, а отправил прямиком на Жёлтую линию – что очень важно! – там пересадка на Чаплина, станция вперёд до Ромашек, вниз на транспортёр и две остановки в сторону больницы.

Словом, на промежуточном финише Эн добил по требованию души фляжку коньяка!.. Причём, сделал это некрасиво… наспех… прячась в каком-то надраенном до рези в глазах биотуалете и закусывая яд, сквозь слёзы раскаяния, лишь несвежим рукавом плаща.

Далее, вместо Чаплина он попал в лапы Ганди, автоматом оказался на одну станцию дальше за Башнями, снова потерял ориентиры, снова кланялся довольным жизнью людям и со зла решил просто прилипнуть носом к холодному стеклу гудящего ТрансПортала, чтобы разобраться в хитросплетениях «этих кишок» визуально и, без всяких там поездов, просто идти внутри «трубы» в сторону больницы.

Она уже казалась такой близкой, она будто мерцала в снежной пелене, вместе с творящим Эс звала его к себе… но чёрт был бы не чёрт, если бы не соблазнил Эн на каком-то этапе снова сесть на «транс», от внутренней духоты снова вздремнуть со второй дозы и, ясное дело, улететь в весьма-а-а далёкие от цели буераки.

Пришлось возвращаться, по-новой начинать карусель поисков пути, стоять у стекла, гневно водить по нему пальцем, потом сплюнуть в себя и уже из тумана внутренней нирваны вдруг понять, что день фактически заканчивается, и что на улице наступают ранние сумерки. А главное, что сегодня ему вряд ли удастся увидеть друга, поговорить с ним, найти те самые аргументы в свою пользу, проститься и простить.

«Не так ли и человек, плутает по лабиринтам своей судьбы, – думал Эн, – не так ли он проходит мимо очевидного… прячется за высокой оградой развращающего комфорта от целебной, но пугающей бури, чтобы вовсе потерять себя… Разве я имею право злиться на людей, которые создали удобный для себя мир, где неуютно мне?.. Это же мизантропия. Плохо, что досада на созданный ими мир, даже мирок, не закончилась торжественной сдачей в эксплуатацию мира моего, ведь вместо него я вижу лишь недостроенные дворцы гармонии…»

Из упрямства Эн предпринял ещё одну попытку, если не добраться до больницы, то хотя бы разобраться в особенностях транспортной сети, но вполне объяснимо только больше запутался в этой гигантской паутине, как сонная муха, и затих. Отсидевшись в каком-то аппендиксе, по едва ощутимым приметам за стеклом он понял, что ближайший выход из «трубы» находится неподалёку от его дома, и с энтузиазмом ринулся искать глоток свежего воздуха.

Впрочем, воздух во всех этих гудящих стеклянных кишках тоже, признаемся, был объективно неплох – наука-то работает! – но Эн, глубоко спрятанным природным чутьём, распознал в нём ничтожные молекулы, пахнущие коротким замыканием в, пусть образцовом, но всё едино больничном морге. Поэт и жизнь, что полюса, и он, мятежный, просит бури… Как сказал поэт вслед за другим поэтом.

Вырвавшись на оперативный простор наизусть ему известного, за пределами транспортной сети, бытия, Эн стал жадно хватать ноздрями ледяной воздух вместе с мелкими льдинками… Он собрал снежок прямо с тротуара и расцарапал им себе лицо… Он кричал нечто вызывающее рыдающим по упущенным возможностям небесам, но его кровавого вопля никто не слышал, поскольку улицы района творческих смутьянов оказались трусливо и неприлично пусты.

Допустим, бойцы чистили оружие, сидели в засаде на бесов, пили свои фронтовые сто грамм – ещё, ещё и ещё по сто грамм! – с хорошей закуской, с милыми дебатами о смелости, или вовсе уж залегли спать, допустим, под влиянием низкого атмосферного давления.