Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Как уже отмечалось, Эн не раз предпринимал попытки лаконично, грамотно и точно сформулировать на бумаге многочисленные мысли, подводящие итог жизни. Не раз он брался за дело, не раз обжигался, не раз ещё ниже падал духом, обдумывая позже свою немочь за стаканом портвейна. Сам много читавший, любивший литературу, он не обладал открытым даром красиво излагать словом то, что бередит душу. А ему хотелось… Хотелось добавить к картинам, к мастерской ещё одно «место хранения» для близких – некий эпистолярный реквием, который бы мог пригодиться тому, кто попытается понять поступок человека, остро чувствующего абсурдность бытия без счастья.

Напомню, что он думал поначалу оставить пространную записку родным в качестве последней воли, потом решил адресовать её только Эс, который понял бы его, как никто, но когда он начал поправляться, активно «не умирать», то идея тревожить друга отпала.

Ещё раз Эн всколыхнулся после того памятного сна, когда маг сказал ему, что Эс будет жить, он хотел присовокупить это известие к письму в качестве неоспоримого доказательства, но естественным образом даже к такому вмешательству в чужую судьбу постепенно остыл. Ибо спуталось всё на страницах учебника логики, и доказательства права на жизнь лежали теперь поперёк аргументов в пользу добровольной смерти.

Однако записку он всё-таки, из вредности, из упрямства, стиснув зубы, написал, или накропал даже своей поражённой скепсисом кровью, но не шедевр, поэтому на всякий случай приведём здесь лишь основные её тезисы, любопытные, возможно, искушённому читателю…

Жить во имя кого-то или чего-то большего, чем ты, во имя идеи, некого светлого будущего потомков – это откровенная революционность, безумный обрыв эволюции. Ведь тебе, к примеру, некто, семья – тоже отдали жизнь, так почему же ты сам толком не жил?! Человек обязан жить в первую очередь для себя, подразумевая под собой целый мир.

Чтобы жить «по праву», нужно иметь веские аргументы, высокие цели, достаточные основания. Выбор, как правило, лежит между жизнью долгой, но тусклой, или жизнью короткой, но яркой… Долго и ярко живут исключения постоянного удивления, возрождения. Реши для себя: кто ты? – металл или тот, кто что-то там метал!

Ни о чём в этой жизни нельзя говорить серьёзно, без иронии или самоиронии – даже о родине, вселенной, боге, любви, матери, страдании, детях, государственном флаге, наследии, общем горе, помощи ближнему – ведь это всё суть обывательские фикции, общественные обманки. Ни о чём в этой жизни нельзя говорить серьёзно, без риска быть смешным, кроме возможности счастья для всех и для себя неделимо.

Если ты понимаешь жизнь как наказание, то жить в этой ситуации – преступление, за которое следует приговор вялого небытия. И наоборот, счастливый человек, с улыбкой преодолевающий невзгоды, награждается полноценной продолжительной жизнью, глупец – хотя бы её имитацией, не являющейся откровенным злом. Ложь самому себе страшнее.

Смерть – явление естественное, вызванное необходимостью. Строго говоря, это созидательный акт появления на Земле некого Нового мира, или даже многих миров для всех, стоящих первыми в очереди на жизнь, на приобщение к свету. Не жадничай собой, нутром будь выше инстинктов, уложись в несколько десятков солнечных лет!

Успокоить тебя должна неоспоримая относительность всего в этом мире, ведь согласно грандиозной максиме Эпикура смерти нет, и мысли о страхе смерти ничего именно для тебя не значат. Как можно бояться того, что существует лишь в сознании других людей?!

Разговоры об увеличении продолжительности жизни – это досужие отговорки обывателей, ленивцев, бездари, слуг жадности. Шестьдесят-семьдесят лет активного образа жизни, персональных подвигов, горячих мыслей, дел, рук, идей, десятилетий беспокойного сердца, лунных ночей – вполне достаточно творцу, неустанно работающему над собой.

Высшим судьёй для истинного художника, в творчестве и судьбе, является не общество, не время, а он сам, как разведчик недостижимого абсолюта совершенства. Поэтому главную жизненную задачу, помимо беспрерывной учёбы и создания артефактов, всякий одарённый человек видит в том, чтобы стать достойным звания «истинный художник».

В этом случае он может сам определять границу того или иного произведения, форму самовыражения, независимость от мнений, а также избрать – как дату рождения в себе творческого гения, так и дату его смерти. То есть, художник вправе приговорить себя сам.

Грехов за мной теперь нет, – рассуждал в конце послания Эн – я освобождаю место для поросли, она уже ждёт своего права на крик. И разве допустимо сказать человеку, отсидевшему в тюрьме долгие годы, – пусть даже секунды, но вечности и тяжёлых мыслей! – слушай, посиди ещё немного! Неважно, что у тебя вроде бы истёк срок наказания… Я жил и ухожу достойно, без суеты, ощущая на душе негромкое чувство причастности к огромному отряду духовных алхимиков, ищущих в веках тот самый философский камень, с помощью которого можно было бы превратить пустую человеческую породу в золото.

Ко всем этим весомым и, казалось бы, неопровержимым мыслям, уже в конце записки, видимо, пытаясь заручиться поддержкой авторитетов, Эн со слезой умиления вспомнил хрестоматийные примеры взвешенного добровольного ухода: Маяковского и Хемингуэя.

Не знаю, убедили или нет вас эти драматические мысли, но Эн в их искренность и точность верил свято. Он судил жизнь по единолично присвоенному себе праву, допустим, истинного художника – человека с собственной нравственностью, юриспруденцией и авторитетами. Пусть другие надеются на суд истории, общества, памяти – Эн себе такого рода нищенской роскоши позволить не мог.

Что мы знаем о жизни Врубеля?.. Чем он болел, где искал, кем увлекался, куда ездил, стремился, о чём грезил, тосковал? Неизвестно… Однако полистайте подшивки газет того времени: крушения поездов, вспышки эпидемий, мор, биржевые новости, визиты царственных особ, проделки митрополитов, выходки князей, возня политических козявок от эсеров до большевиков, подрывы губернаторских, либо министерских экипажей, войны, угар патриотизма и прочее… А где же наш художник?! Болен, здоров, вдохновенен?! Его нет, он незаметен, он бестелесен, он растворён в созидании, он мечется, невидимый миру, как и его, порой, метафизические слёзы. Ладно, век прошёл, словно икота, прошёл другой. О «первых лицах» сущего – кто вспомнит! Ведь есть настоящие первые лица Сотворения нашего с вами мира, потомки, они пристально смотрят на нас родительскими глазами, и одними из первых вы увидите среди них безумные, огромные, как озёра, глаза Врубеля.

Время, стало быть, всё расставило по своим местам. Кому положено, ушли собой навозить землю, обратились почвой накатывающих волнами поколений, иные же горделиво застыли на высших ступенях Алтаря человеческого духа. Но – клянусь! – о своём подлинном месте на этом своеобразном пьедестале почёта Нового мира, мира всеобщего счастья и гуманизма, тот же Врубель знал задолго до нас с вами. Он ничуть не сомневался в нашей мудрости, он понимал – общество рано или поздно поумнеет, без боли забудет временщиков из аршинных заголовков газет, радио, телевидения, Интернета, чтобы сохранять в памяти только деяния и лица истинных творцов актуального нам будущего.

Двадцать шестого февраля рано утром Эн связался через Портал с нотариальной конторой и официально предупредил общество через неё о том, что пятое марта можно считать днём его, скажем, гражданской кончины. Крохотным недельным зазором, бесхитростной хитростью, он решил оставить случайности несколько сотых процента, связывающих его ещё с жизнью. Далее Эн, в надежде, что Эва скоро найдёт её, рулоном сунул прощальную записку в любимую женой вазу, ловко склеенную, как не склеишь порой жизнь, затем сноровисто собрался, вызвал с запасом времени такси, стал прощаться с мастерской.

Он благодарил предметы за годы, проведённые вместе, он говорил им тёплые слова, даже извинялся перед некоторыми, наиболее дорогие реликвии – целовал, по его щекам текли слёзы, они увеличивали процент связи с жизнью. На какой-то момент живые предметы сделались для Эн весомее Эвы, родственников, друга, ведь артефакты – здесь и сейчас! – естественно, боролись за него, за больший процент жизни, тащили на её сторону. Эн казалось даже, что картины, книги, музыкальные записи – рыдали солидарно с ним, а когда он расцеловал папку с избранными рисунками, эскизами новых миров, то она будто липла к губам, будто держала его «здесь», не хотела отпускать «туда – никуда».

В похожей ситуации Лев Толстой сказал: «Вся эта цивилизация, пускай она пропадёт к чёртовой матери, только… музыку жалко!..» А что там сказали «первые лица» сгоревших в печках газет – мы не узнаем никогда, ибо для ощущения в себе всей великой мощи человеческого духа нам довольно и гения Толстого.

Прощанию, наверное, не было бы конца, но неожиданно «комми» сообщил, что – цитирую: карета подана!.. Эн, к этому времени совсем уж расчувствовавшийся, стал себя жалеть больше, чем жизнь, стал жалеть о своём смертельном упрямстве, но вдруг… осмелел и пошёл навстречу судьбе. Из груди у него словно бы выпал ненужный теперь осколок сентиментальности, он покатился по ступенькам лестницы и где-то далеко внизу разбился окончательно, звонко разлетелся на молекулы, оставив на месте сердца послушный механический насос, который нужно только вовремя обесточить, чтобы он перестал работать.

Обстоятельств и длинных минут пути до вокзала Эн не заметил, на автопилоте взял билет, сел уже без ошибок в экспресс на нужное ему направление. Ехать можно было в состоянии искусственного сна, – этой новинкой, кстати, многие в поле зрения Эн воспользовались! – а можно было попросту несколько часов моргать зелёным глазом в окно, за которым с немыслимой скоростью проносился, местами голый, местами урбанистический, смазанный пейзаж бытия.

Целью поездки нашего героя являлся курортный городок Ключи, располагающийся рядом с национальным парком «Сияющий мир». Чуть ранее при помощи Портала Эн долго и безуспешно искал тихое место для того, чтобы с толком бросить, наконец, жить.

Однако планета наша перенаселена: лишайники производственных зон, наслоения мегаполисов, вздувшиеся узлы магистралей, экспансия культурных столиц, привычные места для отдыха трещат от армий желающих, а остатки белых пятен девственной природы исчезают с пугающей быстротой. Эн, словно заведённый, шарил по ссылкам, по приложениям и соблазнам рекламы, по дальним и близким землям, но потом вдруг совершенно случайно, уже в отчаянии, натолкнулся на сам городок и заповедник вблизи южных гор.

Он осмотрел доступные со спутника панорамы этой, лишённой деталей, белой местности, нашёл несколько ведущих из городка в парк ниточек… Как он понял, это были дороги к спрятанным среди леса хуторкам лесников или кордонам. По ним можно забраться высоко в заснеженные горы, где незаметно для всех умереть. Здесь, в поезде, Эн вновь начал, скучая, рассматривать отпечатанные на принтере панорамы, прикидывать резоны, мечтать о скорой определённости.

Экспресс, между тем, летел уже сквозь ветреную непогоду, сквозь холод и внезапные солнечные прояснения в нужном направлении… Рядом, цепляя Эн острыми локтями, золотушный юнец, с болтающимся на затылке серебряным крестиком, бесконечно болтал по «комми». Всё интересовался: как ему жить дальше, с кем дружить, или как пройти-проехать в пункте назначения, откуда ждать беды и так далее…

Покидая родину, каждый, понятно, глупеет от свободы, и «мальчик» объяснимо растерялся, но его не бросили в беде – семья, друзья и все прочие общественные подпорки… А особо досаждала соседу активная мать, видимо, на нервной почве, лучше прочих знающая, как сынку надлежит распоряжаться по ситуации собой. Всё, что она довольно громко говорила, следовало делить на три, а то и больше.

Слабость, до времени, ни плоха, ни хороша, она такова, каковы обстоятельства… Человек, как урожайный год, – удался, не удался… Эн уже начал было придумывать для успокоения афоризмы, сердиться на докучающее соседство, но тут, увидев краем глаза, как юнец неожиданно пустил носом крупный зеленоватый пузырь, только рассмеялся в себя, оглох и увлёкся деталями за окном…

Впрочем, особо разобрать что-нибудь интересное рядом с дорогой было невозможно из-за высокой скорости экспресса. Только мелькание абстрактных фигур и композиций, но чуть дальше, в мареве природных сюрпризов – городок – посёлок – сходка особняков – поле – озеро – река – теплицы – пригороды – дороги – заводы – трубы – и вдруг мегаполис, «сити» с небоскрёбами, короткая остановка где-то на окраине, вокзал, толпа, и снова движение – окраина – аэропорт – старый город – хай-тек – мост – река – город и город: спутники! – далеко где-то долы – опять коттеджи – цилиндры ТрасПортала – в них спрятались люди – много, даже очень много! – зима – снега – и вдруг поле, ветер гонит по нему дикую стаю вырвавшихся из лап цивилизации чёрных пластиковых пакетов, они пузырями взмывают ввысь, коршунами падают на снег и – летят – планируют – сбиваются в кучу – строят нам гримасы – промзона – металл завязан морскими узлами – солнце, снова солнце! – снег – мгла за окном – буря – ни зги не видно! – подол – скученность домов – тепло – зеркала луж – былинная река, обнажённая, будто стекло, – мост, мост, мост! – голубые города, белые, прозрачные – города охристые, туманные, никакие – и вдруг буря! – гроза, молния, откуда «сейчас!» – а она уже вмёрзла в студёный воздух, превратилась в стоящие вертикально сосульки – нет, это промышленный центр с его экологически чистыми плевками в атмосферу… И тут, под лёгкую качку экспресса, Эн тихо уснул.

Покоя, однако, во сне ему не было: после краткого отдыха от ряби за окном мозг сначала показывал Эн какие-то неясные картинки, пятна, случайные схождения линий, световые волны, а потом сам же взбунтовал против откровенного «авангарда», выведя на экран сознания совершенно чёткое изображение. Поминки по Эн… Ну что ж, он принял это как должное или как приятное в ожидаемой ситуации, хотя и не столь необходимое мероприятие. Публика, понятное дело, состояла из своих, из художников. Были среди прочих недавно умершие и давно, и даже кое-кто из великих – а что, знай наших!.. Босх пожаловал, Серов, Дали, ещё некто без детализации… Человек тридцать, в целом, собралось. Во главе стола Эс, искрящие речи, вспышки рюмок, тонкий звон вилок, деликатно уписываемая закуска, вина льются покуда тонким ручейками, а потом вешними… Но неожиданно Эн, невидимый никому, потому что как бы умерший, летающий над головами тонкой плёночкой, дымком, и слушающий речи, – со многим согласный, но всем нутром своим кое-где возражающий! – замечает, что его коллеги в веках, и более близкие по времени непосредственно свои, размашисто пьют вместо вина жидкую красную краску – опять намёк сознания на Живую воду?! – запивая её растворителями вроде пинена и скипидара, а закусывают спорный нектар муляжами яств, умело сделанными собственными руками.

Искусственная пища понимается такой только миром за пределами крохотного чертога, где засели для светлого, тире, грустного общения его братья, а сами они воспринимают её настоящей и даже – более…

Вечером, ужиная в номере курортной гостиницы, Эн присоединился с портвейном к друзьям, но не по части слов о себе, а – поблагодарил их за отдельные слова в адрес искусства. Понятия, схожего по виду с широкой бурлящей рекой художников, их произведений, сочувствующих прекрасному, и всех, кому искусство, вольно или невольно, но помогло. Допустим, пережить кризис, полёт, драму, победу, комедию положений, трудную минуту, сложный год, счастливый миг или вечность.

За окном в свете антикварного уличного фонаря качался, не опадая, ворох невесомых снежинок, отдыхающие выходили на вечерний моцион в курортный парк. Не усидел на месте и Эн: всё-таки это был последний день его, с позволения сказать, мирной жизни. Завтра надлежало идти в лес, искать место последнего приюта, следовать идее, должным образом подготовиться, а вот сегодня…

Эн, не кутаясь, оделся и без эмоций влился в уже знакомый нам по декабрьскому сну говорливый курортный поток. Вокруг всё казалось ему знакомым, домашним, что ли… Хотя и сам городок, и этот парк, и его «староновые» достопримечательности чуть отличались от сна, как мечта неизменно разнится со своим воплощением… Вокруг, впрочем, и тут царило веселье: народ так же нырял в бюветы с целебной водой, а следом – за разными там приятными излишествами – в ресторанчики, кафе, закусочные, трактиры с традиционным для курорта острым меню и разнообразным алкогольным ассортиментом, чтобы потом было что – далеко ходить не надо! – по кругу лечить… Синий ветерок, простыни снега на газонах, сверкающие в воздухе льдинки, иллюминация и общее бесшабашное настроение придавали вечеру праздничный характер. Со всеми вместе Эн открыто радовался парящему снегу, как неожиданному помощнику его трагического предприятия.