HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Николай Пантелеев

Дух внесмертный

Обсудить

Роман

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+
Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 23.04.2014
Оглавление

31. Май. 2.
32. Май. 3.
33. Май. 4.

Май. 3.


 

 

 

Разговор на темы жизни, и связи её с искусством, имел неожиданное продолжение: спустя неделю во сне Эн попал в литературную страну. Вся материальная начинка здесь состояла из книг, рукописей, витающих в воздухе замыслов. Солнцем назначался кто-то из наиболее актуальных поэтов или прозаиков. Вместо дней в этой стране пользовались понятием «эпоха» или «эра», то есть – ночь наступала неожиданно, в момент кончины определённых, но истлевших сводов иллюзий. Жили в стране, понятно, литераторы и выпростанные их усердием герои.

Тут, правда, можно долго спорить – где кончается литературный работник, писатель и начинается его обросшее, как ракушками, днище, в виде обобщённого героя некого нашего или вашего времени… Но мы спорить не будем, поскольку считаем, что писать о других можно только по нужде, за кусок хлеба. Дело это скучное, как любая подневольная работа, однако творческие люди кормились и будут кормиться сказками, поскольку это им видится более приятным занятием, чем, к примеру, работа на острие капризов погоды того же лесника.

Неслучайно поэтому, литературная страна и населена в основном бледнолицыми астениками, умеющими с огоньком единственно болтать на отвлечённые темы, заводясь от каждой следующей рюмки…

И всё здесь белое, искусственное, и облака в небе похожи на белый отпечаток губ какого-нибудь наиболее гениального гения словесности, а тучи собираются из свободных на данный момент букв, и дождь идёт ненастоящий, только сухо щекочущий кожу. Хотя воды в этой стране хватает, воды здесь наблюдается даже избыток. Можно смелее сказать: литературная страна, как и её аниматор – человек, на две трети, если не больше, состоит из воды… Много говорит потому что, много не по делу, по глупости, либо ради приятно пустого времяпровождения.

«Человек вообще» называет это общением, а писатели из слов, из бумажных копей макулатуры пытаются заполучить крохи золота… У некоторых получается, но не так, чтобы вся страна играла красками благородного металла… Отсюда – белая вода, похожая на молоко. Под папирусной осокой – скисший кефир правдоподобия, сметанные болота ловкого беллетризма, подземные реки скрытых смыслов, повсюду ручейки из драгоценных слёз младенцев, промозглые туманы общих фраз, лужи зауми, сырость, но на поверхности, при беглом осмотре, земля и почва в литературной стране кажется вполне надёжной.

Это иллюзия… Доверять словам, написанным искателями золота, не стоит, – хотя они, черти, красиво трубят нам о тоннах словесной руды! – поскольку в словах этих есть все признаки опустошённой породы.

Обитают местные жители в книгах, но не метафорически, а прямо буквально: жилища их представляют собой огромные, лежащие одна на одной стопкой книги. Они поднимаются, как своеобразные небоскрёбы, прямо в бумажные небеса, иногда пошатываются на ветру, но не падают, ибо встряски социальной почвы здесь очень редки. Да, писателей и общество качает, соседи скучать не дают, но в литературной стране это ощущается лишь далёким гулом из-за ограды. Ведь пристрастия и вкусы тут не меняются – приготовьтесь! – ты-ся-че-ле-ти-я-ми… Все прикипели в основном к человеку, к любви между мальчиками и девочками, спорам отцов и детей, вечным вопросам, вроде, – «что делать?», «кто виноват?», «что есть истина?», «куда идти?» и тому, бр-р-р, подобным.

Как и всюду, знать живёт в пентхаусах, страдает при остановках лифтов, но целуется вечерами с небом. Очень средний класс находится между ними и грешной землёй, а разные там прочие заняли тёмные подвальные помещения, голытьба обитает в районах бумажных трущоб с соответствующими крысами и мутными сточными водами.

Нашего героя мы обнаруживаем уже в скучающем безразличии, после того как он поверхностно осмотрел волшебную страну, а теперь сидел напротив квартала бумажных небоскрёбов, вычёсывая из залысины на макушке хотя бы подобие некого желания. Страна эта именно сейчас казалась ему, почему-то, – несмотря на умеренное почитание книги, как предмета для поправки души! – чуждой, населённой тенями без внятных целей, ибо он так и не понял пока – откуда берутся книги?

Все вроде бегают без особой нужды друг за другом, общаются в парках, на людных перекрёстках, но о чём – Эн не мог уяснить… Кто же здесь писатель, а кто герой? Непонятно! Как организован процесс, где писатели берут героев: из себя, из соседей, из попутчиков в поезде, из собутыльников в смолистой пивной? Неясно. Откуда, в конце концов, берутся эти типы, что лезут на язык после ужина? Загадка. Почему-то в здешней жизни Эн не видел главного – самой жизни… Так, мелькают некие белые фигуры в белых одеждах, с мечтой о глории подмышкой, с безумными глазами, где отражается не мир вообще, а прозрачные мирки, куда по большей части не заманишь жителей.

От этих эпизодических наблюдений наш герой начинает клевать носом, помышляя уже, вроде бы, уснуть для этой вот страны, то есть, проснуться в стране, допустим, Оленьего лана, как вдруг…

Свет в волшебном убежище букв и слов полностью отключается. То есть, высокое Солнце какой-то местной поэзии, прячущееся за драной оградой бумажных облаков, внезапно и без предупреждения гаснет!.. Эн в недоумении повертел головой, не разбирая деталей рядом, попытался услышать хоть что-то в напоенном целлюлозой воздухе, но жизнь вокруг словно навсегда остановилась. Однако, до первых ещё сомнений нашего героя в правильности выбора темы для ночного путешествия, небо вновь окрасилось ослепительным Солнцем грядущего времени.

Эпоха, таким образом, волшебно сменилась… Эн даже проснуться, или как следует испугаться, таки, не успел. И сразу, за этим знаковым событием, где-то неподалёку ударил набат. В ответ на колокольный звон из всех дыр и щелей, стоящих рядом бумажных домов, стали выползать обитатели, они развязно гомонили и тонкими ручейками, совершенно без дисциплины, потекли вниз к лобному, видимо, месту.

Не долго думая, Эн из любопытства сорвался с места. Теперь смысл слов, произносимых нарочито спешащим населением, стал ему понятен.

Все вокруг грозились поставить мир на уши, написать староновый завет, излить сокровенное, разрушить полигоны эпигонов. Иные хотели отсечь от человека лишнее, помогать ему, пусть и с ошибками, кто-то жаждал признания, как способа творчески помириться с обществом.

Одновременно, в противовес движению светлой творческой массы к источнику набата, – Эн чутко уловил это! – в противоположную от него сторону, но не прямо, а как-то стыдливо, по задворкам, возникли другие, менее многочисленные ручейки из похожих на писателей типов. Ручейки эти текли против силы тяжести вверх к неведомой цели.

Впрочем, что тянуло писателей вниз, наш герой тоже не знал, но, чуть поддавшись стадному инстинкту, пошёл на зов. Эн думал, что где-то там от нового невероятно яркого Солнца мог начаться пожар, – кругом бумага, пусть даже местами подмоченная! – или, напротив, наводнение случилось от половодья слов, размывших дамбу графомании… А те, кто малодушно драпал, – просто бежал от единой на всех беды.

Заметим, что спешащие писатели рядом, с некоторым опозданием, тоже увидели бегство несознательной массы, но не придали тому особого значения. «Переловим вас всех, служители хаоса, рабы дисгармонии! Не укроетесь, холоднокровные эгоисты!» Вокруг пророс ропот избранных. «А кто это?..» – поинтересовался Эн у одного холерика рядом, почему-то очень уж высоко вскидывающего при ходьбе ноги. «Да так, герои, всё свою выгоду ищут! Но ничего, не уйдут от ответа, ещё послужат нам…» – «Простите, а вы куда направляетесь, пожар тушить?» – наивно спросил Эн. «Творрить, голубчик, творррить!.. Наконец-то настала эпоха чистого разума, теперь работа для всех гуманистов найдётся…»

Под раздольный гомон и рокот, творцы выкатывались в огромный амфитеатр с крохотной ареной посередине. Вместо скамеек для зрителей по окружности сооружения стояли письменные столы, отделённые друг от друга дырявыми ширмами из бумаги. Писатели деловито, как доктора, надевали белые халаты, колпаки, занимали свободные места, принимали вдруг сосредоточенные живописные позы, чесали до дыма лбы и спустя мгновения уже начинали что-то строчить. Дымок, идущий от лбов, стал смешиваться с густым воздухом, прошитым вдохновением, и уходить по спирали куда-то вверх меж двух дрожащих картонных туч.

Спустя некоторое время, многие из писателей начали откровенно хулиганить… Кто-то незаметно подсматривал за соседом – что он там себе чиркает? Кто-то откровенно списывал, торопясь накопать картошки в чужом огороде, пока сосед бегал по нужде, либо за кофе, кто-то вовсе пытался спереть рукопись, или насыпать брату в чернила сахара для худшей сцепки пера с бумагой. Иной плевался в коллег из трубочки, травил небылицы в лицах, строил рожи, словом, развлекался вдали от потрясений настоящей до абсурда жизни.

Эн с улыбкой смотрел на эту щенячью возню и думал явно не о тоннах словесной руды, а о том – из какого, действительно, сора растут цветы неуловимого совершенства искусства!

Или вон из того человека?! Только сейчас Эн отчётливо понял, что крошечная точка посредине арены – это лежащий на кровати человек. Он то шевелился, то замирал, то садился на горшок, то неожиданно начинал читать опять же книгу… Человек, как будто, поминутно менял обличья, перевоплощался, то есть, искал для себя удобную личину.

Эн заметил неподалёку знакомого холерика, яростно царапающего бумагу и уже обросшего по окружности вулканом скомканных листков. Не без робости снова пришлось к нему обратиться: «Кх, великодушно извините, но не подскажите ли – что здесь вообще происходит, кто тот бедолага внизу? Это шоу, медицинская акция, психологический тренинг или стёб?» Писатель без удовольствия оторвался от рукописи, глянул куда-то сквозь века, спросил: «Чего, чего?..» Пришлось повторить вопрос. Холерик усмехнулся: «А вы разве не знаете, что художники это доктора, на которых вечно не хватает пациентов, ведь все они вековечно толкутся у постели одного и того же больного – Человека?..» – «Ах, вот как! – удивился Эн, – но почему он постоянно меняется или мне отсюда так кажется?..» – «А вы подойдите-ка поближе, присмотритесь, – улыбнулся писатель, – больной-то у нас действительно один, но он ведь ужасно многоликий: белый, чёрный, серый, жёлтый и рябой…»

Эн последовал совету – спустился совсем близко к арене. Человек выделил его из прочих, видимо, по отсутствию халата, либо нездорового блеска в глазах, и поприветствовал: «Привет, прохожий, на себя лишь – для рифмы – похожий!» – «И тебе не хворать! – ответил Эн, – чем ты занимаешься?» – «Да вот, являюсь для всех этих, и тысячи тысяч, далеко отсюда живущих, хлеб искусства жующих, типа художников, примером. Они без меня и дня прожить не могут: то порошки выписывают, то правильно жить учат, то режут на составляющие, упражняются черти на мне…» – «Ну, и как ты, меняешься в лучшую сторону?» – «Ещё чего! А что «эти» без меня, злого и ужасного, делать будут?!» – «Логично». – «Ты сам-то – кто, небось художник, – человек, хватанув рюмку водки, закурил, отчего писатели вокруг разом зашевелились и с новой силой принялись что-то строчить, – тоже человеком болеешь?.. Ведь в этой маленькой стране, да и в округе, все такие». – «Да художник, но, скорее, уж только наполовину, а человеком я отболел давно… Возраст всё-таки, пора стать мудрее – не отвлекаться на глупости». – «Так я, как представитель рода человеческого, перед этими вот докторами, для тебя вроде глупости?» – «Ну-у-у, не совсем так… Я живописец, и человеком отболел естественно, с возрастом, а сейчас вдобавок живу в раю, где людей это… нет напрочь. Предмет искусства – несовершенство, ты прав, а цель, соответственно, – совершенство, вот я и остался на природе без цели».

Эн глубоко, от бедра, вздохнул, уже вроде потерял мысль, но затем собрался: «Писатель, однако, художник другой, он отвечает в искусстве за наполнение философским, то есть, подлинным, смыслом слов «гармония» и «красота». Ему в этом случае без тебя никак, поскольку уже только жизнью своей бедовой ты утверждаешь и перечёркиваешь именно эти два слова, а все вокруг, как реалисты – двоечники, списывают с тебя свои недолговечные прозрения. Живопись имеет право быть абстрактной, но слово, с таким прилагательным, похоже на бред… Слушай, эти доктора вокруг, что – ещё непризнанные, уж больно они заведённые? Чего они вообще, кроме тебя, хотят?» – «Тоже в рай намылились, вечность им подавай, вот и строчат сочинения на заданную тему». – «Понятно, а кто оценки ставит?» – «Большое жюри. Сплошные классики… Вон, видишь, сверху колонн, широкий портик находится, по нему жюри и гуляет». – «А Толстой с Достоевским – там?!..» – «Наверное, но и без того великих хватает: Данте, Гюго, Фолкнер, Маркес и так далее. Правда, у них есть график дежурств, поэтому – точно не и скажешь, кто сейчас именно наверху». – «Спасибо за приятное общение! А ты, Человек, оказывается, не такой наивный, каким тебя изображают…» – «Благодарю, но только вот этим… с перьями, так не говори, а то, боюсь, они сдуются…» – «Прощай!» – «Скорее, до свидания, ведь даже в раю, брат – художник, ты от меня никуда не спрячешься! Ни-ку-да…»

Эн, пожав плечами, пошёл по ступеням между издевающимися над бумагой писателями, которые строчили тексты фантастической наглости, пытаясь восстановить утерянный на заре цивилизации текст о всеобщей гармонии… Наверху амфитеатра он остановился, окинул скептическим взглядом творческую чашу, взрывающуюся прозрениями, почувствовал какую-то никчёмность, тщету происходящего, но также симметрично у него защемило сердце. Он захотел, чтобы у всех этих бесноватых людей, претендующих на роль шаманов рода человеческого, наконец, что-то вышло, чтобы из человека, которому до слова «нормальный» осталось полшага, исчезла его вековая дурь, и человек этот стал равен хотя бы себе, без претензий на божественное откровение…

Ведь все мы в пути встречаем неплохих обывателей, сочувствуем их простоте, наивной доброте, занятной глупости, порой дружим с ними, но почему все они вместе взятые и перемешанные с людьми алчными, злыми, дают нам в итоге массу, которую милой никак не назовёшь, которая сечёт головы инородцам, пляшет на костях, грабит нищего!.. И тот Человек, выставленный на арене, не так уж плох, но что станет с ним, когда он умножится, расползётся, как на дрожжах, по планете, а затем переполнит сосуд, где живёт, и вывалится из него наружу…

Не разбирая в мыслях реалий, Эн автоматически поднялся на портик по витой лестнице из пачек бумаги. Здесь он будто попал в хрестоматию по литературе: сплошь классики, великие, гении одного шедевра, хотя и много ему неизвестных. Жюри, одетое в белые плащи, безответственно болтало на лавочках, двигало к глории нужных людей, любимчиков, а местами, за винцом, выходило на межгалактические проблемы.

После нескольких минут толкания среди гвалта и классиков, Эн, кажется, нашёл тех, кого искал… Достоевский, Чехов, Толстой сидели в стороне от прочих, делясь за чаркой сокровенным. Фёдор Михайлович ратовал за ортопедическое направление в литературе, так как считал людей моральными калеками, которым грех не помочь. Впрочем, тут же, смахнув слезу, он обозвал себя педиатром, поскольку все люди в мире – для него дети, и Эн узнал в нём себя. Антон Павлович сокрушался, что в городе, среди нервов, корысти, суеты, его тянет на дачу, где можно спокойно творить, но как только он оказывается на природе, ему уже не хочется писать вовсе, ибо душе довольно только созерцания и тишины. И снова Эн удивился совпадению с собой… Лев Николаевич, выпивая и хмурясь, говорил, что творец, его мозг – крохотная точка, состоящая из спрессованных идей, и расширить её до размеров Вселенной можно, что любопытно, не эгоистическим увеличением точки, а дроблением, потерей себя в эстетических потребностях других. Здесь Эн вспомнил давнишний свой диспут с Эс, где друг сказал почти тоже самое.

Словом, он перестал таиться, без зажима вышел во фронт, извинился за вторжение, представился на сей раз художником полным, не то что перед «Человеком внизу»… Корифеи на его появление отреагировали сдержанно, налили стопочку – давай-ка, мол, выпьем «за дружбу между видами искусства»… Эн добавил: «За вечную дружбу!» На что корифеи пригубили шнапса, улыбнулись и дружно, по-русски, утёрлись вместо закуски усами. Эн этот фокус демонстративно повторил, прослезился, чем сразу вызвал к себе полное расположение и доверие.

Тут следует заметить, что квартету намного удобнее общаться, чем трио, особенно при употреблении спиртосодержащих жидкостей! Сразу образуются дуэты, то и дело возникают связки по общим темам, либо контры… Так, скажем, Чехов между Достоевским и Толстым несколько робел, а они видели это и вели с ним свою интригу, но когда появился ещё один художник, то титаны оставили Антона Павловича в покое – передали его на попечительство Эн, с которым у него сразу возникла психологическая совместимость – хоть лети в космос!

Теперь дуэты спорили внутри себя, иногда дружно пикировались, причём Чехов достал откуда-то из прошлого свой острый язык и, при поддержке Эн, иронично полосовал подобревших классиков за слишком серьёзное отношение к жизни вообще и к себе, в частности.

Достоевский критику воспринял правильно и, приняв ещё маленько водки, предложил пойти на литературную биржу, чтобы попугать там свободных агентов, то бишь героев. А то они, бестии, там совсем, мол, распустились – забыли, кто в деле вечности по делу главный: яйцо или курица… Ну, и добавил что-то вовсе нелитературное, нехарактерное для этой бумажной страны, построенной на неких оторванных от жизни основаниях… Приводить цитату не будем, чтобы сохранить известную дистанцию между гением и злодейством.

Передав свои обязанности – умело налегать на шнапс и ставить неуды начинающим дарованиям – кому-то из маститых французов, наши столпы русской словесности двинулись в направлении биржи. По пути Толстой развлекал всех баснями о своих амурных похождениях в младые годы, о критических ситуациях, помутнениях разума и разнообразных конфузах на скользком пути половых инстинктов.

Выпивка девальвировала в сознании слушателей здравый смысл, она не раз подвергла его инфляции, поэтому всем было весело. Сам не зная почему, Эн солидарно с писателями смеялся, хотя у самого, по теме, воспоминаний не имелось и на мизинец. Однако воображение пока ещё никто не отменял, и в воздухе вокруг компании носились демоны разврата, под ногами горели сухие торфяники блуда.

Неожиданно пришли на место – широкую площадь, окружённую нотариальными конторами. По брусчатке, что-то выспрашивая друг у друга, ходили типичные представители своих социальных групп, то есть, потенциальные литературные герои, которые, при определённом усилии со стороны внешней силы, то есть, писателей, могли стать поводом для этических обобщений. Здесь были тонкие и толстые, глупые и смешные, особняком держались умники. Между ними ходили явно сочинители, возможно светила, допустим даже гении, однако замыслов своих они не выдавали, поэтому противоположные стороны лишь принюхивались к общественным веяниям, вели уводящие в сторону от интересующей темы диспуты о том же половом, допустим, вопросе. Либо о политике, как о возможности говорить и совершать дикие вещи…

Площадь гудела, иногда здесь совершались сделки, и тогда писатели с героями уходили куда-нибудь в подполье, чтобы вести там совместную частную жизнь. Но вдруг на краю этой площади кто-то опознал нашу компанию, и окрест раздался громкий шёпот, переходящий в вой: «Э-э, Достоевский, ата-а-ас!.. Достоевский…» И тут почти все герои, три сотни где-то народа, стали, играя ляжками, убегать в окружающие площадь переулки. Достоевский!.. «Ах вы, сучьи дети! – распушил бороду Фёдор Михайлович, – боятся, значит, уважают! – Он захлопал в ладоши, словно прогонял гадливых голубей. – Ишь вы, огузки, чистенькими хотите быть, есть – пить досыта, болтать без смысла!..»

«Ой, какие люди, – откуда-то выскочил молодой сочинитель, – нас почтили вниманием! Автограф не дадите?..» – «А ты кто?» – без обиняков спросил раскрасневшийся Толстой. «Так-с, будущий, допустим… Вальтер Скотт». – «Да этого героического романтизма, дружок, насочиняли уже с вагон. Новое что-то выдай!» – «Тогда я Эдгаром По буду, искать стезю между вымыслом-с и реальностью». – «Ты собой, дружок, будь, оставь разно подражания. А чего все эти… сбежали?» – «Боятся вас, вернее вот-с Фёдора Михалыча…» – «Чего ж они хотят, мерзавцы?» – Толстой почесал монументальный нос. «Нормальных писателей, простите, без закидонов-с, – юный помидор вспотел от конфуза, – чтоб, как они сказали, есть – пить досыта, да жизнь регулярную вести вдали от героических тем и эпох. А так, попадёшь Им на перо – это они говорят-с! – и всю жизнь мучайся по каторгам духа… Хотят Гоголю, местами, Диккенсу, Марку Твену, Доде, чудаковатому Гашеку или пусть даже Зощенке-с, допустим, пригодиться. Пображничать, по свету поездить, девок попортить, без дум высоких спать ложиться, словом, красиво эдак оттягиваться… А тут Вы со своими слезами и глобальными проблемами… Извиняюсь за прямоту-с!»

Здесь даже Чехов не выдержал: «Да я же всю жизнь пытался доказать – сколь невыносима каторга такого вот бездумного проживания! Неужели не понимаете?! Это же сплошная пошлятина скучающего без высокого дела сознания…» – «Я-то хорошо понимаю, а герои – нет-с, вот и прячутся от вас…» Тут Фёдор Михайлович принял что-то из заветной фляжки в кармане, крякнул от удовольствия и как припечатал глаголом молодого оболтуса: «А ну пошёл-ка ты, братец, вон! А то я не стану с тобой особо миндальничать, да возьму себе в герои!.. С твоей дворовой смелостью, родом глупости, – на мятеж отправлю, гражданскую казнь устрою! В железо в казематы! В Сибирррь, навечно! У-у-у…»

И площадь вмиг опустела – никто из «героев» не захотел на перо к Достоевскому попасть, а Толстой или Чехов тоже разными бывают… Белое и чёрное у них – пятьдесят на пятьдесят, ибо жизнь доселе ещё две стороны имеет, а сопротивляться этой тенденции, не у всякого даже гения моральных сил хватит. После этого квартет нырнул в ближайшую таверну – запивать горечь своего вынужденного одиночества в реальном мире, далёком от воображаемого идеального.

Достоевский тут стал всех уговаривать идти, куражась, на аукцион муз, да посмотреть – нет ли там чего свеженького? Чехов принялся из деликатности сопротивляться – своими музами он вроде был доволен – в итоге они с Эн, который тоже своё нашёл, отправились слоняться по пограничным литературной стране территориям… А Лев Николаевич с Фёдором Михайловичем ушли нетвёрдой поступью щекотать себе нервы знакомством с молоденькими начитанными девицами, обещающими, уже одним фактом своего существования, – нервы, стыд, обманчивые чувства и… вдохновение. Воистину вспомнишь здесь диалектическую народную байку о старых горшочках и распустившихся цветочках…

На выходе из литературной страны Антон Павлович и Эн случайно забрели на местную барахолку, где основным товаром, признаемся, были «золотые перья». Даже острые сюжеты для бойких беллетристов стоили гораздо меньше, считаясь товаром второсортным. Ибо местная публика ставила умение выше содержания: ты дай мне, дескать, божью благодать, вдохновение свыше, а что писать, я уж найду!.. Эн посмеялся над этой наивной иллюзией, да и потратил некоторое время на поиск «золотой кисти», так как по слухам здесь и такие водились. Чехов, тем временем, давал автографы, по-отечески беседовал с творческой сменой, то бишь получал свои крохи заслуженной, чуть опоздавшей, глории.

Затем они снова сошлись с Эн, завернули в страны Скульпторов, Фотографов, Архитекторов, Музыкантов, и окончательно разошлись уже на границе стран Театра и Живописи, потому что новый день требовал от каждого чего-то сугубо личного. Словом, Антон Павлович безмолвно растаял за пыльными кулисами театральной жизни, а Эн сделал десяток шагов по стране своей живописной мечты и проснулся…

 

 

 


Оглавление

31. Май. 2.
32. Май. 3.
33. Май. 4.
518 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 18:28 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!