Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Старость – пора светлая и трагическая. Светлая, потому что голова светлеет, а из души уходит груз повседневных обязанностей. Долги свои ты раздал, пустые карманы торчат наружу, как белые крылья души. Себе ты оставил только себя. А трагическая, потому что под звёздным небом уже виден край обрыва, с которого ты сорвёшься в вечность, и дело лишь в скорости движения к нему. Умный человек не торопится, петляет среди поросших кустарником предместий финала, часто заводит беседы с уходящим, говорливым на перекатах Временем. Глупец, сослепу, рвёт к обрыву, останавливается уже на самом краю, едва удерживая равновесие, портит удручающим видом настроение далёким, близким, обществу. И опять, получается, каждому неравновеликое своё.

Неприятно, но факт: нужно готовиться к уходу, анализировать свои поступки за всю прошедшую жизнь, не лгать у могилы, приводить в порядок наследие… Поэтому мудрец, в идеале, без боли получает от самого процесса старения умеренное удовольствие, всматривается в себя, слушает шум работающих с перебоями внутренних органов, улавливает тонкие сигналы, посылаемые изношенной печенью, почками, сердцем и даже уставшей бесконечно думать головой. Он принимает это всё как справедливую награду за годы, проведённые в нескончаемом празднике. Теперь тоже праздник, но со слезами на глазах. Хорошо, если слёзы твои чисты, как и помыслы, и ты ни на кого, кроме себя, не держишь зла. Старость – стимул работать над собой до конца. Старость – взлетевшие вверх руки победителя или облезшие крылья несбывшихся юношеских надежд. Старость – это твоё отражение в глазах окружающих.

Эн избрал для себя линию поведения исследователя: наблюдал за собой, отмечая поражения и победы, во многих случаях что-то менял в распорядке дня, в меню, да и средства профилактики менял в случае нужды. По субботам, ближе к ночи, он постоянно шутил над собой, строил зеркалу недоумённые гримасы, то есть, не относился к себе, да и вообще ко всему, всерьёз. Кроме того, он часто незлобиво, стараясь её не обидеть, передразнивал Эл, изредка кряхтящую в неудобной позе, или заливисто чихающую по утрам. Себя, впрочем, Эн судил строже и без горечи смеялся над отвисающими, в отдельных местах, частями своего некогда спортивного тела. Или вдруг ловил себя, да и музу, на том, что они, забывшись, по-старчески брюзжат на молодёжь, власть и времена, просматривая некий новостной сюжет в Портале: мол, раньше такого не было… Хотя всё было, да и всегда, ибо природа и жизнь, как таковые, неистощимы на выдумку и несравненны. Они гениальнее сотни гением, они умнее тысячи мудрецов, так как состоят из всего доброго и злого, взятого в нужной пропорции. Но мы упрямо ворчим на судьбу, пока вдруг над ней не засмеёмся. А ещё эта приступообразная горечь во рту от того, что ничего уже не вернуть…

Своё поведение год назад и решение добровольно сдаться в лапы смерти Эн тоже объяснял старостью, упадком душевных сил. Но, вместе с тем, он бесконечно благодарил судьбу за то, что с ним произошло – за болезнь Эс, за шалопая Космонавта, его компанию, за внучку, которая нашла своего поэта, не имевшего путного творческого угла, вынуждая Эн бросить мастерскую. Благодарил также Ключи, Красный нос, Олений лан и даже начальство – будь оно неладно! – за то, что не дали тонущей в забвении и одиночестве женщине новый аккумулятор… Словом за всё то, что есть и будет! А за старость он порядок вещей не ругал, ведь в ней, оказывается, можно начать с нуля новую жизнь, живописать стихии, бредить малыми планетами, потолковать с богом и дьяволом.

Впрочем, данный пассаж о благодетельной роли старости – является отвлекающим от сюжета. Подобным же образом лавировал и наш герой, чтобы не столкнуться с долгами чести. Не будучи суеверным, Эн по привычке избегал рокового числа тринадцать. Ведь, не считая дюжины портретов стихий, он обязался написать ещё одну картину – если не Сияющий мир без кавычек, то хотя бы эскиз к нему, который должен был стать «письменным» разрешением на несколько дней оставить рай.

С сюжетом Эн определился ещё в августе, на юбилее национального парка, тогда же он запасся необходимым для работы дополнительным материалом, отсняв его с помощью «комми». В одну из недавних поездок за кормами, Эн вдобавок ещё купил в Ключах холст – девяносто на сто двадцать сантиметров, и сразу – в хорошей золочёной рамой, так как взятка должна выглядеть дорого. Дело было за малым – начать и кончить, да всё рука не поднималась на дебют. Наконец, нашему герою надоела эта неопределённость, появился просвет в работе по хозяйству, и он, размахивая кистью, как мечом, бросился на неприятеля.

Сначала главное – начальство. Несколько преисполненных бодростью героев невидимого фронта из руководства заняли место в оптическом центре вертикально располагавшейся картины… Перед ними и вокруг стояли подлинные герои будней, рядовые работники леса, вооружённые «волчьими» и прочими разноцветными глазами. Крупные багровые руки лесников пузырились надутыми жилами, белые руки начальства автором намеренно прятались за кителями с блестящими желудями в петлицах. Конечно, всех служащих национального парка Эн писать не стал, оставив эту идею для другой большой нужды, но все наиболее значимые лица, при постоянных консультациях с Эл, на портрете присутствовали… И даже главному бухгалтеру – увядающей крашенной блондинке, даме с одышкой и внуками – место на левом фланге нашлось. «С ней лучше не ссориться!.. – задумчиво молвила муза, ушедшая в годы, прожитые на кордоне. – Чего только не было, нынешнее начальство ещё ничего…»

И поэт всё понял, но вслед за музой в её увешенные серебряной паутиной архивы осмотрительно не полез, поскольку был уже полностью захвачен пьянящим, как портвейн, вдохновением. Без которого, кстати, подобные заказные картины и не пишутся.

Это любимым делом можно заниматься по привычке, а долги надо сбрасывать с размаха… И более того, на какой-то момент Эн увлёкся, смотрел на картину как на задачу, что позволило ему втиснуть в неё, заметим, и крохотный кусочек своей хулиганящей души. Без этого тоже никак! Ведь обычные люди – начальство и прочие – отнюдь не дураки, они сразу различат дешёвку, либо поймут, что их принимают за дураков, обидятся, сделают выводы, а с ними ещё жить, быть для них в буднях невидимым или, на худой конец, недосягаемым. Но для того надобно пахать! И Эн пахал, как проклятый, он носился по холсту на салазках своей волшебной кисти все пятнадцать часов, что потратил на картину. Больше, к сожалению, у него, при нынешнем ритме жизни и старости, опять же, на «Сияющий мир» не нашлось.

На другой Сияющий мир, без кавычек, и жизни не жалко, и творцы, которые истинные, её ему отдают, оставляя себе лишь толику времени для ряда плотских утех, вроде пьянства, болтовни о высоком, любви. Эн тоже отдаёт себя нравственной мечте по частям: на данный момент остались номера одиннадцатый и двенадцатый.

А пока чёртова дюжина, номер дополнительный, рождённый идеями непосредственно жизни. Перед группой людей численностью двадцать человек, и по обе стороны, располагался своеобразный венок из живущих в заповеднике животных: оленей, шакалов, кабанов, медведей, енотов, зайцев и прочих. На ветвях деревьев находились гнёзда шершней, сидели птицы – совы, дятлы, кукушки, порхали бабочки. Наиболее характерные растения, вроде борщевика, тоже были включены в композицию. И всё это, ограниченное рамками задачи разнообразие, окружали деревья, реки, ручьи, скалы, озёра. За спинами всех участников картины угадывались местные горы, светило игривое солнце, кучерявились пышные облака, в небе парили орлы. А в оптическом центре картины, напомню, сияли лица руководства, одухотворённые предстоящими премиями к рождеству. Нет, отличная у Эн получалась картина!.. Настоящий «Сияющий мир», пусть и ограниченный по сторонам некими закорючками.

Возникает вопрос: как Эн удалось столь быстро написать реально обширное по замыслу полотно? Очень даже просто. Ведь сказал один большой кинорежиссёр: полжизни ты работаешь на репутацию, а потом пол жизни репутация работает на тебя… Эн был матёр и применял маленькие хитрости. Так сложных для изображения животных он прятал за легко дающимися, люди стояли кучно. Лица людей Эн делал очень просто: двумя – тремя характерными ударами кисти, взяв за образец воздушную манеру Ильи Репина, со товарищи, в его грандиозной фреске «Торжественное заседание Государственного Совета».

Но это не было «мазнёй» со всеми признаками задачи «отделаться». Повторимся: при взгляде на холст возникал полноценный обман зрения, заставляющий думать, что перед тобой плод многомесячных штудий и работы с неподатливым материалом. Приёмы, не забываем, приёмы! И мастерство, и волшебные краски и… золотые руки, соскучившиеся по работе… Дальние деревья, синие хребты рождались у Эн в несколько движений, на передний план времени он тратил чуть больше, но делал это так же быстро, сочно, убедительно. Обводка, финт, пас, удар с лёта, гол! Один – ноль, через секунду – два, три, пятнадцать и так далее… Присутствующая в качестве консультанта на некоторых тонких моментах, Эл лишь рот открывала, на это форменное надувательство, справедливо именуемое в определённых кругах искусством.

Искусство – это то, что искусно, и разве Эн, с выпученными сейчас губами, выводящий очередную линию между вымыслом и правдой – не искусен! Разве он не молодец, разве не герой? Вот, то-то… Здесь можно вспомнить афоризм, утверждающий, что профессионал, мастер – это суть лентяй, быстро и умело делающий свой труд, чтобы освободить досуг для послеобеденных размышлений о вечности.

Со временами года Эн разобрался довольно занятно… Месту внизу картины, где стояли люди и звери, – хотя мы уже утверждали вслед за мировой мудростью, что это разделение довольно условно! – он умело придал черты угасающего лета. Травка приятно зеленела, альпийские цветы кормили ненасытных пчёл, зной разливался по приволью лёгким маревом. Выше линии условного лета, сразу и без предупреждения, начиналась осень. Подобное, кстати, случается в горах, имеющих ярко выраженные климатические пояса. По ним можно из лета, или мягких субтропиков с самшитами, преодолев несколько километров подъёма и минуя умеренный климат ранней осени, а затем – похожие на тундру языки мхов среди камней, попасть непосредственно в ледяное царство вечных снегов – своеобразную Арктику под южным солнцем.

Горная осень отражалась на картине Эн двухцветным увяданием листвы, ржавыми пятнами на замёрзших лугах между оголившихся скал, гроздьями раздобревших боровиков и опят на опушках. Вдобавок, Эн чётко разделил для создания стереоскопического эффекта ближние и дальние планы, подбросил, где надо, тумана, что-то «подчернил». Общий тон всего театрального задника, на фоне которого располагалась наша приятная глазу компания, снизу – вверх ненавязчиво светлел, что давало картине воздушную перспективу и дополнительный объём.

А завершалась иллюзия на одном квадратном метре, естественно, иссиня – белыми коронами горных пиков. Случайно или нет, но выше прочих гор Эн изобразил местную достопримечательность – острую вершину Белая Пирамида, имеющую характерные очертания. Она как бы венчала собой земной рай, «Сияющий мир» и указывала направление мысли всем участникам бытия. Прямо над горами жгло могучее Солнце, специально увеличенное Эн чуть не на четверть неба. Особой жизни в снегах наш герой рисовать не стал, поскольку, признаемся, довольно смутно её знал, или почти не знал, ведь поселился здесь он только в марте. У него всё ещё впереди. Но несколько бурых точек, на нижнем обрезе вечных снегов, напоминали стадо романтиков – зубров, кочующих между перевалами в поисках лучшей доли. Хотя, куда уж лучше! Словом так наш ловкий герой передал зиму, как крайнее состояние природы, изготовившейся к новому броску на времена года.

Но где же весна! – резонно спросите вы. Весна, по версии Эн, как символ надежды, возрождения, пробуждения от вязкой сезонной спячки, изображалась им просто – в виде улыбок, перебегающих по светлым ликам персонажей представленной массовки. То есть, весну Эн «схватил» лишь метафорически, понимая, что втиснуть в небольшую картину всё у него вряд ли получится. Вспомним мысль о том, что миска критики в творчестве, за недосол и пересол, всё едино, одевается на голову… Таким образом, всем на картине Эн было хорошо, и никто того не скрывал, и человек без стеснения «обменивался» с волком глазами и возвращал их обратно. И звери млели, словно после купеческого ужина в хлебосольном заведении, и орлы в выси рисовали своими телами пронзённое счастьем сердце, и все разом любили друг друга и траву, которую топтали, и горы, ставшие для всех местом бытия, точкой, где они открыли глаза, чтобы увидеть первую в своей жизни весну, и откуда они, как-нибудь последней зимой, прыгнут в тот самый обрыв за словом «финиш».

Зайдя к Эн перед ужином принимать картину, Эл увидела её уже законченной, но не одетой в рамку. Банально стоящая на испачканном краской мольберте, среди не склонной к особому порядку мастерской, она сегодня музу почему-то не впечатляла. Ну, картина как картина. Хорошая. А ожидаемого чуда нет… И здесь явился чудотворец Эн с золотой рамкой, вогнал в неё полотно, севшее в дорогущий свой венец, как влитое, и оно ожило, и стало блестящим, и пронзило Эл в самое сердце! Теперь муза страстно полюбила картину и потребовала сделать её цифровую копию, чтобы, повесив её в гостиной, чаще видеть ещё одну мечту, которую подарил людям творец.

Поэтический миф большого художника подкупает своей мудростью, и невозможностью осуществить его в обозримом времени, что помогает сохранять крохотный огонёк веры в будущее. Ты смотришь на чужих людей и видишь своих родственников. Ты понимаешь, что у хищников есть своя правда, что их можно понимать и даже любить. Ты с улыбкой терпишь начальников, взявших на себя непосильное бремя принятия решений о годовой премии, о судьбах мира, о замене аккумулятора или о краткосрочном отпуске двух работников заповедника. Ты веришь, что «Сияющий мир» – возможен, что протянутая рука вот-вот коснётся его пальцами… Однако ты видишь также, что слои жизни практически не перемешиваются, как времена года на картине Эн, и что расстояние в несколько километров – непреодолимая преграда к нашему единению, ведь у каждого своя родина. Поэтому ты постигаешь логику творца, оставляющего в конце больше многоточий и вопросительных знаков, чем знаков восклицательных, либо категорических точек.

Готовую работу Эн повёз сдавать руководству. По пути он заехал в Ключи и заказал одной рекламной фирме, по срочному тарифу, чёртову дюжину настенных календарей на будущий год. Ясно, что в качестве иллюстрации он использовал свою возвышенную картину. Двенадцать календарей было предназначено конторским, один – Эл. Так наш герой решил и некие этические задачи, ведь на всех один «Сияющий мир» не разделишь… А как же главный бухгалтер, заместители, как некрасивые девушки из научного отдела? Но всех Эн осчастливить не мог, поэтому к комплекту он прилагал карту памяти с исходным материалом – пусть желающие сами потом себе «по мечте» нашлёпают…

Пока заказ выполнялся, Эн пошёл хлебать кофеёк в живописный духан на крутом берегу Змейки. Отсюда были хорошо видны отроги Белой Пирамиды и невидимая граница национального парка, а вернее – «Сияющего мира», сползающего из зимы в осень. Наш герой с улыбкой смотрел на всё это великолепие и думал о приятном бремени старости. Разве мог он так просто решать насущные проблемы в прошлом?.. Разве возраст не дал ему теперь право требовать от жизни то, что молодости не дано, например – мудрость, как умение быть счастливым? И разве эта житейская мудрость, наконец-то, не соединились в нём с мудростью поэтической, позволяющей творить и быть свободным, при том, что художник по-прежнему всем должен… Да нет, ну конечно, должен он скорее аллегорически, так что не становитесь у его двери в очередь, чтобы требовать своё!.. Кофе приятно обжигал язык, мысли шевелились на белом поле будущих битв, календари закатывали плёнкой.

Фурор в конторе заповедника здесь мы описывать, из скромности, не будем, отметим лишь, что за тот час, покуда Эн вручал начальникам картину, принимал поздравления, раздавал календари и писал заявление на пятидневный отпуск, в Портале образовалась небольшая виртуальная очередь из работников парка, попавших на холст, но не попавших в список тех, кому он, так или иначе, достался… То есть, в круг, сейчас пыхтящих на периферии, лесников и прочих ударников будней.

Это был успех!.. Главный лесничий бормотал что-то о перспективах единения людей, художников и зверей… Зам философствовал о вечном. Белокурая бухгалтерша, особо хорошо вышедшая на картине, распевала трели о финансах, с точки зрения использования лесных богатств, и о божественной женской красоте, извека воспеваемой – истинными, либо истовыми, Эн толком не разобрал – художниками. Словом, трагических сторон старости сегодня он не увидел, но зато набил полные карманы света, признания и веры в то, что всё у него получится.