Операция «Грин-карта»

Маленькая минорная повесть

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за февраль 2025:

 

На чтение потребуется 1 час 15 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

18+

 

 

 

 

1.

 

Дневника не веду, никогда не вёл и вести не собираюсь. Ведь кто ведёт дневник? Всякие нарциссы, психованные умники да бездарные подражатели Льву Толстому, который дневник вёл всю свою восьмидесятидвухлетнюю жизнь. Я точно к ним не отношусь. Возможно, я и умник, только не психованный. Умником меня иногда называют, точнее говоря, обзывают. Иронизируют таким образом в мой адрес. Имеют в виду, что я в своё время окончил университет, исторический факультет, а значит, в их понимании я интеллектуал. А то, что я никогда не работал по специальности, этого они знать не могут. Да, не работал, не хотел работать ни школьным учителем, ни младшим научным сотрудником в каком-нибудь НИИ, ни журналистом в хилой газетёнке, да и учиться в аспирантуре не планировал. Я и в вузе-то учился через пень колоду, только до диплома дотянуть. Признаю, что историк из меня никакой. Нет, конечно, Ивана Грозного от Ивана Калиты, Николая Первого от Николая Второго и Герострата от Геродота отличить сумею. На большее не претендую. Поступил и учился, а точнее, мучился я только для того, чтобы никакая особь не имела в дальнейшей жизни права назвать меня неучем. Вот и не имеют права, даже умником иногда называют.

Сразу после диплома один знакомый парень пригласил меня работать в его шарашкиной конторе, то есть, в его ООО из разряда «купи-продай». Исполнительным директором меня назначил. Вот ведь как оно звучит, почти как «генеральный» (генеральным был он сам, конечно). На деле это оказалось обязанностью мальчика на побегушках, курьера по вопросам закупки, рекламы, сбыта, аренды помещения, подыскания персонала, проще сказать, продавцов в киоски, и других поручений помельче. Проработал с год, света белого не взвидел от такой жизни, плюнул на своё исполнительное директорство и распрощался с ООО и с его генеральным директором.

Так вот, зачем я начал эти записи? Мне стало интересно проследить, как это будет развиваться и чем кончится. Записывать намереваюсь не задним числом обо всём одним махом, а регулярно по мере событий и появления разных мыслей. Случилось странное происшествие. Хорошее или плохое для меня, ещё неясно. По первому впечатлению, будто хорошее. Значит, вот как оно было…

 

 

2.

 

После этого чёртова ООО с его киосками, пепси-колой, сникерсами и картофельными хлопьями «Лэйс» я долгое время не мог найти подходящую работу. Подходящей я считал что-то совсем простенькое без материальной или какой другой ответственности и обязательно без переноски тяжестей. Не хватало ещё мне быть грузчиком. Доставщиком-курьером я тоже быть не желал. Доставщик это обслуга, а для обслуги я слишком гордый. Низовой работой я готов заниматься, но только не прямым обслуживанием, только не этим, у меня есть чувство собственного достоинства, есть красная, как говорится, черта.

И вот работа нашлась, да притом совсем рядом с домом, в соседнем квартале. Минут семь или восемь ходьбы, и как я раньше-то внимания не обращал на это место. Автостоянка. Охраняемая. На которую дежурный требовался охранник. Двенадцать часов смена, с восьми до двадцати ноль-ноль, затем с двадцати ноль-ноль до восьми, затем двое суток выходной. Самое то, что мне требовалось. Начальник взял меня, но с некоторыми сомнениями. По базе МВД я был чист как свежевымытое стёклышко, вредных привычек лишён, прописка постоянная здешняя, жилище совсем рядом. Оказалось, это самое, что живу рядом, было сомнительным обстоятельством, боялся начальник, что буду домой отлучаться во время дежурства. Я заверил начальника, что отлучаться не буду ни на минуту, что дома у меня ничего привлекательного, и он мне поверил. Также смущала его моя молодость. Двадцать шесть лет, чего в них плохого, казалось бы? А он привык к отставникам, к пенсионерам, к бывшим прапорщикам и лейтенантам, им, дескать, доверять ещё можно, а к молодёжи у него доверия никакого, они люди ненадёжные, непостоянные, даже если без вредных привычек.

С трудом, но удалось его разубедить. Спросил меня, по трудовой хочу работать или неофициально, я, конечно, выбрал неофициально, потому что если что произойдёт, не будет материальной ответственности. Нет работника официально, значит, и официальной ответственности нет. Самое то, что мне нужно. Платить, конечно, стали сущие гроши, но я решил, что год, а то и два, сумею протянуть, а там придумаю что-нибудь новое. Где бы ни работать, лишь бы не работать, как мудро выразился герой одного очень старого кинофильма.

 

 

3.

 

У меня был выходной после ночной смены. Целых два выходных. Вернее, полтора, потому что половина первого дня уходит на отсыпание и восстановление после рабочей ночи. Не то чтобы ночь на этой автостоянке была такая уж бессонная и беспокойная, просто у меня не получается спать, даже вполглаза дремать в этой каморке-дежурке на сваях, поднятой высоко над скопищем автомобилей всех марок и расцветок. На крыше будки, прямо у меня над головой, стоит прожектор, освещающий всю стоянку, и свет от него такой сильный, что внутри дежурки хоть глаза зажмуривай, словно в солнечный день. Попробуй тут задремли, хотя есть что-то вроде лежанки с подушечкой, матрасом и колючим одеяльцем наподобие солдатского. Да и хозяин у нас бдительный, названивает среди ночи, иногда наведывается, и это понятно, охота ему будет нести потом ответственность за угнанный, обворованный или повреждённый автомобиль клиента.

А вот читать на дежурстве получается хорошо. Яркий свет чтению не помеха, а суеты и шума ночью много меньше. Подъедут за ночь две или три машины, запустишь их, проверишь ситуацию, и отдыхай спокойно дальше. Чайку вскипятишь, заваришь покрепче, чтобы бодрости не убавлялось, и читай себе сколько влезет, вбирай в себя чужую мудрость, развивай свой мыслительный агрегат. У меня в дежурке целая библиотечка за три месяца образовалась, в картонном коробе под лежанкой хранится. За неё мои сменщики умником меня и прозвали. Молодцы они, спасибо им за комплимент.

Откуда я взял столько книг, что их набралось на почти полный короб? Не из дома же свои принёс, конечно, не из дома. Неумные заевшиеся люди избавляются от них как от вышедшего из употребления домашнего хлама, на электронную версию, видите ли, все переходят. Выносят книги из квартир, выкладывают внизу у почтовых ящиков, а то и вообще на улицу вынесут, хорошо ещё если в картонной коробке. И отличные книги там попадаются, и даже совсем новые, десятилетиями пылившиеся на полках, так и не раскрытые ни единого раза. Недоумки! Придёт время, они сильно пожалеют об этом. Будут локти кусать, будут тосковать о бывших своих книгах, когда вся их электроника накроется медным тазом, а это непременно будет, раньше или позже, непременно будет.

Отсыпаюсь я часов до двух. Отсыпаюсь, но не высыпаюсь. Полностью отоспаться после такой ночи оказалось невозможно. Врачиха в поликлинике сказала мне, что ночные смены – самое вредное, что можно придумать для человека, что это стопроцентная патология. Это, якобы, против природы человека, против биологического ритма его жизни, заложенного в человеке изначально. Животное, сказала врачиха, нельзя заставить спать не в те часы, которые ему определила природа, оно от такого принуждения заболевает и гибнет. Только человек способен так вот изнурять себя, ломать и выворачивать. Кто бы сомневался! Человек ещё и не на то способен, как показывает вся история, главным образом способен в отношении себе подобных, но также и в отношении себя самого.

Выпил, как проснулся, кофе со сгущёнкой. Две чашки выпил. Кушать не хотелось после ночи и отсыпа, да и всё равно обед готовить через час-другой. Кстати и в холодильнике было шаром покати, в магазин пора было сходить подзакупить съестных изделий. Вот так сошлось и так пришлось, что вышел из подъезда я в четырнадцать с копейками. Вышел бы чуть позже или раньше, ничего бы не случилось.

Отовариваюсь я очень скудно, беру только самое простое, самое необходимое для продолжения жизни. На жалованье ночного сторожа сильно не разбежишься, да мне, слава богу, много и не требуется. Мой идеал – аскетизм, пускай не строгий, но к этому приближенный. Жить скромно, тихо, незаметно, жить больше внутренней жизнью, чем внешней, а для этого много калорий не требуется, и уж совсем не требуется деликатесов.

Взял моркови мытой около килограмма, взял пачку гречи (люблю утром разварную гречу, она с кофе одного цвета), взял пачку спреда растительного, пакет молока на пол-литра, два с половиной процента жирности, подумал, брать ли что-нибудь мясное, брать не стал, взял вместо этого яичек среднего калибра, десяток в пластиковом контейнере. Хлеб дома у меня ещё имелся, до конца дня хватит, завтра свеженького подкуплю. Получалось экономно по деньгам, как я и рассчитал.

– Картой или наличными? – спросила кассирша.

– Картой, конечно, – буркнул я раздражённо.

Кто же сейчас наличными платит, тут и спрашивать нечего. В то же время бессознательно я отметил, что пожилая тётка впереди меня рассчитывалась именно наличными. Конечно, это её дело, есть ещё чудаки среди пенсионеров.

Достаю свою сбербанковскую карту, подношу её к окошечку терминала, и не успел ещё приложить, как – щёлк! – кассирша мне уже протягивает чек. Немного удивился, больно быстро это получилось, но какая моя разница, забрал с терминала свою карту, чек сунул в карман, двинулся к выходу и чувствую – что-то не то с моей банковской картой. Не такая на ощупь она, как была прежде. На выходе из магазина остановился, посмотрел на карту – всё в порядке, карта мне привычная, моя. Только толстой стала чересчур. Перевернул. Но почему она зелёная с той стороны? Моя ведь карта серебристая, причём с обеих сторон…

Наконец дошло. Разъединил, и в руках у меня оказались две карты, моя серебристая и чужая зелёная. Откуда? Почему?.. Соображал, соображал и наконец сообразил: кто-то передо мною оставил на терминале свою карту. Терминал там почти горизонтальный с небольшим только наклоном, человек отвлёкся и забыл её, а карта не соскользнула. Я, не глядя, накрыл её своей картой и потом забрал обе, они просто прилипли друг к другу. И заплатил я, получается, чужой этой картой. Своей я заплатить никак не мог, на терминале лежала чужая зелёная карта. Женщина передо мною рассчитывалась наличными, это я точно запомнил. Значит, карту оставила не она, а тот, кто был перед нею. Возможно, я даже его видел, смотрел на него, когда ожидал своей очереди, но хоть убей не помню, кто там стоял.

Первым моим инстинктом было вернуться и отдать зелёную карту кассирше, всё равно ведь через минуту-другую забывший прибежит, начнёт искать, будет всех о ней спрашивать. Я даже дёрнулся уже в сторону кассы… и остановился. Почему остановился, сам не понял. Стоял и соображал, почему я стою. Наконец сформулировал: отдать кассирше карту и уйти нетрудно, но не слишком умно. Кассирши – народ ненадёжный. Сунет карту в загашник себе, прибежавшему скажет, что ничего не видела, никто ей не передавал, а потом этой картой воспользуется на всю катушку, пока владелец не успел её заблокировать, наберёт в своём же магазине полную тележку дорогущих яств и будет жировать неделю. Нет, кассирше доверять такое дело не годится. Постою спокойно, подожду, придёт ли человек за ней и начнёт ли искать, и если придёт, вот тогда… А что тогда? Я сам ещё не знал, как поступлю. Сел на какой-то выступ вроде кожуха отопительной батареи у входа и стал ожидать.

Минут пятнадцать или двадцать ждал, сидел у входа. Никто не появлялся, не подходил взволнованный к кассирше, не спрашивал про банковскую карту. Нормально приходили покупатели, разбредались по торговому залу, выбирали товар, расплачивались за него у кассы. Я начал думать: а может, карта пустая, может, её просто выбросили за ненадобностью, а я тут сижу, волнуюсь? Может, мне показалось только, что я ею за свой товар расплатился, а в действительности – пустышка?.. Да конечно же, скорее всего, так и есть. Мне сразу легче стало на душе и проще, когда я подумал об этом. Вот сейчас и разберусь без промедления.

Прошёл в торговый зал, взял пачку овсяного печенья, прибавил к нему баночку мёда, то есть, то взял, что никогда не брал прежде, и его не жалко будет возвращать, а расплачиваться подошёл к другой кассе, не к той, где зелёная карта осталась. Волновался, даже боялся немного, прикладывая карту к терминалу… «Успешно» высветилось на стекле. Кассирша выдала мне чек, и я скорее двинулся к выходу с этим дурацким печеньем и с мёдом, которые, конечно, пригодятся мне, но как всё это странно, и что дальше делать с этим, я ещё не знал.

На скамье в скверике неподалёку от универсама, в котором я отоварился, сидел и рассуждал о происшедшем. Сколько-то денег на этой карте, следовательно, есть. С минуты на минуту владелец хватится её и постарается заблокировать. Или в банк побежит, или станет туда звонить, если знает телефон. Но в данный-то момент она работает. Имею ли я право чуточку попользоваться этими деньгами? Юридического права у меня, конечно, нет, а что можно сказать о праве моральном? Эту карту я не украл. Эту карту я не нашёл. Я даже не знаю, как она у меня оказалась. Она сама появилась у меня в руке, словно с неба свалилась. Такое не может быть простой случайностью, тут что-то вроде предназначения. И пока она ещё действует, большой глупостью будет с моей стороны не извлечь из неё хотя бы небольшую пользу. Совесть моя будет чиста. Ведь я не собираюсь разорять неизвестного мне человека, я только немножко, совсем немножко отщипну от его пирога, да и то ещё если получится…

Вернувшись в универсам, я набрал полную корзину всякой снеди, которая однозначно могла быть мне полезна, притом старался брать продукты долгого хранения. Здесь были и греча, и рис, и овсяные хлопья в коробках, и подсолнечное масло, и полукопчёная колбаса, и сыр «Гауда» в расфасовке на четыреста граммов, и сливочное масло в пачках, которых я взял сразу три, и творог, и сметана, и хорошего хлеба взял разных сортов, и наконец взял упаковку телячьего фарша, из которого этим же вечером мог сделать котлетки…

С замирающим сердцем подошёл к кассе, выложил эту немалую груду на ползущую ленту. Ах, как же неловко сейчас будет, если карта уже заблокирована, если она не сработает. Или вдруг потребуется ввести ПИН-код оттого, что я набрал товара на чересчур большую сумму. Кассирша средних лет, видно, что опытная, такую не удивишь ничем и не проймёшь. И смотрит на меня, как будто в чём-то уже заподозрила. Нехорошо мне как-то стало, словно я уже попался.

– Пакет нужен? – равнодушным заученным тоном спросила.

– Нужен, – ответил я охрипшим от волнения голосом, и он действительно был нужен, я об этом не подумал.

Прислоняю карту к сенсорному окошку – «пи-и-п!» – «Успешно». Ф-у-у… сразу отлегло от сердца. Получилось, получилось! Теперь ноги в руки и из магазина поскорее. Спрятать карту поглубже в карман и, не оглядываясь, не подавая виду, что со мной что-то не так, спокойным уверенным шагом вон, вон отсюда!..

 

 

4.

 

Дома я в спокойной обстановке тщательно рассмотрел эту карту. Красивенькая. Зелёненькая. В правом нижнем углу большими белыми буквами слово МИР, вверху ещё большими, но зелёными в цвет карты, рельефными буквами слово СБЕР. Посередине выдавленный так, что и слепой прочёл бы наощупь, номер карты из шестнадцати цифр. Срок действия аж на три ещё года вперёд. На обратной стороне число всего только из трёх цифр и мелким шрифтом предупреждение: «Никому не сообщайте этот код, в том числе сотруднику банка». Не сообщу, ей-богу не сообщу, на этот счёт можете не беспокоиться. Ну, и наконец совсем смешное – в самом верху самыми мелкими циферками номер телефона для связи с банком. Чтобы заблокировать, конечно. То есть, я держу в руке карту, смотрю на неё и прошу её заблокировать, потому что я её потерял, что ли так? Разве что держать этот номер в уме или написать его маркером на запястье и ходить вот так маркированным. Занести тот номер в телефон на всякий случай не каждый сообразит.

В общем, спасибо этой карте и незнакомому человеку, оставившему её для меня. Подарившему фактически. На неделю он меня продуктами питания полностью обеспечил. К вечеру она, конечно, будет заблокирована, не полный же он раздолбай, этот дядя, а может, и тётя. А я успею попользоваться тем, что сумел оторвать, ему будет наука. И совесть моя абсолютно спокойна, как я себе и предсказывал.

Весь остаток того дня я провёл в непривычно для меня хорошем настроении. Из дому больше не выходил, с аппетитом то и дело кушал закупленные продукты питания, особенно налегал на полукопчёную колбасу «Тартуская», уж очень она сочная и ароматная, отдающая чесночком и чёрным перчиком, хотя я достоверно знаю, что все копчёности-полукопчёности вредны для органов пищеварения. Но попробуй удержись, когда такой соблазнительный запах на всю мою кухонку и практически не разделённую с ней комнатушку.

До позднего вечера я валялся на кушетке, поднимался иногда, чтобы заварить свежего чаю, сделать бутербродик с «Тартуской» колбаской, и читал, читал… Если я дома, и у меня нет неотложных хозяйственных дел, я лежу и читаю. Читать приохотился сызмальства. У отца с матерью была большая библиотека, я вырос, можно сказать, возле книг, среди которых было много и детских, и юношеских. Книги были большей частью устаревшие, советского периода, но я этого тогда не понимал, они мне просто нравились, и я приохотился к чтению именно таких книг, старомодных, повествующих о какой-то давней, прошлой жизни, которой в действительности вокруг меня не было. Неважно, были это авторы отечественные вроде Валентина Катаева, Константина Паустовского, Максима Горького, или зарубежные вроде Жюля Верна, Герберта Уэллса или Джека Лондона, читал их всех я с равным интересом и удовольствием. Позже я пробовал читать и современную модную литературу, например, Пелевина, Лукьяненко, Глуховского, ещё кого-то, уж не помню, кого именно, но такое чтиво у меня не шло, я неизменно возвращался к своим проверенным временем старорежимным авторам. Наверно, со стороны это выглядело странным, ведь я человек молодой, я должен по всем правилам интересоваться авангардным искусством, и, однако же, вот так, какой-то я несовременный.

В тот вечер я читал, с чего вдруг, сам не знаю, Конан Дойла. Конечно же, «Записки о Шерлоке Холмсе». Я вовсе не фанат этого англичанина и не фанат его прославленного на весь свет великого сыщика. Обо всех его похождениях я читал ещё в детстве, и уже тогда чувствовал явную книжность, придуманность этих историй. Читал их, помню, с интересом, даже с увлечением, и в то же время понимал, что это всё фуфло, что в жизни так быть не могло, что гениальность этого самого Холмса вымысел, причём вымысел вовсе не гениальный. И всё равно читал, и оторваться, как ни парадоксально, не мог.

Вот и теперь я читал, вернее, перечитывал, «Шерлока Холмса» с интересом, отмечая в то же время для себя: нет, примитивно, примитивно, очень примитивно. Все эти «Человек с рассечённой губой», «Скандал в Богемии», «Шесть Наполеонов», «Голубой карбункул»… И написано примитивно, и сюжетцы высосанные из пальца, на подростка рассчитанные, который не знает ещё подлинной жизни. И всё равно я заново читал эти рассказики с прежним интересом и даже словно с сопереживанием. Не удивительно, что во всём мире ими упиваются и считают верхом гениальности. Простодушны же люди!

И уж если я заговорил о детективах, практически все они полная чепуха. Начиная с родоначальника этого жанра Эдгара По. Ну, прочтите повнимательнее «Золотого жука» или «Убийство на улице Морг», ну, это же галиматья, если начать анализировать. Ничего подобного быть не могло ни при каком раскладе. Не говоря уже о всяких разных комиссарах Мегре, Эркюлях Пуаро, лейтенантах Коломбо, а уж проницательные дамочки вроде миссис Марпл, такие гениальные, дескать, старушки… Слов у меня не хватит, если начну сердито высказываться в их адрес.

 

 

5.

 

Весь следующий день был полностью мой, совершенно свободный день. Одно дело уйти с работы в восемь утра, потом отсыпаться до двух, потом завтракать-обедать, и только потом уже это твой день, а получается лишь половина дня. И совсем другое дело просыпаться когда хочешь, то есть, утром, завтракать когда хочешь, а потом заниматься чем хочешь. Теперь ещё к моему удовольствию прибавилось – завтракай чем хочешь. Я даже не сразу сообразил, откуда у меня в холодильнике такие вкусности в таком количестве. Потом вспомнил вчерашнее и возликовал, ведь как мне повезло с этой забытой кем-то картой.

Пока я наслаждался кофе, омлетом, сыром «Гауда» и колбасой «Тартуская», постепенно ликование уступило место грусти. Конечно, эта лафа для меня уже кончилась. Конечно, растяпистый гражданин (или гражданка?) уже добежал до ближайшего отделения Сбербанка и заблокировал свою карту. Ну и ладно, до конца недели купленных деликатесов мне, надеюсь, хватит. А пока насущные, конкретные дела.

О неоплаченном электричестве мне напоминают SMS уже третий месяц. За коммунальные услуги тоже не платил три месяца, вон, счета лежат на полочке в прихожей. И получить из ремонта DVD-плеер очень нужно, там, в этом плеере, застрял диск с фильмами Пазолини, прямо посреди просмотра «Свинарника» что-то внутри плеера фукнуло, фильм остановился и плеер погас, заново он уже не включался. Блок питания, дескать, сгорел, объяснил мне мастер, принимавший его в ремонт. Давно уже мой плеер должен быть готов, и надо наконец досмотреть «Свинарник» (не в первый раз его смотрю, конечно), а потом ещё пересмотрю «120 дней Содома».

В автобусе я достал уже было свой проездной, но что-то толкнуло меня испытать эту вновь обретённую карту. В конце концов, чем чёрт не шутит. Она у меня как была вчера положена в нагрудный карман джинсовой куртки, так и лежала там надёжно. Замирая от волнения и любопытства, приложил зелёненькую к валидатору… «Оплачено». Оплачено! Действует зелёненькая, действует! Да что же это за безмозглый растеряха, что же он её не заблокировал, ведь прошли уже целые сутки?.. И поделом ему, беспутному, а мне карты в руки… «Карты» – «Карта», почти каламбур получается.

Я был так ошеломлён этой приятной неожиданностью, что не сразу сообразил, как быть дальше. Придя в себя, решил, что действовать теперь надо в удвоенном темпе, ведь в любую минуту всё могло измениться. Выскочил на ближайшей остановке из автобуса, пересел во встречный, доехал до своего дома, забежал в квартиру, взял неоплаченные квитанции за жильё, их оплатить следовало в первую очередь. Скорым шагом двинулся в Сбербанк, но не в ближайшее отделение, где оплачивал всегда, а подальше, через два квартала. Хотя карта не именная, осторожность лишней не будет. Всё-таки я очень волновался, когда подходил к отделению. И только когда уже взялся за ручку двери, меня как ударило – боже мой, что я делаю! В Сбербанке непременно нужно либо предъявить паспорт, либо ввести ПИН-код, а скорее всего, то и другое вместе. Я находился на грани провала, рисковал загубить такое важное, материально выгодное для меня дело. Бог с ними, с квитанциями за жильё, оплачу позже из сэкономленных средств. Скорее, скорее, по другим точкам оплаты, где только можно успеть побывать, а в Сбербанк – ни ногой!

В «Энергосбыте» всё прошло успешно, оплатил квитанции за электричество, и ещё авансом внёс на будущее, чтобы дольше не беспокоили. На станции метро оплатил за следующий месяц проездной на все виды транспорта. В салоне связи оплатил домашний Интернет и телефон по максимуму, на два месяца вперёд. Получил из ремонта свой плеер из, которого наконец извлекли Пазолини, можно будет вечером досмотреть «Свинарник», а потом ещё «120 дней Содома» пересмотреть, если в сон не будет клонить.

В конце марафона, уже возле своего дома, забежал в универсам, и хотя продуктов было запасено предостаточно, всё же решил прикупить. Гулять так гулять, наверняка уже в последний раз. Взял увесистую замороженную утку, моркови, персиков, бананов, буженину, сыру взял, который получше и подороже «Гауды», называется «Маасдамер», хлеба взял багет «Парижский», ещё взял сливочный плавленый сыр в ванночке с крышкой, «Карат» называется, две ванночки, каждая в полкило. В общем, упарился и отоварился. А перед кассой снова оробел.

Вот приложу сейчас эту карточку, а терминал возьмёт да и выдаст: «Ваша карта недействительна». Как на меня тогда посмотрит кассирша, она на меня и так уже смотрит, словно хочет сказать: «А ведь это не ваша банковская карта, молодой человек. Почему же вы так бессовестно пользуетесь ею уже второй день? Ну-ка, где наша охрана!..».

В отчаянии, почти бессознательно я приложил карту к окошечку терминала – «Успешно». Боже мой, опять успешно, всё ещё успешно! Я так обрадовался и воспрянул духом, так расхрабрился, что рискнул вернуться в торговый зал и прибавил к покупкам ещё и бутылку дорогого белого итальянского вина «Принцесса Гавиа». По случаю моего внезапно возросшего благосостояния можно позвать Вероятную и устроить что-то вроде посиделок-полежалок. А теперь скорее ноги в руки и бегом из магазина!

 

 

6.

 

Жить в квартирёнке-студии на семнадцатом этаже, это, знаете, то ещё удовольствие. Конечно, у кого-то и такого жилья нет, всё познаётся в сравнении. Вот я и сравниваю, ведь другие люди живут в нормальных квартирах с кухней, с ванной, с прихожей, всё как положено. А я?.. Комната – из угла в угол четыре шага. Шага, а не метра. Кухонька вдвое меньше, отделена от комнаты широким проёмом без двери, ну а санузел просто сказка: умывальник, душ и унитаз в одном флаконе (ванны нет, конечно) на двух с половиной квадратных метрах. И никакой прихожей, вешалка за входной дверью слева, так что если одежды навешано много, дверь широко не распахнуть, она в одежду будет упираться. Хоромы, одним словом.

Не только квартиры в этом доме нелепы, нелеп и сам дом, он поставлен там, где никакого дома быть не должно. Застройщик продавил себе это пятно застройки на месте маленького скверика между двумя давно поставленными домами. Отвратительно мне само это слово «застройщик», моя воля, так я бы его запретил, а самих застройщиков отправил бы на вечное поселение в солнечный Магадан, пусть там на вечной мерзлоте застраивают что хотят. Так и видишь за этим словом лицемерную харю главаря подпольной строительной мафии, слоняющегося по городу и высматривающего любой приятный для глаз горожанина зелёный клочок земли. Увидев, потирает свои вспотевшие от радости ладошки и немедленно начинает заинтересовывать нужных людей в верхах городской власти. Портфель у него набит пачками купюр самого крупного номинала, и он не сомневается, что найдёт путь к сердцам всех, кто ему нужен. Можете быть уверены, никакой парк, никакой сквер не сохранятся в городе, пока существуют эти мерзкие криминальные существа.

Так вот, эта сволочь согласовала строительство на месте скверика двенадцатиэтажного типового дома на два подъезда, ликвидировала скверик, обнесла образовавшуюся пролысину строительным забором, но строительство долго не начинала, чего-то ещё темнила. Жулик он жулик и есть, вскоре выяснилось, что он «пересогласовал» двенадцатиэтажный дом с двумя подъездами на двадцатипятиэтажный с четырьмя подъездами, только уже не типовой, а индивидуальный с квартирёнками-студиями вместо нормальных квартир. Окрестные жители протестовали, митинговали, петиции какие-то подписывали и отсылали наверх, но куда им против чемоданов с пачками купюр. Как мне досталась квартирёнка в этом идиотском доме, я рассказывать не стану, дело это долгое и не совсем законное, как и само это торчащее над микрорайоном строение.

Принимать в таком жилище гостей ещё надо уметь. И надо ещё иметь кого-то, кто будет с радостью приходить в такое жилище. У меня друзей нет, потому и гостей не бывает, если не считать, конечно, гостьей Вероятную. Это я ей дал такую кличку, на самом деле её зовут Верой, а Вероятной я её прозвал за словечко, которое она к месту и не к месту вставляет по всякому поводу. Из-за этого словечка никогда не поймёшь, что она хочет сказать, согласна или не согласна, обещает приехать, когда я её зову, или ещё посмотрит. Впрочем, она всегда приезжает и даже не слишком опаздывает против оговорённого времени.

 

 

7.

 

– Вот это да, ты что, разбогател? Вероятно, разбогате-е-л… – удивилась Вероятная при виде итальянского вина и разложенных по тарелочкам деликатесов.

– Откуда мне разбогатеть, просто надо же тебя по-божески хоть раз принять.

– Ну, ты раскошелился, вероятно, сильно ты раскошелился!

Хотя язык у меня чесался поделиться с нею неожиданно свалившейся на меня халявой, внутренний голос подсказывал, что делиться этим не следует ни с кем вообще, а с нею в особенности, учитывая её болтливость и отсутствие у неё в голове прочных мозгов. С этой Верой я работал в ООО, когда был там исполнительным директором. Я был директором, она была продавцом в одном из наших киосков, то есть я был её боссом. Больше того, я и принял её на работу и определил ей конкретный киоск, в котором она по двенадцать часов, в день или в ночь, сидела наподобие кукушки в ходиках, высовываясь время от времени, чтобы отпустить покупателю бутылку пива, или пакет чипсов, или шоколадный батончик, или другую какую-нибудь ерунду из нашего дивного ассортимента.

Лет ей было под тридцать, из себя вполне и даже очень, фигуристая, личико приятное, семейное положение «замужем», но муж уже больше года отсутствует по какой-то якобы неизвестной ей (врёт, конечно же) причине. Всё остальное мне было неинтересно и остаётся неинтересным по сей день. Признаюсь, я пользовался своим начальническим положением, навещал её как бы с проверкой в ночную смену, по взаимному с нею, конечно, согласию. Покупателей ночью было полтора человека, можно было закрыть изнутри шторки, погасить свет, и делай что хочешь в тесноте да не в обиде, причём в любой позе. В этом деле она была безотказной, с радостью совмещала в рабочее время необходимое с приятным.

Потом мне пришлось её уволить за растрату и пристрастие к выпивке, потом я уволился сам, но тесных отношений мы не прекращали ни на месяц. Она была удобной приходящей женщиной без претензий на большее, чем мог предложить ей я. Непременным было лишь одно – выпивка, но не крепкая, не водка, не коньяк, а только пиво или вино не крепче портвейна. Такой расход был мне по силам, так чего же обрывать вполне полезные контакты?..

– Французское, вероятно? – спросила она, указывая на бутылку с вином.

– Итальянское.

– Не хуже французского, вероятно?

– Уверен, что не хуже. Кстати, французские вина уже не считаются лучшими в мире. Испанские и южноамериканские теснят их по всем направлениям.

– Испанские? Вероятно, они тоже хорошие.

Можно подумать, она сумела бы отличить французское вино от итальянского, а испанское от чилийского. Она даже этикетку не смогла бы прочесть, латинский шрифт для неё всё равно что китайский. Вот сыр, колбаса, карбонад, буженина, бананы, груши, яблоки и особенно вино, вот это было ей понятно, и на это она с аппетитом набросилась, даже как-то чересчур старательно. Живёт по всем признакам очень скудно, не работает, потому что в одном месте не берут, на другое сама не согласна, а из третьего выперли за нерадивость. Я этих её обстоятельств не знаю и знать не желаю, у нас с нею что-то вроде негласного уговора: кто чем занимается, где что имеет и с кем встречается, об этом не говорить. Только о самом простом и приятном, ну, можно ещё о том, как работали вместе в ООО, там тоже было кое-что приятное. Впрочем, по некоторым её нечаянным проговоркам я понял, что она подрабатывает в электричках, торгует разной дребеденью вроде лейкопластырей, пальчиковых батареек, шариковых авторучек, поздравительных открыток. Доход в этом деле, конечно, мизерный, а иногда и ноль дохода, если не покупают. И болтаться приходится целый день по этим грохочущим катящимся составам, удовольствие ещё то, представляю. И контролёров, и охранников поездных необходимо умасливать, делиться с ними баблом, а не то вытурят из состава, официально-то торговля в электричках запрещена. А когда делиться нечем, остаётся бить на жалость, авось сделают вид, что не замечают. Не позавидуешь такому роду деятельности. Вот только жаловаться Вероятной не на кого: по её способностям найти что-то другое, что-то более серьёзное, ей не светит.

Для меня Вероятная – женщина функционального назначения. Без женщины в моём возрасте, к сожалению, не обойтись. Конечно, если мужчина нормален. Убеждён, что я нормален, всяких разных гомосеков и даже бисексуалов терпеть не могу, упаси меня боже стать таким как они. Пускай меня обвинят в гомофобии (тоже вот, придумали словечко), а я их не люблю и все дела. Да, не люблю, и не боюсь сказать об этом вслух. Я не желаю о них слышать, потому что я нормален. Поэтому я вынужден встречаться с Вероятной, вынужден терпеть её общество и стараюсь выказывать к ней какое-то благоволение, которое она по глупости принимает за любовное отношение. В такие минуты мне её немного жалко, но я гоню от себя сентиментальные чувства. Трудно поверить, но половой акт как таковой меня вовсе не привлекает, удовольствие от него я почти не получаю, разве что самую малость. Есть в нём что-то принижающее человека, что-то животное, первобытное, а мы, люди, вынуждены с этим мириться в силу нашей физиологической потребности.

Когда я на своей кушетке занимаюсь с Вероятной этим важным делом, необходимым для поддержания моего мужского здоровья, я постоянно вспоминаю наш торговый киоск, где мы занимались этим же самым. Теснота и там и здесь невероятная, и неизвестно ещё, где теснее. Кроме того, киоск был экзотикой, я знал, что в любой момент могу покинуть его и оказаться у себя дома. А отсюда уйти некуда, здесь тупиковый вариант, ведь это и есть мой, как ни странно это звучит, дом.

Ночевать я её не оставляю ни в каком случае. В прошлом раз или два пробовал, так это превращалось для меня в мучение. Комнатушка одна, спальное ложе одно, притом на двоих не рассчитанное, и какой же это для меня сон, какой отдых. Не говоря уже о том, что не такая уж она милашка, недостаточно, на мой взгляд, чистоплотна, иногда заметно, что давно не мыла голову. Поэтому я держусь строгого правила: сделала своё дело – будь ласкова, топай до дому. Проводить до автобуса или до метро, это пожалуйста, но не более.

В этот раз я не пошёл её провожать. Итальянскую «Принцессу Гавию» мы с нею выпили по ходу приятного взаимодействия, а провизии у меня оставалось ещё достаточно. Положил ей в пакет буженины, сыру, четыре банана, четыре яблока, неначатый багет «Парижский» в упаковке, так она была и рада и довольна до того, что о проводах даже не заикнулась.

– Ну ты даёшь, ты расщедрился! Разбогател, вероятно, разбогател, только не признаёшься.

Вручая ей пакет, почувствовал что-то вроде досады оттого, что приходится расставаться с таким качественным и недешёвым товаром, но какое-то шестое чувство говорило мне, что это не беда, что сегодня лафа для меня не кончается, что будет ещё для меня буженина, и сыр, и другие хорошие вещи.

После её ухода я досмотрел «Свинарник» Пазолини. Классная всё-таки вещь! В ней непонятно всё, но это непонятное талантливо, и потому выглядит многозначительным. Молодчина Пазолини, хотя и был открытым гомосексуалистом. Плохо, кстати, кончил из-за этой своей ненормальной особенности, никакому режиссёру не пожелаешь такого конца.

 

 

8.

 

Следующий день был выходной, свободный полностью. Я проснулся с посетившей меня ещё вчера непонятно с чего возникшей уверенностью, что и сегодня фортуна будет на моей стороне. Зелёная моя волшебница не должна меня подвести. Одаривала меня позавчера, одаривала вчера, так и сегодня должна продолжать своё доброе дело. Не то чтобы я был уверен на все сто процентов, просто внутренне был почему-то спокоен, словно кто-то что-то мне твёрдо пообещал.

Я хорошо выспался, самочувствие было прекрасное, тонус после вчерашних физических упражнений с гостьей был на высоте. Заварил кофе, сделал омлет из четырёх яиц (обычно делаю из двух), нарезал толстыми ломтями сыр, масло на хлеб намазывал густо, чуть ли не в палец толщиной, и сливок в кофе подливал сколько хотел. Сливок я вчера купил десятипроцентных, а сегодня решил, что куплю двадцатипроцентных, самых лучших. Если, конечно… Нет, не может быть никаких «если». Я просто мысли такой уже не допускал.

После завтрака отдыхал с полчаса на кушетке. Слушал музыку в лежачем положении. Я немножко меломан, записей у меня много, причём самых разных жанров. Пожелает душа джаза, поставлю Дюка Эллингтона, или Джона Льюиса с его «Модерн джаз квартетом», или Джимми Смита, электронщика-органиста. Захочется лирики – пожалуйста, Энди Вильямс, или Мэтт Монро, или совсем уж лиричный Пэт Бун; а то и итальянцы голосистые или испанцы наподобие Аль Бано, Джанни Моранди, Хосе Хосе, Игнасио Виньори. Для утреннего часа больше подходит что-нибудь энергичное, мобилизующее, например, Джин Винсент, Эдди Кокрэн, Брайан Зетцер, да хотя бы и ветеран старина Билл Хейли, не говоря уже о моём любимчике красавчике Элвисе Пресли. Я знаю, когда у него день рождения, и я его всегда мысленно отмечаю и обязательно ставлю что-нибудь из его записей. Вот на нём и остановился. Прослушал «Сестрёнку», «Поцелуй кузины», «Легко пришло, легко ушло», «Глупо, что люблю тебя» и напоследок «Да здравствует Лас-Вегас». Нормально. Настроение добавочно улучшилось . Пора было идти, впереди у меня была операция «Грин-карта».

До универсама можно легко дойти пешком, всего-то полторы остановки, но я поехал на автобусе. В нём самый безопасный и надёжный способ проверить эту карту «грин». Ну, с богом, как говорится. Сделал глубокий, глубокий вдох, приложил её к валидатору… «Оплачено». Ура, ура, ура! Действует зелёненькая, действует. Не обмануло меня шестое моё чувство.

В гипермаркет я входил уже с полной ясностью мыслей и определённостью намерений. Действовать нужно было по плану и, главное, оперативно. При этом не забывать, что сумма чека не должна превышать три тысячи рублей, иначе система потребует ПИН-кода, которого я не знаю. Конечно, можно притвориться, что код я забыл, убрать из корзины какую-то покупку, и всё будет нормально. Но нет, нельзя давать даже малейший повод к подозрению. Всё должно выглядеть буднично и естественно. Я даже лицу своему придал выражение простодушного человека, который по пути забрёл в магазин и покупает потому, что надо же что-то купить, раз уж зашёл.

Ещё один вопрос меня тревожил и заставлял напрягаться. А что если владелец карты давно уже хватился её, обратился в банк, там ему сообщили, что по карте совершаются операции, деньги с неё кто-то расходует, предложили карту заблокировать, но он решил иначе. Решил с помочью банка отследить злоумышленника, то есть, меня, взять его с поличным и привлечь к ответственности. Что если так?..

Я не знал, возможно ли такое вообще, есть ли у них такая техническая возможность. Если даже есть, им потребуется время, а я этого времени дать им не должен. Действовать чётко и быстро. Не задерживаться у кассы ни на одну лишнюю секунду. Приложил карту к терминалу, увидел желанное слово «Успешно», моментально сгрёб покупки в сумку – она у меня объёмистая приготовлена – и спокойным с виду, а на самом деле скорым шагом к выходу. Риск, конечно, есть, но небольшой, а кто не рискует, то не пьёт итальянских вин и бужениной с карбонадом не закусывает, с усмешкой говорил я себе, входя в гипермаркет через самораздвигающуюся стеклянную дверь.

Вот точный список того, с чем я вышел из этого продуктового магазина:

• масло сливочное 82% жирности 180 граммов пачка – 4 пачки,
• икра паюсная лососёвая «Путина» 120 граммов нетто – 2 баночки,
• шпроты крупные «Премиум» в масле 175 граммов нетто – 4 банки,
• бекон «Мистер Окорок» в вакуумной упаковке 400 граммов – 1 упаковка,
• медальоны из свинины, полуфабрикаты, 450 граммов – 1 упаковка,
• сливки 20% жирности «Клевер» 100 граммов в упаковке – 6 упаковок,
• йогурт клубничный 300 мл в пластиковой бутылочке – 5 бутылочек,
• картофель мытый египетский – 2,7 кг,
• томаты «Черри» на ветке – 2,2 кг,
• виноград «Ларисса» из Греции – 2,3 кг.

Невозможно передать владевшее мною в те минуты чувство. Я – богач, олигарх, мне всё по карману, весь этот огромный магазин с его залежами колбас, ветчин, оливковых масел, сливок, томатов, яблок, груш, бананов, винограда, коньяков, портвейнов, игристых вин. Нет, конечно, умом я понимал, что это будет не вечно, что никакой я на самом деле не набоб и не нувориш, и вообще всё это может кончиться для меня плохо, но ощущение было именно такое, отделаться от него я был не в силах. Ну и ладно, думал я, ну и пусть, побуду богачом денёк-другой, сыграю роль калифа на час, а там будь что будет. Да и не будет мне ничего за это, я уверен, потому что действую я осторожно, я всех этих мудрецов перехитрю, потому что я умнее их всех. Я купался в лучах своей внутренней славы, и будущее представлялось мне в эти минуты безоблачным.

Весь остаток дня до самого позднего вечера я мирно кайфовал, подъедал потихоньку закупленные деликатесы, потягивал голландское пивко (сбегал потом за ним дополнительно), слушал музыку, смотрел кино из своей богатой фильмотеки. Из Интернета фильмы я смотрю только в самом крайнем случае, когда по-другому фильма не посмотреть. А вот с диска, это удовольствие, диск ‒ это что-то понятное, осязаемое, у него и конверт всегда красочный с подробной информацией. И музыка у меня вся на дисках по той же самой причине. Другое дело, что музыкальные диски я часто делаю сам, скачиваю музыку из Интернета, отбираю её, группирую, записываю на диск убористо в формате МР3, придумываю для диска название, набираю на компьютере и распечатываю этикетку, и мои диски выглядят не хуже фабричных, а уж музыка на них самая лучшая. На фирменных альбомах много слабых вещей, их впихивают между хитов для количества, а другие хиты приберегают для следующего альбома, дескать, и так купят, никуда не денутся. Я же записываю только по принципу «The best of…», и слушать такое куда как приятнее.

Этим вечером я слушал немецкого арфиста Волленвайдера, он на арфе играет как на гитаре, это здорово, звучание необычное, а пьесы его собственные виртуозные, похожие на медитатив. Фильмов просмотрел два. Один китайский, но не большого Китая, а Тайваня, называется «Капризное облако». Другой фильм корейский, но, конечно, не Северной Кореи, а Южной, называется «Оазис». Первый фильм сильно смахивает на отвязную порнуху, хотя на самом деле это никакая не порнуха, это музыкальный фильм, и сделан он талантливо. Смотреть такое не каждый захочет, но мне он нравится, я его не первый раз уже смотрю. Второй фильм «Оазис» ещё круче. Там умственно отсталый парень проникается чувствами к девушке-инвалиду, колясочнице, она вся скрюченная, вся дёргающаяся, у неё церебральный паралич, говорит она с большим трудом, её вообще не понять, но он её понимает. Так вот, он к ней проникся, приходит к ней в жилище тайком от её родственников, общается с ней, скрашивает её жалкое существование, а потом по взаимному соглашению они вступают в половую связь, причём инициатива в этом исходит от девушки. За этим занятием их застают родственники девушки, вызывают полицию, обвиняют парня в изнасиловании инвалида, и он, конечно, отправляется на зону. Самое интересное, что девушка пытается объяснить полицейским, что её не насиловали, что всё было полюбовно, но её никто не слушает, да она и говорить-то от волнения не может, только бьётся в истерике и мычит, корчится в своей инвалидной коляске. Парень, поскольку он идиот, тоже не может сказать в свою защиту ничего внятного, и всё кончается плохо для них обоих. Поучительный фильм. Смотреть такое можно и нужно, хотя это и непросто, тут необходимы нервы.

 

 

9.

 

Одного моего сменщика на автостоянке зовут Георгием или попросту Жорой, второго зовут странным именем Усмеян, причём он вовсе не узбек или таджик, а чистый русский. Утверждал, что имя это какое-то древнее, из былин, а родители его были повёрнуты на старине, вот и наградили его имечком. Есть ещё третий охранник, но он не постоянный, на подхвате, и я мало его вижу. И Георгий, и Усмеян – оба они бывшие менты. Георгий пожилой уже, пенсионерит с давних пор, а Усмеян всего года полтора назад был выпихнут на незаслуженный, как я считаю, отдых. Главное, в каких они званиях вышли на пенсию: Георгий старшина, а Усмеян, в это трудно поверить, аж подполковник. Хотя лично я поменял бы местами их звания, Георгий-Жора как раз выглядит и рассуждает по-офицерски, а Усмеян просто жлоб и дурак дураком – по моему, конечно, мнению, хотя это видно невооружённым глазом всякому. Главная и почти единственная тема его разговоров – несправедливость отправки его на пенсию в подполковничьем звании, в то время как должны были вначале дать полковника. И ещё формулировку такую придумали: «по достижении выслуги лет, дающей право на пенсию, и в связи с реорганизацией отдела». А ведь мог бы ещё служить и служить трудовому народу. Недоброжелатели под него подкопались, враги и завистники, так он считает. Ну, конечно, недоброжелатели, они кругом, от них все наши беды и несчастья…

То, что пожизненно ему оставаться теперь в звании подполковника обидно, с этим я вполне согласен. Подполковник, это вроде как недополковник, что-то межеумочное, незавершённое, вроде младшего лейтенанта по отношению к лейтенанту. Даже «майор» звучит солиднее, чем «подполковник», как ни странно это сознавать. Один военный человек говорил мне, что подполковника чаще всего присваивают добросовестным майорам за выслугу лет именно перед отправкой на пенсию, чтобы пенсия была побольше. Но этот Усмеян ходил в подполковниках целых семь лет, да так и был выставлен в этом неполном звании. Вот он и страдал, и постоянно изливал свои страдании всякому, кто готов был его слушать.

Между прочим, на службе он вовсе не отлавливал бандитов с табельным пистолетом в руке, не разоблачал хитроумные козни главарей преступного мира и вообще не слишком там напрягался. Я понял из его речей, что он заведовал каким-то статистическим, или учётным, или отчётным, или каким-то подобным отделом. В общем, на Глеба Жеглова он ну никак не тянул. Особенно удивило меня, что он не знал, в чём разница между криминалистикой и криминологией, а уж этого не знать менту совсем негоже, ведь это даже мне известно. Я как-то сказал ему ради прикола, что произвожу его в полковники и буду теперь к нему именно так обращаться, так он расчувствовался, заважничал и стал после этого относиться ко мне как к хорошему человеку. Однажды он увидел у меня «Записки охотника», взял томик в руки, с важным видом посмотрел и одобрительно кивнул: «Понятно, классикой интересуешься. Ты у нас умник». Я спросил, читал ли он Тургенева, я сомневался, что он в руках его когда-нибудь держал, но он уверенно ответил: «Ну а как же!». Я не поверил, и спросил, что именно он читал. Он наморщил лоб, подумал и сказал: «Ну, это… про Каштанку. Детский рассказ. Там дворник глухой, Григорий, кажется, в цирке работал, он Каштанку утопил, живодёр, но ему так приказали».

Совсем другое дело Жора. Обычный простой мужичок лет под семьдесят, плотный, коренастый, седоватый, работящий. Три десятка лет в ментовке его ничуть не испортили, а ведь пошёл он туда сразу после армии, никаких не было у него ни школ милиции, ни университетов. Пенсия у него куда меньше усмеяновой, но он не ропщет и не жалуется на судьбу, пенсия какая-никакая имеется, ну и ладно, и спасибо, а коли на приличную жизнь не хватает, значит, надо подрабатывать, чем он и занимается. Такие люди никогда не винят судьбу, они либо её рытвины умело обходят, либо её саму корректируют. Не то что Усмеян, который только и делает, что ругает своё бывшее начальство за скупость и недостаточно уважительное к нему отношение. Книг Жора, конечно же, не читает, но и вида умного не делает, не изображает из себя человека значительнее, чем он есть на самом деле. Впрочем, никто книг сейчас в бумажном виде не читает, все пялятся в Интернет, все оттуда свои знания черпают. На этом общем фоне книгочеи вроде меня выглядят ретроградами.

С моим нежданно-негаданно свалившимся на меня денежным достатком я решил облагодетельствовать нашу охранную гоп-компанию. Давно уже нам требовался новый электрочайник, телевизор наш допотопный сгорел месяца два назад, и радиоприёмник было бы неплохо завести, ночью телевизор смотреть глупо, ночью я могу только музыку или новости слушать. В комиссионке я нашёл по умеренной цене и чайник, и телек, и радиоприёмник вполне приличные, и грин-карта не подвела меня и здесь. Оба сменщика зауважали меня с ещё большей силой, стали называть не только умником, но ещё и толстосумом, что мне льстило и доставляло, не скрою, изрядное удовольствие. Потом я прикупил в той же комиссионке термос и керамический чайничек для заварки, а в магазине «Ткани – Шторы» купил новую подушку, старую нашу немедленно выкинул, она была уже такая, что класть на неё голову мне лично было неприятно. Войдя во вкус, я и для дома своего купил хорошую подушку с бамбуковым наполнителем и ещё одну, поменьше, с кокосовым. Очень хорошие, удобные оказались подушки, не сравнить с синтипоновыми или перьевыми.

 

 

10.

 

Гораздо ниже моего семнадцатого этажа, кажется, на шестом, живёт парень по имени Владик. Я с ним и с его матерью не знаком, не имел никогда контактов, просто наблюдал его со стороны, как поневоле наблюдаешь всякого, кто живёт рядом. Ему лет, думаю, восемнадцать, впрочем, восемнадцать было год и больше назад, теперь ему не меньше двадцати. Интересная фигура этот Владик. Не один раз мне приходилось с ним подниматься или спускаться в лифте, я наблюдал его совсем близко. Классический придурок и почти дегенерат, к счастью, не агрессивный. Крепкая такая, мощная высокая фигура, и простецкая туповатая физиономия, выражение которой говорит: ну да, я от природы дурень, в мозгу у меня полторы извилины, но вы же видите, я безобидный. На лице у него всегда что-то вроде глупой улыбки, эдакое «гы-гы, всё путём, братаны». Ну, путём и путём, главное, чтобы никого не трогал при такой мускулатуре. Он и не трогал никого, только беспричинно лыбился всё время. А потом вдруг исчез, и отсутствовал почти год.

Когда я вновь увидел его, сразу не узнал. Исхудавший, подурневший, повзрослевший, скорее даже постаревший. И голова забинтована очень объёмисто, явно не от ушиба какого-то или царапины. Выходил теперь из дома только в сопровождении матери и не лыбился больше, да и какие тут улыбки, когда с головой совсем плохо. От соседки сверху я узнал, что парень занимался мотоспортом, на соревновании угодил в жуткую катастрофу, при которой один мотоциклист погиб, а второй, вот этот самый Владик, выжил чудом, но ему снесло полчерепа. Именно чудо с ним сотворили нейрохирурги. Жить дальше будет, но теперь с ополовиненным мозгом. Матушки мои, подумал я, у него ведь и без того мозгов было на три молекулы, а что же в таком случае осталось?..

Вскоре он стал выходить на улицу без матери – отца, судя по всему, у него в наличии нет, и никогда рядом не было, – выходил уже без бинтов и частенько без головного убора. Я прямо содрогнулся, впервые увидев его голову в новом виде. Конечно, не половины её, но четверти не хватало точно. Словно некто срезал ему череп тесаком наискосок над левым ухом. Лучше этого не видеть непривычному чувствительному человеку. Правы были те, кто называли сотворённое с ним хирургическим чудом. А дальше произошло то, что и следовало предположить в таком случае – он стал уже окончательным идиотом.

Теперь я частенько видел его на улице поблизости от нашего дома, чаще всего возле универсама. И что же он делал там, зачем околачивался у магазина? Всё просто: он клянчил у прохожих деньги. Да-да, самым прямым, хотя и не грубым образом. Я бы даже сказал, ненавязчивым. Да нет, что там ненавязчивым, он был робок и жалок, и чаще всего безуспешен в попытках получить от прохожих хоть что-то. Речью он владел очень плохо, поэтому мало кто его понимал, а останавливаться, прислушиваться к невнятному его бормотанию охотников не было. Впрочем, иногда ему что-то перепадало. Несколько раз он пытался обратиться и ко мне. Просьбы его звучали таким примерно образом:

– Это… это… я… я… извините… можно… можно… мелочи… немного… несколько рублей…

Конечно, я никогда не останавливался, напротив, ускорял шаг и старался на него не смотреть. Неизвестно, что у него на уме, у этого странного существа, да и есть ли у него вообще ум. Остановишься из сострадания, заговоришь и вдруг схлопочешь по физиономии, или вцепится в тебя, и поди пересиль такого амбала. Да и денег, если честно, было жалко, у меня даже копейки лишней не было в те дни.

Вот и сейчас он шагнул навстречу мне и с запинками, сбивчиво затянул обычное:

– Я… это… извините… немного мелочи… можно… немного… я… извините…

А почему, собственно, я всегда ему отказывал? Парень в трудном положении. Его инвалидская пенсия наверняка мизерна. Мать работает не то продавщицей, не то медсестрой, доход у неё самый скромный. Самого его на работу никто не возьмёт. Радостей в жизни у него никаких. Физически он крепок, тело требует калорий. Возможно, он клянчит на пиво, но и это можно понять. Так почему же не помочь ему, тем более что возможности у меня теперь есть. Я остановился, поглядел на него испытующе и сказал:

– Здорово, сосед. Давно хотел тебя спросить: ты на что денег просишь? Если не хватает, то на что?

Надо было видеть, с какой надеждой и одновременно с каким недоверием он на меня посмотрел. Отвечать не спешил, должно быть, подбирал посильные для него слова.

– На сигареты?.. Так ты, по-моему, не куришь. На пивко или на еду, это я мог бы понять. Скажи, что тебе нужно, я постараюсь помочь.

– Мелочи… несколько рублей… извините, пожалуйста… рублей… несколько…

– Нет, это ты извини. Рублей у меня нет. Рублей ты мало у кого сейчас найдёшь, все рассчитываются безналично. Я могу помочь тебе что-то купить. Предлагаю: заходим в магазин, ты выбираешь то, что тебе нужно, я оплачиваю. Что тебе нужно, то и бери. В разумных пределах, конечно. И с одним условием: спиртное вроде водки и вина исключается, а если возьмёшь пива, пей дома, а на улицу подвыпивший не выходи. Согласен?

Он с расплывшейся идиотской улыбкой усердно кивнул, и я указал на двери магазина.

– Тогда пойдём, не будем мешкать.

В универсаме он ориентировался, как я заметил, неплохо, бродил по нему уверенно, заглядывал во все отделы, но товар брал в малом количестве и самый недорогой. Я его то и дело подбадривал: давай, дескать, не стесняйся, бери, если нужно, и то бери, и это бери. В результате он и взял всего-то упаковку колбасы «докторской» в нарезке, кирпич пшеничного хлеба, помидоров с полкило, половину запечённой в гриле курицы и две бутылки крепкого восьмиградусного пива «Охота».

Я без проблем оплатил всё это зелёной картой, проводил Владика до нашего подъезда, на прощание ещё раз строго наказал ему не выходить на улицу в подпитии, и мы распрощались. Таким довольным жизнью, с такой прежней глуповатой на лице улыбкой я давно его не видел.

Сам я домой сразу не пошёл, чтобы не садиться с ним вместе в лифт, решил по-прежнему соблюдать между нами дистанцию. Я вполне одобрял свои действия и немного гордился ими: сегодня я сделал для ближнего доброе дело, причём бескорыстно.

 

 

11.

 

Нет сомнений, что этот месяц останется для меня самым радостным, светлым и безмятежным месяцем моей жизни. Я ощущал себя баловнем судьбы, игроком в казино, нежданно-негаданно сорвавшим весь банк, сумму с нескончаемым числом нулей. И действительно, вопреки всякой логике я верил, что конца этому празднику не предвидится, что если уж кто-то на самом верху решил сделать мою жизнь легче и приятнее, то не будет же он мелочиться, ограничивать себя во времени и денежных средствах. Всё указывало на обоснованность такого предположения. И ещё… Он – ну, который на самом верху – он явно испытывал меня, предоставлял мне возможность делиться полученными благами с другими. Он скорее всего смотрел сверху и следил, поделюсь я или нет, жмот ли я, и если жмот, то безнадёжный ли, и не стоит ли в таком случае перестать оказывать мне поддержку. И я не жмотничал, я старался быть добрым со всеми.

Владика после того случая я долго не видел у магазина. Уж не знаю, то ли отпущенных даров ему хватило на многие дни, то ли он не сумел объяснить матери, откуда они взялись, и она от греха подальше запретила ему выходить из дому. Я бы не удивился ни тому, ни другому, ни третьему.

Своим сменщикам, старшине и подполковнику, я поднёс каждому по коробке цейлонского чая в пакетиках, сто пакетиков в коробке, по банке растворимого кофе «Jardin Gold» и по пачке овсяного печенья. На большее у меня не хватило фантазии, да и этого им было за глаза довольно, они и без того уже начали с подозрением воспринимать мои щедрые дары в общий котёл, не знали, что и думать, уж не замыслил ли я что-то против них?..

В универсаме однажды я увидел тройку пацанов-подростков, которые взяли чего-то нехитрого, кажется, пепси-колы, шоколадных батончиков, хрустящих ржаных хлебцев, и у них не хватало на всё денег, они спорили и не могли сойтись во мнении, от чего им отказаться, чтобы уложиться в цену. Я сказал парням:

– Эй, братцы-кролики, считайте вопрос снятым с обсуждения. Я помогу вам, это не проблема. Если ещё чего-то нужно, берите, не стесняйтесь, только думайте шустрее, не задерживайте старших.

Они уставились не меня, переглянулись и словно оцепенели. Ни да, ни нет, ни кукареку. Я с удивлением поднял брови, чего, дескать, молчите, чего не шустрите? Один нерешительно так отвечает:

– Нет, спасибо, не надо, нам хватит, мы колу раздумали брать.

Понятно, они гордые или очень уж подозрительные.

– Ладно дурака валять, – говорю им, – ребятки, вы думаете, мне от вас что-то нужно? Ни хрена мне не нужно, особенно от вас. Давайте товар, говорю же, что оплачу!

И всё равно молчат, колеблются. Ну что за молодёжь, что за сомнительность такая, нормально же предложил, от чистого сердца. Но вот колеблются, не решаются принять бескорыстную помощь. Тогда я уже своей волей сгрёб их товарец, придвинул кассирше и командую: пробивайте, я оплачиваю. Той, конечно, всё равно, кто платит, просканировала она товар, я его оплатил в две секунды, говорю парням: забирайте! Так они и тут в молчанку чуть ли не минуту играли. Стоят и не решаются забрать уже оплаченный товар. Наконец один самый решительный отважился, взял то, и другое, и третье, кивнул своим дружкам, пошли, мол, скорее отсюда, и они все вприпрыжку на выход. Чудаки, ей-богу, ну, по мне же видно, что я не педофил, не аферист какой-нибудь, чего было стесняться. И даже не сказали «спасибо», не поблагодарили хотя бы для видимости. Вот и делай после этого людям доброе дело. А впрочем, я ставлю себя на их место: возможно, да, вполне, я выглядел в их глазах подозрительно, а извращенцев всяких и вправду вокруг нас видимо-невидимо.

Себя, разумеется, тоже не забывал. Правда, у меня случилась неожиданная трудность. После того как я обеспечил себя всевозможной деликатесной продукцией, но, главное, продукцией длительного хранения, я не знал, чего мне ещё покупать. Я привык питаться очень скромно в денежном смысле, и вовсе не от бедности, а потому что придерживался здорового образа жизни, а следовательно, и здорового питания. Ну а самое здоровое питание является и самым дешёвым питанием. Тот, кто придерживается здоровой пищи, тот просто вынужден расходоваться экономно. Любой бедняк может питаться хорошо в смысле полезности, но бедняки, как правило, завидуют богачам, обжирающимся деликатесами, и стараются до них хоть чуточку дотянуться. Дотянуться не получается, а деньги человек расходует почём зря. Расходует их впустую и стонет: ах, что у меня за жизнь, ах, как я лишён её радостей, ведь у меня нет сыра «Пармезан» и черепашьего филе под соусом «Тапачула»! Чудаки они, эти завистники и подражатели. Деликатесной пищей жить нельзя. Даже по праздникам, два или три раза в год, она наносит людям вред на несколько недель вперёд. Вот я и в затруднении – что делать, на что тратить деньги, если ничего особенного мне не нужно? Выручали разве что нечастые расходы, не имеющие отношения к пищеварению.

Купил нижнего белья (трусы, майки, кальсоны на зимнее время), носков разных расцветок шесть пар, кожаные перчатки, кепи суконное с длинным козырьком, домашние утеплённые тапки. С обувью и так было нормально, складировать новую не нужную пока ещё пару, занимать ею в квартирёнке пространство нерационально, поэтому обувь не покупал, вместо обуви купил сумку на молниях, старая поистёрлась, две молнии на ней уже не застёгивались, я её выбросил, купив новую. Ну и другой разной мелочи накупил вроде зубных щёток, зубной пасты, мыла туалетного, банного, хозяйственного; туалетной бумаги, средства для мытья посуды, электрических лампочек, коврика для входной двери, тюбиков клея «Момент», бумажных салфеток и прочего, прочего, прочего…

 

 

12.

 

Вероятная Вера как-то спросила, почему у меня не бывает гостей, почему она у меня всегда единственный гость, и где вообще мои друзья. Я объяснил, что для больших компаний моё жильё слишком тесно, а честного ответа, что друзей у меня просто нет, она не поняла бы. Да, вот так, друзей у меня нет. В смысле, близких. Один, может, двое знакомых, с которыми встретиться и о чём-то поговорить, такие имеются. Но человека с родственной душой, такого человека нет. Да и бывают ли такие люди? Я лично встречал таких разве что в книгах. Уверен, только в книгах они и встречаются. И ни в какую крепкую мужскую дружбу я не верю. «Если друг оказался вдруг…» Вот именно! Друг, друг, а потом р-раз – и «вдруг». И вот надо же, «оказался»! Грош цена такой дружбе, всему этому понятию. Был другом, а в один момент оказался «и не друг, и не враг, а так». И повезёт ещё, если «так», а бывает, что «враг». Поэтому я не сближаюсь до степени большой дружбы ни с кем. Пусть будут встречи, разговоры, перезвоны, но ни в коем случае не душа нараспашку, чтобы меньше потом было разочарований. Кстати, и людей, с которыми хотелось бы дружить, вокруг не наблюдается. Впрочем, с одним я вроде как дружу, только стараюсь как можно реже встречаться.

С Витей Утеченко мы знаем друг друга лет десять, он мой однокашник, выпускник того же вуза. Нормальный парень, и вполне терпимым был бы, если бы не писательство. Внушил себе и даже некоторым прочим, что у него талант, что он может и должен писать. И пишет! Где-то что-то даже публикует. В Интернете, конечно. В журнале каком-то сетевого характера. И ладно бы, пусть себе пишет, пусть рассылает веером во все журналы, пусть на здоровье публикуется, но только если своими гениальными опусами близких не грузит. С Витей Утеченко близким людям не повезло. Самым близким в литературно-читательском смысле к нему оказался я.

Уже с первого раза я заподозрил недоброе, почувствовал, что мне придётся теперь регулярно читать его тексты. Он похвалился, что вот-де написал вещицу, и какой-то журнал (кажется, он назывался «Новый лексикон») вещицу на своём сайте поместил. Да, но я-то здесь при чём? Витя однако считал, что я очень даже при чём, что я его друг, при этом друг просвещённый, следовательно, я его читатель. Я был, напротив, убеждён, что друг читателем быть не может. Личное знакомство с автором убивает объективность восприятия. Это я предполагал своим рассудком, и в этом позже убедился на практике. Та публикация, которой Витя так гордился, показалась мне крайне слабой, манерной, претенциозной, совершенно неубедительной. Я очень осторожно высказал ему своё мнение и прибавил, что буду слишком строго судить его тексты, потому что знаю его слишком хорошо, а это мешает мне как читателю. Витю это не только не убедило, это его даже раззадорило.

– Нет, шалишь, брателла, – сказал он, – ты у меня не отвертишься. Мне строгие критики дороже восторженных почитателей. Критикуй в хвост и в гриву, не стесняйся, это мне только на пользу, буду закаляться, оттачивать с твоей помощью стиль.

Откуда у него почитатели, да ещё восторженные, и есть ли вообще они, он не пояснил. Зато слал и слал по электронной почте плоды своего вдохновения. Большей частью это были рассказы, дважды присылал длинные повести, и очень много, буквально километрами, приходили стихотворения и поэмы.

Это было ужасно. Понятия не имею, талантливый ли Витя Утеченко поэт и беллетрист, скорее всё же не талантливый, но читать его я не мог совершенно. Дело в том, что я способен читать и воспринимать только тексты, в которых о чём-то повествуется. Пускай даже не слишком ярким языком, пускай не слишком талантливо, но всё же предметно. Проще говоря, автор должен мне о чём-то сообщать, рассказывать какую-то историю, иначе для чего он брался за перо? Бессодержательных формальных текстов я читать решительно не в состоянии. Форма без содержания – зачем мне она? Кому-то, может быть, она мила, но только не мне. Вот такой я устаревший, отставший от времени человек. По моим прикидкам, таких отставших от времени читателей девяносто процентов.

В кино бессюжетность и бессодержательность я, пожалуй, могу допустить и даже понять. Тот же Пазолини, Альмадовар, Питер Гринуэй, Дэвид Линч, особенно «Внутренняя империя» последнего, их фильмы смотришь, вроде бы галиматья, а всё равно воспринимается и что-то в тебе отзывается. Когда же галиматью читаешь, только и отзывается, что это галиматья. Что можно в живописи и в кино, то не можно в литературе. В кино ты видишь всё на примитивном уровне глазами, в литературе видишь зрением внутренним, хотя и при помощи внешнего зрения. Уподоблять литературу живописи или «новым» авангардным фильмам, значит её принижать, а вовсе не возвышать, как полагают все эти псевдоноваторы. А вообще-то всё дело в таланте. Непонятно, но талантливо, поэтому интересно. Непонятно и неинтересно, потому что неталантливо. Я на этом стою, и всякую хреновину бездарную читать не стану, чтобы не вредить своим мозгам.

А Витя Утеченко, насмотревшись и начитавшись подобного, выдавал такую муть, которую ни запомнить, ни пересказать никто не смог бы. Да и весь этот журнал, весь этот «Новый лексикон» состоял по большей части из подобной, так сказать, литературы. Такой был у этого журнала своеобразный уклон: никаких доступных человеческому пониманию сюжетов, никакого удобоваримого русского языка, а вместо этого побольше психоделики, словесных выкрутасов и якобы глубокомыслия, на самом деле ложного.

Витя явно пришёлся ко двору в этом странном журнале, а я пришёлся не ко двору Вите с его сочинительством, только он этого обстоятельства никак не мог понять, был убеждён, что я, хотя и придирчивый, но доброжелательный его читатель и чуть ли не почитатель. Было бы нормально, если бы он просто присылал мне электронной почтой свои опусы, однако он требовал мнения, да ещё в письменном виде. Чтобы я писал ему что-то вроде рецензий с подробным разбором и присылал той же почтой. Мало того, он попросил меня писать отзывы, естественно, положительные, на почту журнала, где он публиковал свою нетленку. Я должен был изображать из себя случайного и притом восхищённого Витиного читателя. Но читать его опусы было выше моих сил, и я был вынужден под разными предлогами уклоняться от сообщения ему своих ценных соображений о его творчестве. Конечно, Витя обижался. Я рисковал потерять Витю как друга, но пока что с уклонительством справлялся.

Недавно я сообщил ему, что читать электронные тексты не в состоянии ввиду ухудшения зрения. Наврал, будто у меня перед глазами пелена, будто я уже побывал у окулиста, тот воспретил мне сейчас пользоваться компьютером, назначил обследование, прописал дорогие глазные капли, и всё прочее подобное. Витя посоветовал в таком случае распечатывать его тексты. Я сообщил, что принтера у меня нет, и намекнул, что распечатка в копицентре денег стоит, а я, как ему хорошо известно, человек небогатый. Витя огорчился, я пообещал денег поднакопить, и уж тогда… Деньги, правда, у меня теперь были, моя зелёная карточка-выручалочка оплатила бы любую распечатку, и я даже подумал, не распечатать ли в самом деле рассказик-другой моего беспокойного друга, вдруг в бумажном виде его тексты будут выглядеть иначе. Всё же я оставил эту мысль, резонно устрашась процесса их прочтения и негативного на меня их воздействия. Одним словом, наша с Витей Утеченко тягомотина всё продолжается, и конца ей не видно. Утешает только то, что друга я пока ещё не потерял.

Другой мой давний товарищ и друг, хотя и не столь близкий, как Витя, тоже творческая личность. С ним я не учился в университете, а вот в одной школе, в параллельных классах, мы с ним учились. Он ещё в школе объявил себя рок-музыкантом, а после школы окончательно закрепился на богемной стезе. Косил он всегда под Джона Леннона, носил длинные волосы, очки-велосипед, притворялся близоруким, хотя таковым вовсе не был, старался общаться с девочками азиатской внешности, похожими на Йоко Оно. Подражательные общения эти кончились тем, что на одной из них он сдуру женился, видимо, для того, чтобы окончательно слиться в астрале с объектом своего подражательства. Девочка была из Якутии, и, надо сказать, что с нею Алику (полное его имя Альберт, фамилия Шлеймович) по большому счёту повезло. На вид она изрядно страшновата, но в целом оказалась безобидной тёткой, серьёзных неудобств ему не причиняла. Конечно, очень скоро он к ней охладел, стал активно приударять за девочками привычной, близкой ему внешности, но брак их, как ни странно, держался и держится, если не ошибаюсь, по сей день.

В музыкальной области он скорее чудил, нежели производил музыку. Организовал под своим художественным руководством рок-группу, название которой он придумал, и товарищи его горячо поддержали – «Эрективная дисфункция». Звучит, не правда ли? Сам писал для неё тексты, музыку сочиняли всем дружным коллективом, если, конечно, считать музыкой то, что у них получалось. Тексты Алика большей частью отражали название группы, в них всё было развинчено, расстроено, разлажено, ни что ни с чем никак не совпадало.

Конечно, ни на какие серьёзные сценические площадки его группу не допускали, камнем преткновения служило именно название, оно выглядело якобы брутальным, хотя в нём не было ни одного нецензурного и просто грубого слова, и вообще смысл его безобиден. Существует же группа «Ногу свело», существуют «Несчастный случай», «Коррозия металла», так почему нельзя упоминать дисфункцию, пусть даже эрективную? В андерграунде Алик со своей «Дисфункцией» известен и уважаем, он и концерты в каких-то подвалах и ангарах даёт, и альбомы самопальные распространяет в Интернете, и, что совсем невероятно, какие-то доходы с этого имеет. Я к его деятельности отношусь позитивно, потому что он меня ею не грузит, ни любви ни даже одобрения в свой адрес от меня не ожидает, прослушивать свои альбомы не принуждает. Да и видимся мы с ним теперь очень редко.

Кроме как о друзьях, Вероятная не раз спрашивала меня о родителях. Не знаю, почему её так интересовало, кто они, живы ли, сколько им лет, чем занимаются, где проживают. Я отвечал сухо и кратко: живы-здоровы, пока ещё не на пенсии, живут в другом городе, но не далеко, за полтора часа на электричке можно доехать, а всё остальное, моя дорогуша, не твоего ума дело, и тебе знать не следует. О родителях я говорить не любил, и не только с Вероятной, с кем угодно. Специфические, непростые, отношения могут быть не только между мужчиной и женщиной, но также между детьми и родителями. Не хочу и не буду рассказывать хоть кому о моих с родителями отношениях и даже записывать что-то об этом не стану.

 

 

13.

 

Моя работа однообразна и большей частью скучна. Приехал клиент, ты отмечаешь для себя этот факт, хотя непонятно, зачем его отмечать, его зафиксирует видеокамера, автоматически поднимется и опустится шлагбаум. Если клиент пришёл своими ногами, а уехал на своей машине, я и это должен для себя отметить, то есть, просто убедиться, что он делает всё правильно, а шлагбаум так же поднимется и опустится сам, когда водитель приложит к терминалу на столбике свою парковочную карточку. Моя задача контролировать всё это, а если автоматика не сработает, выпустить или впустить машину вручную, но автоматика у нас, как правило, работает. После десяти часов вечера машин подъезжает и отъезжает немного, после полуночи их уже единицы. Третьего дня нечто необычное произошло именно после полуночи.

Я дремал в своей дежурке на сваях, когда датчик движения пискнул. Территория освещена хорошо, я видел, как через калитку с турникетом вошёл мужчина. Подошёл к своей машине, но дверцу почему-то не открывал, стоял возле машины в необычном сгорбленном положении – так бывает, когда человеку плохо или он изрядно выпивший. Но если он выпивший, да ещё так сильно, какая в таком случае может быть езда? Мы не обязаны контролировать состояние автовладельца, но тут я решил разобраться. Спустился вниз по лесенке, подошёл к нему и вежливо спросил:

– У вас что-то не в порядке, проблемы есть какие-то?

Мужчина уже не стоял, согнувшись, он почти лежал, навалившись грудью на капот, лицо было уткнуто в ладони. Ответил он не сразу, издал вначале несколько глухих звуков, похожих на всхлипы, потом выдавил:

– Уехать мне нужно… Уехать… Не могу сейчас… Не в состоянии…

– Так может, неотложку вызовем? Видно же, что вам нехорошо.

– Нет, нет… Какая неотложка. Что она сделает, чем поможет?.. Не надо…

Стало очевидно, что он не болен и не пьян, а просто в расстроенных чувствах, что у этого человека очень серьёзное огорчение.

– Так вы будете выезжать? – спросил я, чтобы что-то сказать.

Он тяжело, судорожно вздохнул, отнял лицо от ладоней, распрямился, и я увидел, что он плачет. Совершенно чётко и явственно – плачет. Мужчина лет примерно тридцати, может быть, даже моложе. Фактически мой ровесник. И одет вполне прилично, и машина неплохая, белая «Тойота Камри» недавнего выпуска. Отчего может плакать такой мужчина? Разве что от тяжёлой какой-то утраты, от внезапной смерти матери или отца, например.

– Я этого не смогу пережить, я не знаю, что мне теперь делать, – сообщил мужчина едва слышно, почти шёпотом.

Он смотрел на меня взглядом сломленного, потерянного человека, нуждающегося в утешении. Судя по тому, с какой надеждой он смотрел на меня, утешение должен был дать ему я. На моём месте другой мог растеряться, но мне теряться было не с руки, я находился «при исполнении», а всякие подобные эксцессы на дежурстве нежелательны. Этого мужчину следовало поскорее выпроводить со стоянки, на машине или без машины.

– Я вам чем-то могу помочь?

– Ничем. И никто. Никто не сможет мне ничем помочь. Это был удар. Неожиданный и коварный. Никаких признаков не было. Я ничего не замечал, понимаете, ничего. И прямо сюда, вот, прямо сюда…

Он указывал на место в левой стороне своей груди, где у человека должно быть сердце. В редких случаях, как утверждает медицина, сердце располагается справа. Значит, я не ошибся, у него этой ночью от сердечного приступа умер кто-то очень ему дорогой.

– Сочувствую. Вы так переживаете, что явно это очень близкий человек. Если не секрет, кого вы потеряли?

Он прикрыл ладонями лицо, словно хотел промокнуть ими своё залитое слезами лицо, и, не отнимая ладоней, глухим голосом ответил:

– Жену потерял, вот кого. Жену, жену потерял…

– Ещё раз сочувствую. Сегодня умерла?

Он отнял руки от лица и посмотрел на меня расширенными от удивления глазами.

– Умерла? Что вы такое говорите! Нет, нет, не умерла… Хотя, возможно, в переносном смысле… Лучше бы мне умереть, чем такое.

– Да что с вашей женой? Если, конечно, не секрет…

Он так жалобно, с такой внутренней болью на меня посмотрел, что я побоялся – сейчас разрыдается. Слёзы у него в глазах и без того стояли, он время от времени удалял их костяшками согнутых в кулаки пальцев, но они тут же выступали. Потом заговорил бурно, горестно и вначале бессвязно. Около минуты прошло, пока я не понял: он застал жену в момент измены. Бог мой, а я начал уже верить, что у человека действительно серьёзная трагедия!..

Ну, зачем же так убиваться по этому поводу, милый ты мой, ну зачем? Жена тебе изменила, да вдобавок ты видел этот факт своими глазами, подробностей, естественно, я добиваться не стану – ну да, обстоятельство неприятное. Но не конец же света, ёлы-палы! Ты человек мужского пола, молодой, здоровый, с виду не урод, не бедный, судя по машине. Этих жён у тебя впереди может быть ещё две, три, а если поднатужишься, и больше. Так чего же слёзы лить, чудак ты эдакий? Забудь и вычеркни из общего списка как убыточное мероприятие, как неудачное вложение личного капитала!..

Я в смягчённом варианте высказал ему подобное соображение, и мне показалось, что он несколько успокоился. Но не совсем и ненадолго. Глаза его не высохли, лицо сохраняло страдальческое выражение. На меня он смотрел с надеждой, но в то же время и с недоверием, словно хотел сказать: ты утешай меня, утешай, говори что-нибудь успокоительное, мне это вряд ли поможет, но всё равно говори, я буду слушать… Потом он сам заговорил, стал облегчать свою душу.

Так же сбивчиво и поначалу бессвязно стал рассказывать, как любил её, как долго добивался её благосклонности, а затем согласия на брак, какая она красивая, стройная и высокая, на полголовы выше его, какой у неё непростой импульсивный характер, как он старался окружить её заботой, лаской, всеми возможными житейскими радостями и, главное, конечно, материальным достатком. Не пошёл после института в науку, как заранее планировал, подался в предприниматели, и это сделал именно ради неё, ради безбедной её жизни…

Понятно: размазня и подкаблучник. И похоже, что не слишком умный человек. Так расстилаться перед женщиной, какой бы она ни была красоткой, значит обесценивать свою личность, а её дурной характер портить окончательно. Вот и напоролся на то, за что боролся. Мне было искренне жаль этого слабовольного человека, но ничем помочь ему я не мог. И никто не смог бы ему помочь при таком его слабом характере. Взрослый состоятельный мужик, а хнычет и размазывает по лицу слёзы как пятилетний малец.

В таком состоянии ехать ему было нельзя, да и некуда ему было ехать сегодня, в чём сам же он мне признался. Он спросил, можно ли ему лечь в машине отдохнуть до утра. Это у нас запрещалось правилами, но я сделал исключение. Он откинул переднее пассажирское сиденье, лёг и накрылся с головой хранившимся у него в машине пледом. Я попросил его уйти или уехать не позже половины восьмого, и он обещал. Около семи я услышал звук запускаемого двигателя, потом увидел, как он выезжает со стоянки. Мы не знакомились, я даже не спросил его имени. Можно было посмотреть в нашей базе по номеру парковочного места, но это уже не имело значения.

Несколько дней после этого я вспоминал того человека с его личной драмой, и одна только мысль меня сверлила: никогда, никогда, никогда не женюсь. Никогда!

 

 

14.

 

Был один из немногих полных моих выходных. Не тот выходной, когда я вначале должен отсыпаться после ночной смены, нет, совершенно полный выходной, в котором просыпаешься и поднимаешься с постели когда душа пожелает. Душа в этот раз пожелала, чтобы я проснулся в половине девятого. Включил, не вылезая из-под одеяла, с помощью ПДУ радио, и ещё с четверть часа лежал, слушая новости со всего мира, в первую очередь с необъятных просторов нашей державы. Новости, как всегда, были хреновые, ещё даже хреновее вчерашних. Таких новостей лучше не знать и не слышать, и я последнее время стараюсь их не слушать, примерно так же, как стараюсь не читать современной, «новаторской» литературы, осадок от того и от другого всегда остаётся неприятный, тревожный.

У меня есть привычка поднявшись с постели первым делом подходить к окну и распахивать форточку для проветривания. Подойдя и распахнув, бросил взгляд вниз, на наш двор, и был озадачен его необычной безлюдностью. Во дворе у нас и детская площадка, и скамейки, и спортивная площадка с турниками, и дорожки для гуляния, но сегодня ни единой человеческой фигуры. Поодаль от двора зелёная лужайка для выгула собачек, там обычно резвятся четвероногие и кучкуются их владельцы, но и там сегодня никого. Окрестный мир будто вымер. Мне стало не по себе – а вдруг, пока я спал, в стране что-то случилось, вдруг государственный переворот? Я тут позёвываю и почёсываюсь, а по улицам катятся бронетранспортёры, летучие отряды арестовывают ненадёжных людей, а хунта в эти минуты заседает, выбирая диктатора? Вот было бы здорово, я бы приветствовал что-то подобное. Только, боже упаси, без кровопролития, просто для того, чтобы встряхнуть наше одномерное, монотонное существование. И чтобы потом заговорщики сдали назад, объявили, что пошутили, что происходили учения. Но радио передавало обычную политическую болтовню пополам с прибаутками, телевизор, который я немедленно включил, тоже излучал уверенность в завтрашнем дне. Похоже, ничего подобного не случилась, жизнь продолжается по старому сценарию. Возможно, это к лучшему, хотя я и был чуточку разочарован. Телевизор я выключил, радио на всякий случай оставил включённым.

Приготовил завтрак. В задумчивости, без большого аппетита, принялся за него. Настроение как омрачилось от вида обезлюдевшего двора, так и не спешило налаживаться. Плохое настроение бывает беспричинным или же по пустяковой причине, вроде пасмурной погоды, невкусно сваренного кофе, чуть тёплой из крана воды вместо горячей. Я знаю такую особенность человека, и не вижу в ней ничего особенного. Это называется хандрой, она может настигнуть любого. Почувствовав хандру, я обычно ложусь на кушетку, включаю негромко спокойную музыку и стараюсь задремать. Минут через пятнадцать поднимаюсь и, как правило, чувствую себя бодрее.

Кофе в этот раз получился неплохо, недаром я последнее время покупаю только лучшие сорта и только в зёрнах. Растворимый настоящим кофе не признаю, тем более что врачи считают его вредным для печени и почек, я об этом читал. Вода из горячего крана шла горячая, придраться было трудно. Погода за окном не сулила больших огорчений, июльское небо голубело в вышине и светилось поднимающимся солнцем, которое вот-вот должно было выплыть слева из-за крыш соседних домов. Во дворе на детской площадке начали появляться люди с детьми. Переворота в стране, видимо, не случилось. Пожалуй, всё в жизни было не так уж и плохо. Настроение моё постепенно пришло в норму.

Я завтракал без аппетита потому, что волшебница грин-карта меня порядком избаловала. Когда ты не ограничен в расходах, вначале накидываешься на одно, потом на другое, на третье, покупаешь вкусности, которых в другое время не мог и подумать купить. Поначалу торжествуешь и упиваешься деликатесами. Проходит неделя, другая, и вот уже, во-первых, исчезает новизна ощущений, во-вторых, уже не так кажется вкусно, в-третьих, начинаешь понимать, что питаться деликатесами значит портить себе желудок. Поневоле вспоминаешь о миллиардерах, которые завтракают жиденькой овсянкой и ломтиком подсушенного хлеба, ну, может, ещё сваренным в мешочек куриным яйцом. Я помудрел за эти три, четыре, или сколько там, недели и решил переходить к здоровому прежнему образу жизни. Здоровое питание – дешёвое питание. Истина, достойная быть записанной золотом.

Итак, я окончательно созрел для разворота в сторону самоограничения. Нет, совсем отказываться от вкуснятины я, конечно, не стану. Изредка и понемногу можно. Например, сегодня. Например, к обеду. Что-то вроде отходного перед волевым решением о переходе к аскетизму. Скромненький такой праздничек чревоугодия. Свиной лангет с гарниром из зелёного горошка, нежная полукопчёная колбаска под хорошее датское или голландское пиво, помидоры «Черри», хлебец «Бородинский», можно также баночку калининградских шпротов, а может быть, сыр «Чеддер», в общем, разберусь на месте. Так сделаю сегодня, потому что завтра начинается другая жизнь: некрепкий кофе, жидкая овсянка, яичко, сваренное в мешочек, и подсушенный на сковороде ломтик серого хлеба.

Пока шёл до гипермаркета, размышлял о неизвестном (слава богу, что пока ещё неизвестном) загадочном владельце чудо-карты. Почему же он (это ж надо же!) почти месяц её не хватился, почему так и не заблокировал? Ведь это дело нескольких минут, достаточно звонка или прихода в банк. Представляю, как взвился бы я, потеряв свою серебристую карту, которую, кстати, я давно уже не применял и даже забыл про неё. Да я бы вихрем, одна нога здесь, другая там, и я уже в отделении банка кричу во весь голос: спасите мои деньги, заблокируйте, заблокируйте… Определённо, с этим человеком что-то не в порядке. Вдруг лежит сейчас в больнице, а я пользуюсь его несчастьем? Только это маловероятно. Он оставил карту в магазине за минуту до того, как я её нашёл, я терпеливо, честно ждал его не меньше получаса. Он её не хватился, он в магазин не вернулся и до сего дня карта действует как ни в чём не бывало. Этот факт меня отчасти даже злил. Я вынужден пользоваться этой грин-картой, она меня искушает, я не в силах противостоять соблазну получить от неё всю возможную выгоду.

Как и прежде, я не чувствовал серьёзных угрызений совести. Только немножко, самую капельку. Такую маленькую капельку, что принимать её в расчёт не стоило. Я был и остаюсь в своём праве. Я не пишу «в законном», просто в праве. Не теряйте банковских карт, господа! Не забывайте их на кассовом узле продуктового магазина. Если же потеряли или забыли, срочно принимайте меры. Берегите свои деньги, дамы и господа! Берегите!

В магазине я не стал сильно жадничать. Взял томатов «Черри», банку зелёного горошка, упаковку свежего мясистого лангета, пару банок пива Karlsberg, баночку шпротов и, главное, нежной, ароматной даже на вид колбасы «Салями Милано» в нарезке, в вакуумной упаковке. Хлеб «Бородинский» я, конечно, тоже не забыл. Заодно уж взял шоколадный тортик к вечернему чаю, шиковать так шиковать в последний мой разгульный день. Хотя до обеда, как я его сегодня запланировал, оставалось ещё часа три, слюна у меня уже начала выделяться.

Покупателей откуда-то подвалило изрядно, мне пришлось дожидаться своей очереди к кассе. Выкладывая перед кассиршей покупки, я машинально отметил, что именно на этой кассе я тогда обрёл свою зелёную волшебницу, мою чудесную кормилицу. Кассирша назвала мне сумму, я привычным движением приложил карту к сенсорному дисплею.

– Ещё раз приложите, – сказала кассирша.

Я послушно повторил манипуляцию.

– Не проходит, – равнодушно сообщила кассирша.

– Что? – не понял я.

– Платёж ваш не проходит. Карта заблокирована.

«Произвести оплату этой картой невозможно. Воспользуйтесь другой банковской картой», – читал я высветившиеся слова и не понимал того, что читал. Как это невозможно? Почему невозможно?.. И какой такой «другой»?.. Что вообще происходит?..

– Оплачивать будете? – бесцветным, равнодушным голосом спросила кассирша. Покупатели в очереди позади меня уже начали проявлять недовольство задержкой.

– Да, сейчас… я найду… деньги есть… – бессмысленно пробормотал я, сгрёб товары обратно в корзину и отошёл от кассы в глубину торгового зала.

Дальше я действовал словно во сне. Наличных денег при мне не было, свою серебристую карту я с собою не взял, я был решительно растерян и деморализован. Медленно бродил я по залу, доставая из корзины несостоявшиеся покупки и возвращая их на прежние места, или на те, которые мне показались прежними. Последней в очереди на возврат оказалась колбаса «Салями Милано» в вакуумной упаковке. Я стоял перед стеллажом с колбасными дарами в состоянии заторможенности. Одно движение руки, и колбаса вернулась бы на своё место. Я сделал это неуверенное движение, но колбасу отправил не на место, а неуловимым, незаметным, в чём я не сомневался, движением – себе за пазуху, под куртку. «А вот хрен вам, – мысленно проговорил я, со злорадством обращаясь ко всем сразу виновникам моего положения, – уж чего-чего, а этого вы не получите, имею право, не одним вам обжираться…».

 

 

15.

 

Не берусь передать мою душевную боль в те минуты. Меня била дрожь от досады, от злости, от возмущения. Вот ведь гады, паразиты, недоумки! Что им приспичило, к чему такая срочность!.. Почему именно сейчас? Ведь я и без того намеревался себя ограничить. И главное, так неожиданно, так коварно. Я не был подготовлен морально. Конечно, теоретически я понимал, что рано или поздно этот праздник кончится, но нельзя же как гром среди ясного неба. Столь резкий переход меня шокировал и выбил из привычного душевного состояния. Нельзя, нельзя так поступать с людьми… Ощущение было такое, как если бы меня лишили средств к существованию, полностью обездолили. Подобного упадочного настроения, с которым я в безнадёжно расстроенных чувствах покидал магазин, у меня прежде не было никогда. Я даже не шёл, скорее, я тащился, плёлся к выходу…

– Минуточку, – остановил меня перед самым выходом рослый парень в чёрной униформе.

К нам подошла и окинула меня строгим взглядом женщина в синем служебном жилете.

– Сами вернёте товар или полицию будем вызывать?

– Какой товар… вы что?

– Тот самый, который у вас под одеждой. Ну, возвращаете? Или пройдёмте в подсобку, подождём полицию.

– Вы что!.. вы не имеете права…

– У полиции есть полное право. Будем вызывать?

– Я случайно… не нарочно… деньги дома оставил…

– Естественно, случайно. Все это делают случайно. Случай представился, вот и сделали. Не тяните, доставайте, это в ваших интересах.

Рука моя сама полезла под куртку, извлекла упаковку «Салями Милано» и передала женщине в синем жилете.

– Курточку на всякий случай всё же расстегните, вдруг оттуда что-то ещё выпадет.

Послушно я расстегнул куртку и показал отсутствие под нею чего-либо.

– Вы ведь у нас часто бываете. Советую так больше не делать, чтобы потом стыдно не было, – проговорила на прощание женщина, и они с парнем от меня отошли.

Мимо шли на выход покупатели, которые, кажется, всё это видели. В голове у меня туманилось, сердце билось отчаянно. Очень хотелось присесть или даже прилечь. На что присесть, нашлось, это был какой-то выступ возле выхода, наподобие закрытой кожухом отопительной батареи. Кажется, на ней я и сидел в тот раз, когда ожидал возвращения человека, оставившего в магазине зелёную карту. Я сидел, и чувство у меня было такое, что прежняя моя жизнь, а возможно, и жизнь вообще, теперь кончилась.

 

 

январь 2025 г.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» феврале 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: