Открытое письмо матери

 

 

 

"Социофобия"Социофобия - боязнь общения.... Такой диагноз мне поставил вчера психолог. Ты знаешь меня с момента рождения, мама – скажи, как вышло так, что от природы общительная девочка стала такой?

Не отводи взгляд и не придумывай на ходу версий. Я изложу тебе свою.

 

...Помнишь, мне было 10 лет – и в нашем районе объявился маньяк? Ты впадала в состояние шока каждый раз, когда я, заболтавшись на углу дома с подругой, запаздывала на 10-15 минут домой... В тебе поселился страх за мою жизнь – и ты заразила им меня. Твой рассказ о тех зверствах, которые совершает убийца по отношению к своим жертвам – запиши я его тогда – легко мог бы стать хорошим материалом для триллера. Но я была всего лишь испуганной до смерти девочкой, которая слушала тебя, широко раскрыв глаза и представляя себя в роли жертвы... Тебе нравился этот страх – ты знала, что отныне я никогда не отвечу на "подозрительный" вопрос прохожего:"Который час?", а поспешу ретироваться; никогда не рискну помочь пожилой женщине поднести сумку до ее дома, потому что там, в глухом подъезде, меня может поджидать "опасность"... Опасность была повсюду – и я ждала беды из-за каждого угла.

 

Что же, мама... мы дождались ее оттуда, откуда и не ждали. Меня – нет. Я – только ник. Зато теперь ты можешь быть спокойна – твои призрачные маньяки убивают и насилуют в реальной жизни, а в сети, где я живу, они пишут пронзительно-искренние отзывы на мои творения... Творения больного рассудка.

 

Да-да, мама. Они могут их оценить, потому что я мало чем от них отличаюсь. Ты заспиртовала мою жизнь – в ней нет инфекций, потому что я пью только из своих стаканов; в ней не падают самолеты, потому что я редко выхожу из нашей квартиры; и я не подвержена "дурному" влиянию, ведь к нам вхожи лишь те мои приятели, которые смогли стать (или притвориться) и твоими тоже.

 

... Тебе всегда – сколько себя помню – было за меня неловко. Отчего-то тебе казалось, что все самые нелепые случайности, которые могут произойти в жизни каждого – исключительно моя привилегия. "Только с тобой могло такое случиться!" – слышала я сверху твой голос, когда, растянувшись на обледенелой мостовой, делала робкие попытки встать. И при этом недоумевала – зачем вставать, если я обречена, запрограммирована тобою на повторное "падение"? И это случалось! "Только ты могла ляпнуть такое в гостях!", "Ставьте фужеры от нее подальше, у нее руки не из того места растут!", "Девчонки, следите за ней, когда пойдете через проезжую часть – она такая рассеянная, вся в себе!"... И они бесконечно "следили" за мной – вместо того, чтобы дружить. А можно ли уважать недееспособного?

 

А взросление? Вспомни этот период, когда от каждого лета я ждала чего-то нового, и уезжала на отдых с бессовестно-откровенной установкой: воплотить в жизнь мой девический параноидально-романтический бред! Я была готова делать свои ошибки, я – не смотря на все твои усилия "продезинфицировать" все вокруг меня – была открыта миру и людям! И тебе. В этом-то и была моя ошибка.

 

Что ты могла ответить мне на мои откровения?! "Он взял тебя за локоть? Господи, ты такая угловатая! И на коленях держал? Представляю, как ты ему косточками своими больно сделала. Хоть не позорься – на руки-то не садись!" "Сними срочно эту юбку. Тебе нельзя открывать ноги, пока не поправятся..." Ты знала: они никогда не поправятся,это такая конституция, но тебя это мало заботило. Ты охотно передавала мне "отзывы" тетушек-соседок о том, что твоя дочь "такая худенькая и цвет лица нездровый", и сама не раз с задумчивой грустью глядя на меня, говорила: "Ну почему ты у меня такая? Вон у (дальше шел список из десятка имен) – какие фигурки! Какие грудки! Куколки просто!".

 

И я уверовала, что мне не дано. Вздрагивала от каждого прикосновения мужчины, и меня постоянно преследовало ощущение, что я зачумленная...

 

А чуть позже, когда нашлись охотники бороться с поселившейся во мне неуверенностью – ты и этому "феномену" нашла разумное объяснение: "Это не может быть серьезно... Он просто над тобой смеется!", "А что ему остается – ведь больше, кроме тебя, он никому не нужен!", "По-моему, с таким встречаться – себя не уважать" и т. д. Ты знала, что обостренное чувство собственного достоинства, которое сохранялось во мне вопреки всему, завершит начатое тобой. Твои слова проникали в меня медленным ядом – и я расставалась с людьми, не успевая построить с ними хоть что-то, отдаленно напоминающее отношения...

А потом ты резко "опомнилась" – и запела иные песни. Ты дала мне полную свободу выбора, и даже время от времени "подгоняла" мне "женихов"... Только знаешь – я уже потеряла вкус жизни. Момент был безнадежно упущен.

 

И самое обидное во всем этом – то, что никто не любит меня так, как ты. Я знаю, что куда бы я не шла – неизбежно упрусь в тебя, как в тупик. Ведь все то, что ты делала – ты делала только для меня. Просто я родилась чересчур ранимой и восприимчивой – а ты углядела в этом ущербность. Могу ли я теперь упрекать тебя за то, что ты так рьяно взялась меня опекать?

 

Мы будем стареть с тобой вместе, я навсегда останусь только твоей, мама. Если, конечно, не разучусь откликаться на свое имя, блуждая по бесконечным коридорам интернета, где похоронена моя жизнь. Жизнь, которую я могла бы прожить в реальности...

Но есть вещь, которую я никогда не позволю тебе сделать. Я не дам тебе убить во мне Поэта. "Ты слишком выдаешь себя, так нельзя! – капризничаешь ты, выслушивая очередной мой "шедевр" – О чем ты пишешь? Любой, кто это прочтет, решит, что ты одинокая, никому не нужная..."

 

А что мне остается, мама, если все это правда? Если я не нужна даже себе самой?

Тебе снова за меня неловко... Понимаю. Признать, что твоя дочь – моральный урод, нелегко.

Знаешь, я никогда не стану матерью.