Воробьи летят…

За завтраком мы знакомимся чуть ближе. Столик в небольшой уютной столовой рассчитан на четверых, но пока нас только две. Хана рассматривает на свету вилку и ложку, с подозрением косясь на мои столовые приборы. Потом она подзывает молоденькую голубоглазую медсестричку к себе и спрашивает шёпотом, дезинфицируют ли столовые приборы в посудомоечной машине. Медсестра гладит Хану по плечу, рассказывая, каким средством пользуются на кухне.

– И сода есть? – уточняет Хана.

– И сода, конечно, в нём есть.

– Это очень хорошо! – улыбается приветливой улыбкой Хана. Её лицо заметно преображается. Я улыбаюсь вместе с ней. Всегда счастье, когда человек смеётся!

На центральной тарелке лежит нарезанное кусочками масло. Для Ханы это первый завтрак в Психиатрической больнице, для меня – второй. К нам должны подсадить ещё двух человек. На протяжении нескольких минут я наблюдаю, как Хана с жадностью мажет масло на хлеб и съедает первую порцию. Мне становится грустно, ещё чуть-чуть, и Хана так наестся, что не сможет говорить со мной.

Вдруг к нашему столику подходит маленький приземистый мужичок лет 40. Он жадными глазёнками смотрит на еду на столике и лёгким кивком головы приветствует нас.

– Здравствуйте, здравствуйте. – И он услужливо наклоняет голову набок. – Очень приятно, приятного аппетита, я – Герман. – Герман так мило улыбается, что не ответить ему взаимностью невозможно. – Вы, я вижу, новенькие, а, барышни?

Хана продолжает есть с аппетитом. Я же поднимаю на него глаза и предлагаю присесть.

– А я здесь уже второй месяц, – говорит на распев он. На нём – синие хлопковые треники с вытянутыми коленками и клетчатая рубашка, заправленная в них.

– Это Хана, – говорю я. – Я – Пь. – Я протягиваю ему руку. Он берёт мою ладонь, и, с усилием сжимая, начинает… целовать. Медленно, высовывая маленький склизкий язычок, он проводит им поочерёдно по каждому моему пальчику, особо останавливаясь у основания ногтя. Я оторопеваю, думаю, что сказать. Но всё решается неожиданно: Герман замечает на нашем столике единственный нож, его лицо вытягивается, улыбка мгновенно спадает, превращаясь в гримасу… Он протяжным «ууууу» отходит от стола и начинает плакать. Когда Хана, наконец, доедает свой второй бутерброд с маслом и интересуется, что случилось, Герман беспрерывно плача и указывая на наш стол, произносит на распев: «Члееен, ты держишь в руках член! Ах, помогите мне, увезите меня из гнезда разврата, здесь все такие! Все! И Хана такая! И Пь такая! И Герман такой! Даже Герман такой!!! А-а-а!» Его уводят две медсестры, Хана сидит и давится от смеха, а я испытываю бесконечную жалость к бедному Герману. Он такой никчёмный и такой слабовольный! Бедный маленький Герман!

На завтрак я съела тарелку овсянки и выпила кофе с молоком. Но стоило мне встать, как я тут же почувствовала приступы тошноты, и всё содержимое моего желудка тут же вышло. Мне стало физически очень плохо, закружилась голова и я упала в собственную блевотину. Сейчас я лежу на своей кровати. Ухудшилась погода: дует сильный ветер. Но так даже лучше – воздух стал свеж. Доктор снисходительно смотрит на меня и качает головой: «Довела себя, милая, до того, что твой желудок после сильнейшего отравления не хочет принимать пищу. Вот капсулы. За 40 минут до еды принимай, пока не закончатся» Я пытаюсь ему объяснить, что вчера всё было нормально и с завтраком, и с обедом. И что только после ужина меня вырвало. Но он ничего не хочет слушать, ссылаясь на то, что его ещё ждут другие пациенты. Я погибаю от безысходности. Хана сидит на кровати и с настороженностью разглядывает меня.

– Пь, пожалуйста, помойся, от тебя воняет! – говорит серьёзно она.

– Тебе воняет – ты и мой меня, – отвечаю я, еле сдерживая слёзы. Но комок в горле словно набухает, и я начинаю рыдать. Больно сознавать свою безысходность. Я вспоминаю о родителях, о своём молодом человеке. Мне становится жаль их так, как порой жаль маленького слепого крота или никчёмного птенца, свалившегося из гнезда. Я вспоминаю мультик про облака, по которым прыгали зверята.

– А облакаааа, белогривые лошадки!.. – запеваю плаксивым голосом я. Хана улыбается. Мне так одиноко, а Хана продолжает улыбаться. Я вскакиваю на пол и иду к ванне. Хана всё ещё сидит и улыбается.