«Горе-то небольшое…»

В пятницу, в конце дня, я ждал на перроне электричку. Был, как говорят знающие люди, “час волка”, когда поздние сумерки переходят в ночь. Солнце еще напоминало о своем существовании, окрашивая небо у самой земли апельсиновым желто-оранжевым светом. Однако ночь, побеждая, перекрашивала апельсины по-своему – переходящим колером от изумрудного зеленого к темно-синему цвету в зените. И уже полностью властвовала на востоке, зажигая на черном бархате первые звезды. На западе отгораживалась она от света умирающей зари вертикально вставшей абсолютно черной плоской стеной гор со щетинкой деревьев по волнистому гребню. По-осеннему быстро холодало, было начало октября.

Пассажиры в полумраке наступающей ночи сбились плотнее, ощущая древние инстинкты опасности и настороженность сумеречного хищника. Говорили приглушенно. Ежились от холода.

Вкрадчиво подобралась электричка и через открывшиеся двери втянула в вагоны толкающуюся в борьбе за лучшие места толпу. Перрон опустел. Женский голос сообщил: “Осторожно, двери закрываются”. Что тут же сделалось, и разбойничье свистнув, состав отправился в путь.

Тускло-желтое электрическое освещение вагонов не прибавляло оживления пассажирам. Рассевшись по местам, люди занялись негромким разговором, иные шлепали картишками, кто-то допивал пиво. Прошла мороженица, полная жизнерадостно кокетливая женщина с выбившимися из-под косынки витыми волосами. Угостила желающих заиндевевшими пакетиками с лакомством. Протащился невзрачного вида газетчик, громко выкрикивая названия изданий и предлагая кроссворды. Говор в вагоне постепенно становился оживленней и громче. В общем, жизнь внутри электрички налаживалась.

Я смотрел в окно на пробегающую мимо реку. Вода плотной массой стального цвета с желтыми бликами от зари заполняла пространство между берегами с чернеющими кустами, стремительно неся куда-то завитки воронок. Казалось, что можно пройти пешком на противоположный брег, как Христос – “по водам, аки по суху”.

И было тут видение людям. И разошлись створки дверей тамбура. И явился из темноты под грохот железных колес новый персонаж.

– Здравствуйте, дамы и господа! Вас приветствует старик Захарий! – громко объявил вошедший. Человек был явно бичевского вида, но с аристократичными повадками интеллигента от богемы. Он был в широкополой темно-коричневой шляпе, надвинутой изящно на глаза. Большие темные очки и аккуратная скандинавская бородка с проседью украшали его испитое лицо. Однако старая куртка, местами в дырах и лоснящаяся от грязи, висла на плечах. Замызганные джинсы с пузырями на коленках и стоптанные белые летние туфли на ремешках дополняли наряд. Запахи, идущие от пришельца, были явно не из парфюмерной лавки. Все эти нюансы едва ли добавляли привлекательности явившемуся публике человеку

– Вас приветствует старик Захарий! – повторил он. – Добрый вечер и хорошего здравия. Я не народный артист, как ваш партийный Кобзон. Я – артист из народа! А потому нижайше прошу разрешения спеть!

Не слушая ответа, запел “По диким степям Забайкалья”. Голос его был хриплым, но приятного тембра. Довольно сильным. Он правильно и старательно произносил слова. Точно доводил музыкальные фразы. По всей видимости, он когда-то пел со сцены. Слушать его было приятно. Вагон притих.

Не допел, не смог. Пьяно сник. Опершись на плечи соседней молоденькой женщины, завалился как-то боком на пол, на колени, и уронив голову ей на ноги, захрапел.

Дамочка завизжала, сталкивая нахала со своих колен. От крика Захарий проснулся. Изображая галантного рыцаря, поднял с пола шляпу, стряхнул с нее пыль и приложил к сердцу, прося извинения:

– Пардон мадам! Заснул. Жизнь бродячего артиста из народа трудна и полна лишений. Но горе-то небольшое, правда?

Последняя фраза меня насторожила. Стали наплывать поначалу смутные, постепенно кристаллизуясь, воспоминания.

…По этой команде с левой (правой) ноги сделать шаг, повернуться на носке левой (правой) ноги, одновременно с поворотом вынести правую (левую) ногу вперед и продолжить движение в новом направлении.

Строевой Устав. Повороты в движении

Между казармами по плацу, странным образом выбрасывая в разные стороны руки и ноги, шагал в солдатской форме Захарий, молодой и красивый. Делал он это как-то невпопад, с прискоком. Иногда переходил на нормальный шаг. Рысцой подбегал к лавочке. Перелистывал лежащую там серенькую маленькую книжечку, после чего задумывался, глядя в небо и шевеля губами, и, примерявшись, снова пускался в путь, путая руки и ноги. Подскакивал, пытаясь совместить их действия. На секунду задумывался, косясь на книжечку на лавке, и выбрасывал вперед руку. Затем подбирал к ней нужную ногу. Делал шаг. Выбрасывал вперед другую руку. Ноги заплетались. Приходилось подпрыгнуть, чтобы все выправить. Ситуация окончательно запутывалась.

А было это в далекие семидесятые годы, когда я проходил действительную службу на окраинах Родины. Странные упражнения, которым отдавался мой однополчанин, отвечали его характеру. Он был педант до самой крайней степени. Если существовала инструкция или какие-либо предписания, он следовал им неукоснительно строго. Свернуть его с этого пути было невозможно. Самое странное, что эта занудность соседствовала в нем с творческой натурой. Точное исполнение правил доводилось до совершенства перетекавшее в творчество. Имея хороший голос от природы, Захарий выучил музыкальную грамоту и в результате прекрасно, даже задушевно (точно так, как большие артисты) пел. Дикция у него было изумительная, речь абсолютно правильная. Он, естественно, блистал в нашей полковой самодеятельности. От этого приключились с ним любовные драматические приключения. Но об этом позже. А сейчас попался ему строевой устав, и он пытался точно выполнить описанные там процедуры: шаг на месте, повороты налево, направо и кругом и другие упражнения в строю. До этого он ходил нормально, не задумываясь. Но стоило увидеть инструкцию в уставе, далее не выполнить ее он не мог. А вы пробовали шагать по инструкции? Попробуйте. Посмотрим, что получится.

За всем этим мстительно наблюдал с крыльца казармы капитан Супряга, иногда подавая едкие замечания. Дело в том, что именно описанная черта характера бойца сильно подвела его.

Однажды мы увидели на кителе у Захария расчерченные чем-то белым полосы и точки – это он обозначил с точностью до миллиметра места размещения значков и наград, срисовав их с плаката на стене казармы. Нацепил уже полученные отличия, для отсутствующих оставил белые пометки и в таком виде стал в строй. За что получил наряд от старшины.

В этот день почти все офицеры уехали в полк на какое-то совещание и оставили капитана за командира. Супряга решил отличиться. Его давно раздражало устройство туалета. Располагался он в казарме, так как мы служили на крайнем севере и в пургу выбраться на улицу было невозможно. Сердило капитана в основном то, что перегородок между посадочными местами не было, и при необходимости все процедуры надо было делать при людно, что уязвляло честь офицера. И вот, собрав команду из провинившихся солдат, назначил старшим Захария, зная его исполнительность. Выдал давно подобранные чертежи и приказал согласно им точно исполнить постройку. И новоявленные плотники исполнили приказ, не отклонясь от чертежей ни на волосок!

Надо сказать, что подиум для исполнения нужды был приподнят на высоту колена, но не был широк. И выходило, что лицевая стенка постройки опускалась прямо на пол. Наши мастера, следуя планам, провели переднюю прожилину, соединяющую и удерживающую перегородки между ячейками, точно на заданной высоте от пола, но невысоко над подиумом и довольно близко к его краю. Таким образом, чтобы забраться на место, приходилось наклоняться под прожилиной и почти коснуться унитаза. А выбираться было еще труднее. Надо было либо нырять, как пловцы со старта в бассейне. Либо, как гимнасты, опершись руками на доску, ногами вперед проскользнуть под перекладину и, прогнувшись, выпрыгивать наружу, умудрившись устоять и не упасть на спину. Некоторые падали. Были и другие способы преодоления препятствия - солдаты изобретательны.

Пришел Супряга проверить исполнение и опробовать сооружение. А надо сказать, что носил он кличку “Жираф” – так как был длинен, тощ, сутуловат и нескладен. Извернувшись, “Жираф” пролез на подиум. Справил малую нужду (не зря же забирался) и начал спуск. Все, кто был свободен от службы, собрались посмотреть на аттракцион. Даже повар с веселой рожей заглядывал в проем двери. Сначала Супряга присел на корточки, сложившись несколько раз, но не втиснулся под жердь. Затем попробовал перешагнуть ее. Перебросил одну ногу и завис, покачиваясь. Сооружение угрожающе накренилось и затрещало. Экспериментатор здраво рассудил, что падение на грязный пол в туалете не добавит чести офицеру, и вернулся в исходное положение. Матерясь и кряхтя, согнулся в поясе. Выставил тощий зад в галифе выше перекладины, нырнул под нее. Выставил руки вперед держа равновесие. Тут раздалась команда дневального: “Встать! Смирно!”, – пришел командир. Капитан, растерявшись, потерял равновесие и упал, опершись впереди руками на грязный пол, зад же по-прежнему возвышался над проклятой доскою. Если кто видел по телевизору, как пьет раскорячась жираф, то наш “Жираф” принял очень похожую позу.

Командир с мороза, да и человеком был уже пожилым, сразу пошел в туалет.

Увидев происходящее, сказал только: “Ну, ну”. Нарочито долго оправлялся. Вспомнив гимнастическую юность, ловко проскользнул обратно и, сказав капитану: “Зайдите” – ушел к себе. О чем они там говорили, никто не знает, но капитан лично снес постройку и затаил огромный “зуб” на Захария. И теперь вот, наблюдая за мучениями солдата, Супряга наслаждался.

Электричка приостановилась на маленькой станции. Ввалилась компания подвыпивших парней. Состав снова набрал ход и далее мчался уже в полной темноте – ночь победила. Только пригибались под напором ветра, поднятого поездом, проносившиеся мимо освещенные из окон вагона кусты. Мне вспомнилась любовь Захария.

Было это так. В наше подразделение приехал новый замполит в чине майора. Привез с собой красавицу жену Людмилу. Это была веселая разбитная дамочка, окончившая некогда культпросвет училище. Естественно, что она стала заведовать клубом. И естественно, что первым делом познакомилась с Захарием. Людмила, в силу своего характера и профессии, не особо блюла нравственность. Порой, проявляя благосклонность к воинским начальникам своего мужа, от которых зависело его продвижение по службе, она двигала карьеру того довольно быстро. Не пропускала Людмила и молоденьких солдат, не все ж забавляться с дряблыми генералами, хотелось и кипящей, молодой крови. На приключения свой жены замполит смотрел сквозь пальцы – карьера двигалась удачно, да и самодеятельность в полку была лучшей в дивизии, что ему было плюсом. В замполитах ходили тогда зачастую люди именно такого толка.

Вот и попался молодой хищнице Захарий, а он был красив, статен, кучеряв и прочее. Не устоял боец перед опытными ласками и темпераментом обольстительницы. Но, по его правилам, усвоенным из рыцарских романов, соблазняют хрупких женщин именно мужчины и затем как честные люди несут за них ответственность. Захарий стал мучиться угрызениями совести. Хитрая Людмила обещала сама все уладить с мужем, чтобы никто не знал о ее “падении”. Захарий уступил, но решил по возможности быть рядом и защищать “соблазненную” от всех мыслимых врагов и, как сможет, служить ей. Последнее обстоятельство как нельзя лучше устраивало зав. клубом. Самодеятельность в полку, а затем и в дивизии, загремела на всю округу.

Прошли зима и весна первого года нашей службы, наступило благодатное лето. В полк приехала на каникулы дочь замполита Анюта – небесное создание. “Ангел во плоти”. Изящное, маленькое, быстрое и порывистое как ртуть создание. Звонкий голосок и смех с утра, услышанный в подразделении, заставлял бойцов весь день мечтательно улыбаться, вздыхать, вспоминая своих подружек на гражданке. Когда еще встретятся?!

Захарий влюбился беззаветно. Именно такой должна была быть любимая, по его представлениям. Аня также заметила красавца и музыканта. В общем, влюбились они. Захарий совершенно запутался в обязанностях перед “соблазненной” и непреодолимым влечением к любимой девушке. Тем более, что Анюта отвечала взаимностью. Где только можно они были вместе. Самое язвительное было то, что чаше всего это происходило в клубе, где хозяйкой была мать девушки. Людмиле-то было наплевать. Но Захарий действовал по правилам, сидевшим в его голове. И душа его разрывалась на части перед обязанностями чести принадлежащими матери и нежным, всеохватывающим чувством к ее дочери.

В общем, в клубе с самодеятельностью все пошло кувырком. А тут еще Людмила отчудила, станцевав в неглиже на столе где-то в лесной заимке в компании подвыпивших полковников. Это стало известно и стало угрожать карьере замполита. Он решил “поучить” жену. Назавтра женщина явилась на репетицию с синяком под глазом. Захарий все понял.

На вечерней поверке он самовольно, четким строевым шагом (точно по уставу), вышел из строя. Подошел к замполиту и бросил ему в лицо солдатскую рукавицу. Кто служил, тот знает такие рукавицы с пришитым отдельно указательным пальцем – нажимать на курок для разящего выстрела.

– Вы подлец, сударь! – раздались звенящие слова над изумленно застывшим воинским строем.

Захарий развернулся кругом и, печатая шаг, в полной тишине стал на место.

Дуэли не было. Чудака просто судили за оскорбление офицера. Выходя под конвоем из здания суда к машине, которая должна было увезти солдата в дисбат, он увидел плачущую Аню. Вырвавшись, подбежал к ней, обнял девушку, погладил ее по русым волосам и произнес эту самую фразу: “Но горе-то небольшое! Правда?”. Об этом нам рассказал старшина, приехавший из суда мрачный как туча. Что было дальше с замполитом и его Людмилой, не знаю. Так как вскоре уехал в спортивную роту при дивизии, а затем и армии – я был неплохим спортсменом. В бурных заботах молодости забыл о Захарии совсем. И вот, через десятки лет, редкое имя и, главное, удивительная фраза заставили меня узнать в оборванце солдатского рыцаря без страха и упрека, пострадавшего за честь дамы.

Я очнулся от воспоминаний. Недавно подсевшая компания пьяных молодцов что-то сильно расшумелась. Послышались выкрики. Возня. Матерщина. Началась потасовка. Наш Захарий, и на этот раз приняв образ благородного человека, встал, протянул руку в сторону хулиганов и произнес:

– Господа, к вам обращается старик Захарий. Имейте честь, господа! Здесь женщины и дети!

Изящным жестом он развернул руку в сторону находившихся рядом молоденьких девочек, испуганно забившихся в угол. Обратился к ним с улыбкой и изысканным наклоном головы, повернувшись боком к шпане. И в эту голову, прямо в висок, с жутким тупым звуком ударила бутылка. Ее запустил один из дерущихся в своего противника. Промазал. Бутылка, пролетев над рядами кресел, попала в несчастного. Захарий упал. Попытался подняться. Медленно опустился на пол, вытянулся. Тихо произнес: “Но горе-то небольшое, правда?”. Улыбнулся испуганным девчушкам, дернулся и затих.

Я потом узнал, что “невостребованные и без документов трупы” через определенное время хоронят в общих могилах на краю городского кладбища в сыром овраге. Я там был. Искал и нашел в ряду других столбик с дощечкой, на которой было кратко написано “Захарий”, и все…

Так проходит жизнь…