Прерванный полёт

 

 

 

– Пшё-о-л вон, алкаш проклятый!

 

Грубый и сильный удар в спину опрокинул Степана через порог в тёмную пасть февральской стужи. Не удержавшись на скользком крыльце, он кубарем скатился по обледенелым ступенькам местного кафе-бара «Мечта», уткнувшись по уши в свежий, наметённый пургой сугробик. На миг обожгло лицо, словно в него впились сотни колючих иголок, отрезвляя Степана. Он не без усилий оторвал от снежного кома лицо, которое тут же обдало жгучим ледяным ветром. Напрягшись из последних сил, Степан попытался подняться. Вялые мышцы рук и ног плохо слушались его. Едва приподнявшись, он снова, как мешок с картошкой, рухнул в снег. И вырубился.

Пурга то утихала на мгновенье, то с новой силой обрушивала на дома, деревья, редких прохожих свой ледяной, бездушный нрав, засыпая снегами тротуары, тропинки, дороги, проезды, словно пыталась упрятать, скрыть их от глаз человека. И наметала всё новые и новые сугробы у калиток, дверей, заборов. И Степана Берёзкина присыпала уже так, что вряд ли кто признал бы в этой выросшей у крыльца бара горке снега человеческое тело. Скорее всего, она напоминала припорошённую кучку угля. И снился кучке сон:

 

 

 

*   *   *

 

– Стёпа-а-н! Стё-о-пушка-а! – парит над песчаной отмелью реки, над серебрёнными переливами волн высокий грудной голос матери Степана, Марии, выбивающей на мостке кучу настиранного белья. – Не заходи глубоко в воду – уто-о-нешь!

А вода в реке такая прохладно-ласковая, так нежно облегает всё тело, что не хочется выходить на берег, на горячий песок под пекло июльских лучей.

Семилетний мальчик Стёпа, закинув вверх голову и жмурясь от солнца, из-под ладоней смотрит в небо, в котором плавно парят два ястреба, словно греясь, купаются в лучах солнца, а над ними ещё выше тянется длинный белый след от едва различаемого в небе крестика-самолёта.

«Вот бы мне так высоко», – размечтался Стёпа и представил, как взмывает над берегом, речкой, над мостком, где мамка выжимает бельё. Аж дух захватило. «Вырасту, выучусь, буду лётчиком», решил юный мечтатель и снова услышал призывной бархатный голос матери:

– Иди сюда! Помоги мне!

Мария уже уложила в двухколёсную тележку тазы с бельём и впряглась в неё. Степан, упершись руками в задний борт тележки, толкнул её, помогая матери.

 

 

*   *   *

 

– Э-ге-ге-е-е! – радостно кричит в небо с высокого обрыва реки Степан, следя за плавным полётом над берегом реки своего фанерного двукрылого детища. А детище, сделав широкий круг, приземляется, уткнувшись в речной песок.

Первый макет самолёта Степан сконструировал в 7-м классе. Директор школы, где учился Степан Берёзкин, в прошлом лётчик, списанный на землю по здоровью, вёл кружок юных конструкторов самолётостроения. Но попасть в кружок можно было лишь с дневником круглого отличника.

– Профессия самолётостроителя очень серьёзная и ответственная, – постоянно внушал своим юным конструкторам Семён Тихонович. – Она не терпит невежд. Потому нужно хорошо знать и математику с геометрией, и физику с химией, и историю, и литературу. Да, да, и литературу! А как же! Не зная «Фауста» Гёте, не поймёте Антуана Экзюпери.

И Стёпка так налёг на предметы, так усердно слушал каждый урок, что уже в 6-й класс перешёл с одними пятёрками. А в 7-м уже считался лучшим конструктором в кружке.

– Молодец, Степан! Из тебя выйдет если не Туполев, то уж конструктор Берёзкин – всяко-разно, – одобрительно похлопывал по плечу юного самолётостроителя Семён Тихонович после очередной победы в соревнованиях берёзкиного летательного аппарата.

 

 

 

*   *   *

 

– Аттестат с золотой медалью вручается Степану Берёзкину,– негромкий голос директора школы Семёна Тихоновича как током прошёлся по всему телу Степана. Он знал, что все предметы сдал на «Золотой аттестат», но, всё же, волновался сомнением до самой последней минуты.

– Спасибо! – смущённо улыбнулся Степан, неловко прижимая к груди аттестат и коробочку с медалью.

– Ну, что, не передумал? – тихо спросил Семён Тихонович.

– Нет!

 

 

*   *   *

 

За воротами школы Берёзкина нагнали трое одноклассников: долговязый Пашка Бусыгин, вечно щурившийся на всё и всех, крепыш Гриша Соломкин, школьный боксёр-задира, и карапуз-провокатор Филька Будников, по прозвищу Филин. Скажет, бывало, гадость кому-то и смотрит широко и невинно, почти не моргая, как филин.

– Ну, что, Стёпша, обмоем наши аттестаты: твой золотой и наши серенькие, а заодно и конец школьной каторги, – обняв за плечи Берёзкина, весело произнёс Соломкин.

Вся эта дружная тройка училась посредственно, спустя рукава, и славилась в округе своими скандальными выходками. Степан не имел ни с одним из них тёплых, дружеских отношений. Так, здоровались, перебрасывались парой слов. Одноклассники же.

– А я не пью, ребята, – хотел было отвязаться Степан от дружной тройки. – Да, и домой тороплюсь, мамку обрадовать.

– Ты чё, Стёпша, маменькин сынок? – тут же не преминул вклиниться Филин.

– Да, действительно, – поддержал Филина Пашка Бусыгин. – Мы ж с сегодняшнего дня уже не школяры, а мужики.

– А ты можешь и не пить, – старался удержать контакт с Берёзкиным Соломкин. – Так, посиди с нами за компанию на прощание, а то потом когда уж встретимся. Ты же скоро уедешь поступать в свой самолётостроительный?

– Как получится.

– А чё тут получаться, у тебя же золотой аттестат. А вот, если не обмоешь его – плохая примета – могут и не принять.

– Ну ладно, хорошо. Только недолго. – У Степана было прекрасное настроение, и он решил не портить напоследок отношения с одноклассниками.

 

Решили зайти в кафе-бар «Мечта». Там было уютно, и комфортно, и сравнительно недорого. Сбросившись, по дороге купили пол-литра водки. В кафе в дневное время было почти пусто. За стойкой бара, уткнувшись в раскрытый гламурный журнал, полудремала барменша. Выбрали столик, заказали по бутылке пива и четыре порции котлет с картошкой. Выпили по стакану пива. От пива Степан не отказался. Было душно и хотелось сильно пить. Гриша достал из-за пазухи пол-литру и разлил по сто граммов в опорожнённые стаканы.

– Я же сказал: не буду! – И Степан демонстративно отодвинул стакан с водкой.

– Да брось ты, Степан! Что плохого будет от стопки! – И Гриша решительно пододвинул Степану стакан. – Какая же это обмывка – пивом? Только водочкой. Чтобы аттестат был чистеньким. Иначе – плохая примета.

– Чёрт с вами! Но только одну.

Встали, молча чокнулись стаканами. Приглушённый стеклянный звон эхом раскатился по пустому залу бара. Степан поднёс стакан к губам. Острый запах спиртного ударил в нос. Затаив дыхание и зажмурив глаза, Степан попытался залпом выпить противную жидкость. Не получилось. Что-то отталкивало спиртное изнутри.

– До дна, до дна! Только до дна! – противно звучали голоса троицы. Они выпили махом и теперь дружно помогали Степану преодолеть непреступную стену трезвости.

Пересилив тошнотворное состояние, Степан допил остаток. В голову ударило и разошлось по всему телу хмельное тепло. «Надо закусывать, а то захмелею. Что тогда скажу маме?» – подумал про себя Степан, разламывая вилкой котлету. «Ругать мамка будет. Ещё как!»

– Ты, Стёпша, пивом, пивом запивай, – подбадривал Гриша и разлил остатки пол-литры.

– Я – пас! – уже слегка заплетающимся языком выдавил Степан. – Выпитый вначале стакан пива, смешавшись с водкой, делал своё реакционное дело. И Березкин, махнув рукой и почувствовав себя мужчиной, уже без прежнего усилия опорожни стакан. Запили дружно пивом.

 

Степан уже плохо соображал. Откуда-то на столе появилась вторая пол-литра водки. А потом они шумно вывалились из кафе-бара и пошли куролесить по посёлку. Уже смеркалось. Кое-где вспыхнули уличные фонари.

– Надо бы ещё добавить, – не унимался в своей пивной способности здоровяк Гриша Соломкин. Все враз полезли в свои карманы, выворачивая их наружу. Мелочи не набралось и на половину бутылки.

– А давай у кого-нибудь займём? – предложил Филин. – А заработаем – отдадим.

– А давай, – живо, со смехом одобрили Фильку-провокатора остальные.

Навстречу весёлой компании шёл грустный, озабоченный человек, возвращаясь с вечернего поезда.

– Дядя, будь добрый – займи. Не хватает на пузырь. А у нас такой день сегодня – аттестаты получили! – заступил дорогу человеку Григорий Соломкин.

– Шли бы вы, сосунки, домой, к мамочке. Чему вас только в школе учили? – И прохожий попытался отодвинуть Григория.

– Гриш, ты слышал? Дядя тебя, лучшего боксёра школы, назвал сосунком, – тут же подвернулся провокатор Филин. – Врежь ему по первое число!

– Шли бы вы, ребята, домой! – уже более дружелюбно посоветовал прохожий.

Но боксёрский азарт Соломкина был уже спущен, как крючок с предохранителя. Резким ударом «под дых» он согнул человека, и вторым ударом «подсечкой» снизу отправил его «в нокаут». Падая, прохожий ударился виском об угол придорожной бетонной плиты и замер. В темноте не было видно, как тоненькая струйка крови сбегала из височной ранки на землю.

– Эй, дядя, ты что разлёгся? – пнул ногой бездыханное уже тело Григорий. И на мгновение отрезвел. – Кажись мы его – того – убили! Бежим отсюда.

 

 

*   *   *

 

Прохожим, неудачно встретившийся на пути пьяной компании, оказался народный судья местной прокуратуры. И вскоре вся четвёрка попала на скамью подсудимых.

 Приговор был суровым, но справедливым: Григорий Соломкин, как главный убийца, был осуждён на 13 лет строгого режима. Остальные, как соучастники драки, получили по 8 лет. За убийство работника правоохранительных органов статья особая.

Мать Степана Мария Берёзкина не вынесла случившегося. Слегла. А через год скончалась. Перед смертью попросила не сообщать сыну. Ему, мол, и так там тяжело.

А Степан поначалу ещё ночами, лежа на нарах и пытаясь забыться, всё представлял себя студентом, чертил макеты необычных космических самолётов… Но постепенно всё это отходило, отдалялось, как поезд, исчезающий вдали за поворотом. Тюремная жизнь сломала бывшего целеустремлённого Степана Берёзкина, и он стал на всё и вся смотреть вяло и равнодушно, с тоской осознавая, что уже ничего не вернуть, не поправить. И в тюрьме пристрастился к спиртному, чтобы на время забыться. Мастерил самолётики для детей тюремных надзирателей, а те рассчитывались с ним водкой, чаем. По пьяной лавочке схлопотал ещё два срока. В 33 вышел уже седовласым старичком.

 

 

*   *   *

 

Выйдя на волю и вернувшись в родной посёлок, перво-наперво сходил на местное кладбище. С трудом отыскал могилку матери. Крест уже почернел и покосился, и бугорок, заросший бурьяном, уже почти не виден. Некому сюда ходить, нет родных и близких у Марии Берёзкиной, кроме её Степана. Вырвал сорняк, подправил, как мог, могилку, крест, положил, принесённый с собой немудрёный букетик полевых цветов. На дорогой – денег не было. Всё, что получил при выходе на свободу, пропил с попутчиками в дороге.

Устроился в кочегарке. Там дневал и ночевал. И пил. Без спиртного уже не мог, как без воздуха. Скоро лишился места и в кочегарке. Ходил по дворам, колол дрова, копал огороды. И всё, что получал, пускал на питьё, порой недоедая. А в кафе-бар «Мечта» заглядывал, когда очень хотелось есть. Там на столах много оставалось недоеденного.

 

 

Эпилог

 

К утру пурга улеглась, словно обессилив от ночного буйства, и только едва заметная позёмка змейкой тянулась вдоль дорог и занесённых тротуаров. Но и та скоро исчезла, будто растворилась.

– Что за чертовщина! – удивился, а потом испугался дворник, прочищая рано утром проход к крыльцу кафе-бара «Мечта». Его лопата сначала уткнулась во что-то твёрдое, а когда он сгрёб снег с горки сугроба, – разглядел в тёмной кучке тело человека. Свёрнутый калачиком тот, казалось, дремал. Дворник, сняв варежку, прикоснулся к лицу человека – оно было холодно-ледяным.

 

– Стёпа-а-н! Стё-о-пушка-а! – парит над песчаной отмелью реки, над серебрёнными переливами волн высокий грудной голос матери Степана Марии, выбивающей на мостке кучу настиранного белья. – Не заходи глубоко в воду – уто-о-нешь!..

 

– Э-ге-ге-е-е! – радостно кричит в небо с высокого обрыва реки Степан, следя за плавным полётом над берегом реки своего фанерного двукрылого детища…

 

– Молодец, Степан! Из тебя выйдет, если не Туполев, то уж конструктор Берёзкин – всяко-разно…

 

– Да, брось ты, Степан! Что плохого будет от стопки!..

 

 

Степан стоит на высоком обрыве. Внизу течёт-струится синяя речка детства, в которой полощет бельё тёмноволосая женщина, и маленький мальчик, стоя по колено в воде, смотрит в чистое синее небо, где плавно парят два ястреба, над которыми высоко-высоко пишет траекторию мечты самолёт. Его, Степана Берёзкина, самолёт.