HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Инесса Рассказова

Мой незнакомый брат

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: Карина Романова, 13.11.2009
Оглавление

8. Женщина
9. Холода
10. Эпилог

Холода


 

 

 

«Нет, союза не нарушу я
С необорною богинею».
Николай Гумилев.

Герман сидит за рулем «Тойоты» и лениво щурится на солнце. Сквозь зеркала его очков я не вижу его глаз. Я не вижу его глаз, когда в ответ на мое предложение заехать в какое-нибудь кафе, выпить кофе и пообщаться – глубоко и легко, как мы говорили друг с другом веками... Веками мы бродили по лунному лучу, порой века были отмечены молчанием, отсутствием писем и звонков, но молчание не значило ничего, ровным счетом ничего, поскольку я знала: и после того, как наступит конец всего и всему, он будет ждать меня где-то там, у других берегов, у лишь нам двоим известного камня, чтобы подать мне руку, когда я бесшумно подойду к нему по высокой траве…

Выслушав мое предложение выпить кофе, он нехотя поворачивает голову в мою сторону. При всем желании я не могу измерить степень снисходительного высокомерия, таящегося в этом повороте головы и в блеске непроницаемых для моих взглядов солнечных очков. И произносит: «Пс!».

До сих пор, признаться, несмотря на то, что птица давно улетела, и ветер бросил мне в лицо со своей вечной насмешкой над нами, мелкими букашками, ползающими по земле, обрывки ее некогда великолепных перьев, так вот, я хочу спросить, что означало это «Пс!». «Извини, я спешу»?. В том-то и дело, что он никуда не спешил…

Таких сценок за последние годы между нами произошло много. Слишком много. Следствие игры с переодеванием, причудливых перемен в наших судьбах, повлекших перемену ролей? Возможно. Он более не грузчик металлолома и одновременно не Диоген, покойно лежащий у своей бочки и не желающий даже приход Македонского почтить вставанием. Правда, обязательно встававший в чудесной манере мужчин прошлого века, когда в комнату входит женщина…

Кто там, в малиновом берете, с послом испанским говоритА.С. Пушкин «Евгений Онегин»? Ему больше не нужны камни с побережья Тихого на окраинах Земли, не нужны камни, подобранные у замков катаров, не нужны камни из альпийских ручьев, он сам привезет сколько угодно таких камешков, стоит лишь его об этом попросить. Я же жду второго ребенка, домохозяйка, окруженная осиным роем бытовых забот, о чем тут беседовать за чашечкой кофе? Что может, в самом деле, предложить домохозяйка говорящему в малиновом берете с испанским послом, что расскажет ему такого, чего они с послом и сами не знают? Тут нечего и пытаться раскладывать пасьянс. Варенье, вечный разговор про дождь, про лен, про скотный дворТам же.

Да, тщеславие, как оказалось, брату моему совсем не чуждо. Стоп, стоп, стоп. Не я ли вызвала из небытия не к ночи будь помянутых духов тщеславия, отправляя Герману по беспроволочному телеграфу приглашение в Москву? Ну, так нечего теперь становиться в красивую позу, осеняя себя вслед за пушкинской героиней крестным знамением запоздалой догадки: «Уж не пародия ли он?». Ночные же лекции о московском произношении, как эталонном, равно как и лекции о пользе горнолыжного спорта просто довершили начатое.

«Ты собираешься работать? Ты? А где именно? Писать роман? Вот оно что. Думаешь, у тебя получится?» – переспрашивает он, не отвлекаясь от вращения рулем. «Мало работать, – замечает Герман после недолгой паузы почти назидательно. – Надо зарабатывать».

«А где душа? Молчи, ханжа».

И то, в чем мне хотелось ему исповедоваться, – разрыв с лучшей подругой, с той, кто была со мной в самые тяжелые моменты, а впрочем, и в радостные тоже, и вот теперь ее нет, и такая пустота, такой вакуум отделяет меня от окружающего мира, только ты сможешь его… – осекается и начинает беспросветно фальшивить, как запись на исполосованной трещинами пластинке. «Может быть, ты ее просто достала?» – не дослушав, он с трудом подавляет зевок.

Снежная королева уже дохнула в заиндевевшее окно. Тролли разбили зеркало. Рассеялись по свету мельчайшие, невидимые человеческому глазу осколки. Красные башмачки Герды унесла река. И один из осколков попал в глаз Кая.

Он – единственный! – не поздравляет меня с рождением сына.

Он все-таки приходит на крестины, однако и в церкви, и за праздничным столом разговаривает исключительно с одной из моих приятельниц, только что издавшей книгу собственного сочинения, в результате, любезно, но прохладно со мной простившись, уезжает как раз таки с моей приятельницей, предложив ей подвезти ее до дома на машине.

«Банальная история» – произносит он все с тем же зевком, бросив на стол пачку листков, значивших для меня так много… То были копии страниц из уголовного дела нашего деда, оказавшегося в застенках НКВД незадолго до Второй мировой войны.

Я разыскала это дело посредством переписки с одним петербургским историком, занимавшимся делами репрессированных, и, когда писала брату об этом из Амстердама, он отвечал: «Ух ты! Интересно. Говоришь, это дело могут переслать только в Курск, так как в Курске живет моя мама, а она фигурирует в материалах следствия, как дочь арестованного? Ну что ж, если на день или на два, то, может, я и смогу с тобой смотаться в в родные края. Правда, заранее обещать и даже загадывать не буду. Я ведь порхаю по жизни, как бабочка-однодневка – работа прежде всего. А вообще начал ловить себя в последнее время на мысли, что мне нравятся старые фотографии. Знаешь, конца XIX – начала XX века. Раньше-то их и вообще, пожалуй, не было. В основном это естественно семейные фото. Но именно они и интересны, вплоть до деталей. Когда вдумываюсь, что эти люди бродили по тем же местам, где и я, мечтали там, волновались, искали свою выгоду... Даже жуть берет».

Однако, когда мы с тетушкой, гостившей в Москве, садились на поезд, уходящий в Курск, чтобы там, в отделении местного ФСБ в присутствии молчаливой, и неподвижной в течение многих часов (!) дамы в погонах, в пустой комнате, в такой тишине, что и шорох переворачиваемых листов лежащего перед нами тома казался нестерпимо громким, прочесть эти страшные страницы, Герман, провожавший нас на вокзале и мило помахавший в окно вагона рукой, не изъявил ни малейшего желания поехать с нами.

Мы читали целый день. Сто двадцать страниц. Читали и перечитывали. Особенно места, сохранившие почерк человека, о ком только несколько из ныне живущих людей, уже глубоких стариков, могут поделиться очень и очень обрывочными воспоминаниями. Сероглазый лейтенант. Он любил в своей жизни одну-единственную женщину, ставшую его женой, полюбил еще подростком в серой шинели реального училища – подругу своей младшей сестры. Он был охотником и поэтом, играл в теннис и в преферанс, учил иностранные языки и носил шляпу, в то время как большинство отдавало предпочтение кепке. Он попытался усыновить детей арестованных соседей, – детей врагов народа, – и это едва не стоило жизни ему и его дочерям, последнюю из которых, мою маму, он так никогда и не увидит. От этого сероглазого лейтенанта остался лишь блокнот с юношескими стихами, несколько черно-белых, преимущественно нерезких фотографий и лаконичное, – выцветшие чернила по осенне-желтой бумаге, – письмо с фронта…

Мы читали, и комната наполнялась тенями. Мы читали, и светлел воздух. Воздух светел от молчания лейтенанта, – тогда еще, впрочем, не лейтенанта, лейтенантом мой дед позднее, в годы войны, – на допросах. А что с ним только не делали, чтобы он заговорил. Но он молчал, доводя следователя до белого каления. Молчал! И непроизнесенные им на допросах слова я до последнего дня своей жизни буду носить, как ордена.

Мы читали, и комната удлинялась коридором. В темном коридоре, звучали шаги, по коридору шли мальчик и девочка, конвой уводил их в приемник-распределитель НКВД. Из разгромленного дома, откуда только что увезли в «воронке» их родителей. Конвоир неожиданно добр, он позволяет им остановиться, этим двум маленьким, насмерть перепуганным птенцам. Остановиться у одной из дверей квартиры. Из двери выходит женщина (когда-нибудь она будет моей бабушкой, но сейчас она еще так молода), высоко держащая в руках лампу. Ей страшно? Теперь уже некому об этом рассказать… Дети протягивают этой женщине самое дорогое, что у них осталось от дома и от родителей, которых они больше никогда не увидят. Мальчик – часы, девочка – игрушечное трюмо. Мы ведь скоро вернемся, мы будем жить с вами, это правда? Женщина порывисто обнимает этих перепуганных птенцов, украдкой вытирая выступившие у них на глазах слезы. Конечно. Конечно, правда. Но все они ошибаются. Муж этой женщины, обещавший их усыновить, вскоре и сам будет арестован. В ночь перед предполагаемым, но не состоявшимся отъездом в Москву, где он собирался добиваться права на усыновление детей арестованных соседей через Наркомат просвещения. И точно так же будет разгромлен ночным обыском его собственный дом.

Прочтя все это… Мы едем с тетей на кладбище на стареньком, дребезжащем трамвайчике, идем по нерасчищенным аллеям, проваливаясь по колено в снег. У центральных ворот в наползающих зимних сумерках уже не продают цветов. По пустынной кладбищенской церкви с пронзительным чириканьем мечется стая воробьев… Мы садимся в снег, чтобы погладить надгробие, осыпавшуюся, смытую дождями позолоту плохо читаемых букв на розоватом мраморе, прошептать что-то путаное и ласковое ЖЕНЩИНЕ, перенесшей все ужасы ТОГО ареста на своих узеньких и таких слабых с виду плечах.

Женщине, встретившей меня у роддома, тут же подхватившей на руки в алом шелковом одеяле, и сразу влюбившейся, по ее словам, в мои «фиалковые» глаза, хотя до этого она больше всех протестовала против моего во всех отношениях незаконного рождения. Женщине, с которой я провела первые годы своей жизни, научившей меня говорить «р» игрой в каркающую ворону и бегавшей за мной с полотенцем, потому что я не пошла, я сразу побежала, а ей было уже за семьдесят и она была смертельно больна… Женщине, распахнувшей передо мной мир, как окно, и мир, который она мне показала, пах и до сих пор пахнет апрелем. Моей бабуле, так редко, но все же возвращающейся ко мне во сне, и после этих снов я бываю счастлива весь день особым, невероятным, абсолютно пьяным счастьем…

Может быть, вместе с теплом своих рук, она передала мне, стараясь не расплескать чаши, нестерпимо горький и сказочно прекрасный опыт своей души. Иначе как объяснить, что я знаю о ней зачастую то, чего кроме меня никто ни разу не слышал. После смерти, говорят китайцы, человек переходит мост, потонувший в кромешном тумане. А по ту сторону моста древняя, древняя старушка, неловко припадая на клюку, подносит ему тарелку супа. Человек ест суп и забывает. Обо всем, что происходило с ним на земле. Но я хочу написать продолжение к притче. Он имеет право забыть, но оставшиеся не имеют права не помнить.

Всю свою жизнь проходя по множеству переплетающихся мостов, я иногда то невольно, то вполне осознанно перехожу и тот, что ведет на залитый проливным дождем, потонувший в кромешной тьме вокзал. 1942 год. На пустынном перроне – женщина, пришедшая сюда ночью и простоявшая всю ночь под проливным дождем – потому что должен был пройти эшелон с ранеными, и в этом эшелоне находился сероглазый лейтенант. Она простояла на перроне всю ночь. Поезд, появившийся под утро в белесой предрассветном дымке, ослепив на мгновение огнями, пролетел мимо с лязгом и грохотом…

Спустя восемь месяцев после уголовного дела мне удалось разыскать и могилу. Шестьдесят четыре года сероглазый лейтенант считался пропавшим без вести. Он погиб в сорок третьем, как теперь выяснилось – при наступлении на Ростов, когда 248 стрелковая дивизия, где Рассказов Дмитрий Петрович служил помощником командира полка, потеряла у хутора Каменный четыре с половиной тысячи солдат и офицеров, оказавшихся фактически безоружными, – артиллерия безнадежно отстала, – перед лицом немецких «Пантер» и свирепствовавшей в воздухе авиации (500 самолетовылетов за несколько дней – Боже праведный!). Снег был черным от крови, под телами убитых не видно было земли, только 150 человек из четырех с половиной тысяч удалось опознать, 150 из четырех с половиной тысяч.

Не выдержав, позабыв о многочисленных «пс!», звоню брату, и Герман говорит с уже почти привычной скучающей интонацией: «А… Но мне некогда сейчас, я веду номер».

И я даю ему затрещину – перчатками по лицу, как следует отведя душу, – я пишу ему письмо, в концовке которого отсылаю с множеством восклицательных знаков по известному адресу. Он откликается быстро и не менее зло: «Не волнуйся. В число моих друзей ты никогда не входила. Ты верно заметила, что у меня их на самом-то деле и нет. Возможно, потому что требования мои слишком высоки. А что до деда… Извини. Я не разделяю всех ваших переживаний по его адресу. Откровенно говоря, меня такое отношение где-то даже раздражает. Не вижу в его судьбе особого геройства. Словом, для меня это просто отец моей матери. Не больше. Но и не меньше».

«Сегодня днем – легкий, легкий снег – подходя к своему дому, я остановилась и подняла голову. И, подняв голову, ясно поняла, что подымаю ее навстречу вамИз письма Марины Цветаевой Сергею Эфрону», – было время, когда он думал и чувствовал на языке, похожим на язык этого старого-старого письма, пережившего и свою эпоху, и своего адресата. Думал и чувствовал, а затем перестал. Этот язык по каким-либо причинам для него теперь мертв, как латынь. Виноват ли он в этом? Да. И – нет.

… Герман все-таки поехал со мной в ростовскую область на годовщину трагической битвы. Старенький репродуктор играл «Темную ночь», любимую бабулину песню. Мы стояли рядом в полях у хутора Каменный – какое там было яркое солнце, какое яркое солнце бывает в донских степях в январе... Я держала в руках две свечи, чтобы зажечь их у братской могилы. Моя загорелась легко, но та, которую я попыталась зажечь за Германа, гасла и гасла, пока, наконец, он не отобрал у меня эту свечу с коробком спичек. Она тут же вспыхнула, сильно и ярко.

Вечером в гостиничном номере я разлила по стаканам водку.

«За что пьем?» – спросил брат, лежа на кровати.

Чувствуя, что мои слова звучат «не так», что это не «те» слова, неуверенно предлагаю:

– За помин его души…?

Герман поднялся, подошел к столу и взял в руку стакан:

– А я предлагаю выпить за встречу. Никогда не думал, что встречусь со своим дедом. И что мне будет столько же лет, сколько тогда было – ему… Жаль только, нахлынула толпа, школьников зачем-то пригнали, митинг устроили с выступлениями ветеранов, уже ошалевших, я думаю, от повторения одного и того же из года в год. И от этого столпотворения, от необходимости постоянно на чьи-то вопросы, я просто оглох и ослеп. В результате я не смог настроиться и поговорить с дедом. Так – как хотел.

… Я думаю, все дело в том, что Герман смертельно устал. Устал от бесконечной, выматывающей ежедневной борьбы за собственное «я», за свой некогда узорный мир со своею же «необорною богинею», до такой степени устал, что перестал сам ощущать это «я». Странно и смешно ждать от разбитых в кровь пальцев третьего концерта Бетховена для фортепьяно с оркестром до минор. Он устал и очень зол. На всех. И в том числе на меня.

«Раньше я был королем в своем замке… – сказал Герман во время нашей с ним последней встречи. – Только я определял направления, по которым мы будем двигаться. Аглая поставила меня в положение слуги. Поначалу покрутился по сторонам: интересно, что-то новенькое… Но королевское… Оно же где-то внутри сидит!».

– Чего все-таки хочет от тебя Аглая? Чтобы игра шла по ее правилам – это понятно. Но каковы они, эти правила?

На этот раз его усмешка, была, к счастью, адресована не мне.

– Правила Аглаи предельно просты. Я – центр Вселенной, а ты электрон, твоя задача вращаться вокруг меня. Не хочешь? Ну, так я тебя и не держу. Смешно: я я вытащил билет отца… Кто бы мог подумать… Теперь я его понимаю. Да я, собственно, давно уже по-мужски его понял и простил... Только вот полюбить заочно… заочно полюбить невозможно.

А с Аглаей мы едва не развелись, причем инициатором развода выступил я. Это был блеф с моей стороны, Аглая легко согласилась на мое предложение. Где-то в глубине души была рада: тут же села на телефон и давай обзванивать всех знакомых: затяжные диалоги, пересыпанные междометиями, комментарии, сочувствующие и язвительные.

Но я отступил. Мне стало не по себе от мысли, что она переведет меня в разряд друзей, а в друзьях у нее ходит целая когорта ее «бывших». Превратиться в одного из них?! Ни за что! Сейчас живем врозь, однако… съездили вместе в Одессу. Любви уже нет, мне кажется, мной движет банальный страх одиночества, потому мне и не удается с ней порвать. Не могу быть один, совсем не могу…

– Тебе не приходила в голову мысль вернуться к Ольге? Когда-то вы хотели умереть в один день.

Вздохнул, зарывшись в воротник пафосной тактической куртки в стиле military, испещренной надписями US Army:

– Оля, по-моему, и сама рассматривает меня, как последний вагон уходящего поезда, с Василием, как ты помнишь, у нее ничего не получилось, а больше никто ей не встретился. Но я не хотел бы ее обманывать. Как выяснилось, я в любой момент могу влюбиться, женщины – это, пожалуй, единственная моя слабость, единственное, что как-то привязывает меня к жизни и в чем-то примиряет с ней. Но как быть в таком случае делать с Олей? Боюсь, она не переживет подобного поворота событий.

Недавно у Оли была операция – язва, операция сложная, она могла и не выжить. Я даже не позвонил узнать, как она себя чувствует. А ведь когда-то действительно верил, что мы умрем в один день. Даже не позвонил...

«Эгоизм», – без выражения резюмировал брат и еще глубже провалился в воротник куртки.

«Так гранит покрывается наледью,
И стоят на земле холода»Борис Рыжий «Так гранит покрывается наледью…».

 

 

 


Оглавление

8. Женщина
9. Холода
10. Эпилог
517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!