Западный ветер

Интересно, замечает ли кто-нибудь кроме меня, что из всех платяных шкафов пахнет по-разному. Ушли, конечно, те времена, когда из них пахло нафталином и некоторой затхлостью, но, тем не менее; у большинства моих друзей, например, оттуда слегка потом попахивает, у мамы и тёти – духами, а из гардероба нашего соседа по коммуналке дяди Серёжи, куда я полез ныкать на время маминой генеральной уборки траву, на меня неожиданно пахнуло ванилью и коричной карамелью.

А вот тот запах, который я почувствовал сегодня утром, забирая для себя некоторые из вещей брата своего недавно почившего, я не забуду никогда. Впрочем, как и выражение глаз его жены. Но речь сейчас не об этом; из их комода хм… да, просто таки разит свободой! Раньше, когда он к нам заходил, я думал, что это он сам излучает такие вольнолюбивые флюиды, а теперь понял, что они просто оставались у него на одежде, и получалось так же, как с одеколоном, который брызгаешь на себя утром, а он потом весь день выветряется, создавая вокруг тебя определённую ауру.

При таком раскладе жизнь, конечно, резко усложняется. Дело в том, что мне и нужен был его неброский, но достаточно представительный костюм, чтобы не привлекать внимания и внушать своим благопристойным видом доверие, когда я их повезу. А теперь выходит, что этот самый диссидентский запах меня выдать и может. И тогда не сносить мне головушки; в буквальном смысле этого слова – прям на месте шашкой и снесут. Да, нелегко нам живётся, лютуют опричники. Не так, как раньше, конечно, но всё равно – спуску нам, простым смертным не дают, разве что головы собачьи к сёдлам больше не крепят. А то вдруг что супротив батюшки-президента, Владимира Красного Нашего Солнышка удумаем? В соседних ведь государствах взбунтовались холопья, приспешники антихристовы, государей своих загубили – вот опричники и следят, как бы у нас того же не вышло; ну и про себя не забывают – кормление-то у них от дел, не казённое. То бабку-коробейницу обберут, то с басурманина-купца мзду возьмут, ну а если бунтаря схватят, то во время обыска на квартире тоже о себе не забудут. А мне больно надо, чтобы они имущество матушкино тырили. Я ведь, по сути, и не бунтарь вовсе, так – вольнодумец, интеллигент безкухонный.

Беда вся моя от пытливого ума – пошёл бы после школы в государеву дружину или в какое другое благочестивое место, так нет, захотелось мне грешному учёнее стать, в толмачи податься. К татям бы пошёл – и то лучше. А теперь вот не отпускает меня лукавый, всё ум мой пытливый знать хочет. Вот и достаю через пятые руки, окольными путями, журналы иностранные ему на потребу. Разве ж я виноват, что в них только поклёпы на престол наш и пишут! То, что дружина наша черкесов безвинных обирает, то, что свободы у нас нет – опричники лютуют, народ грабят, да беспорядков угрозой прикрываются, то, что будто с ведома самого батюшки-призедента на купцов честных моисеевой веры наветы учиняют и в клетки железные сажают. В общем, говорят, нет на Руси ни правды, ни демократии, а есть тенденции к усилению тоталитаризма. За журналы за такие, коли уличат, одна расправа – шашкой наотмашь и в канаву. А не читать не могу – душа просит. Вот я и хотел, одевшись поприличнее, от верного человека сразу с десяток ньюзвиков через всю Москву провезти и дома их почитать. Полгода, почитай, ведь по копейке откладывал – всё на них, родимых, копил. Эх, повесить бы эти самые брючки с пиджачком на окошко – авось за ночь и повыветрились, да, боюсь, упереть могут – как никак на первом этаже живём; решётки–то железные татям нашим не преграда. Остаётся разве что в ванной – будем надеяться, что соседи соплями не замажут, пастой зубной не забрызгают. И позвонить верному человеку – на следующий день перенести встречу. Целый вечер в результате освободился, а делать нечего – учебники-то за пределы нашей латинской академии выносить нельзя. Вот так и живём, студийцы – там полдня, а вечером – кто в кабак, а кто косяк бряк. Пожалуй, я сейчас именно это, запершись в туалете, и продолжу – может хоть с кем-нибудь поумнее побеседовать удастся – типа Платона. А то всё или Лукавый идёт, или Фрейд, христопродавец.