Никчемный человек

 

 

 

– Никчемный ты человек, Пашка! Вот ответь мне, пожалуйста, по что ты водку чужую выпил, а? Вернуться лесорубы к вечеру, прибьют ведь!

Завхоз Емельянов, мужчина серьёзный и в годах, осуждающе глядел сверху вниз на шмыгающего носом Пашку.

– Откуда мне знать, – бубнил Пашка, отводя в сторону глаза, – она уже початая в холодильнике лежала…

– Ты её туда клал?

– Нет.

– Тогда какого… А? Неужели мамка в детстве не учила, что чужое брать нельзя?

– А меня, значит, провоцировать можно? Я болею, мучаюсь, а она там без пользы выдыхается! – беспредметный и пустой разговор был невыносимо тягостен Пашке. – Раз со стола убрали, значит, не нужна стала! Какие ко мне претензии?

Емельянов вздохнул тяжело, осознавая бесполезность своих попыток достучаться до сознания стоявшего перед ним человека. Да и Пашка, хоть и горбился привычно виновато, но таковым себя явно не чувствовал: что там этой водки-то было – всего пол-бутылки… Лесорубам на всех – капля в море, зато Пашке вполне хватило самочувствие после вчерашнего поправить.

– Уйди с глаз долой, – махнул рукой, смирившись, завхоз, – пока ребята из леса не вернулись! Сиди до вечера в кочегарке и не высовывайся! От греха…

Пашка, простуженно хлюпнув в ответ носом, застегнул единственную пуговицу на телогрейке, и, шаркая растоптанными кирзачами, побрёл из кабинета завхоза. На крыльце конторы его терпеливо дожидалась Люська, беспородная лохматая сука, коротающая нелёгкий собачий век при леспромхозовской конторе.

– Двигай за мной, чахотка, – позвал её Пашка, – погреем мослы возле печки. Один хрен, тебе здесь окромя пинков ничего не перепадет.

Вдвоем они, неспеша, пересекли двор, торя узкую тропинку по свежевыпавшему снегу. В полумраке кочегарки было тепло. Гудело упрятанное в чугун пламя, ждали своей очереди сваленные в углу дрова. Прикрыв поплотнее дверь, Пашка устроился в старом кресле, а Люська улеглась на полу возле печи.

– Ты как на счет пожрать? – достал Пашка из кармана холодный беляш. – Лично у меня брюхо с голодухи уже песни поет.

Всегда готовая составить компанию Люська тут же оказалась рядом, не сводя взгляда с его рук.

– Жуй, прорва, – протянул он ей половину, – какая-никакая, а все-таки хавка. Извини, что всухомятку, но до поселка десять верст через лес по оврагам. Так что мы с тобой эту ночь без «подогрева».

Люська аккуратно взяла зубами угощение и потрусила в темноту за печь. Насыщаться она предпочитала в уединении, забившись куда-нибудь в уголок, подальше от посторонних глаз. Пашка же, хорошо зная её застенчивый характер, не возражал.

Сейчас бы грамм сто пятьдесят совсем не помешало, думал он, отщипывая по маленькому кусочку от своей половины. Может, попробовать выклянчить у Емельянова бутылку взаймы до получки? Так ведь не даст, жлоб… Скажет, тебе ещё до утра лямку тянуть. А ещё, того и гляди, директору нажалуется.

Отправив в рот оставшиеся на ладони крошки, Пашка нехотя поднялся с кресла и вышел на двор. Обратно вернулся присыпанный снегом, с большой охапкой сырых, недавно колотых дров.

– Пока они тлеть будут, – объяснил он высунувшейся было из-за печки Люське, – я вздремнуть успею. И ты поспи – во сне не так сильно жрать хочется.

Люська послушно свернулась калачиком, устраиваясь в углу. Спать, так спать… Для караульной собаки без специального образования дело сие вполне привычное. Пашка приладил под ноги стул, надвинул пропахшую дымом шапку на глаза. Не прозевать бы печь, а то не дай бог потухнет – начальство тогда живьем схрумкает. Прямо с кирзачами и без соли.