HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Сергей Ручко

Обращение

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 12.05.2007
Оглавление

9. Пятница…
10. Суббота…
11. Ночью…

Суббота…


Вместо того, чтоб купить сигарет в ларьке, стоящем возле нашего дома, я направился в супермаркет «Магнит». Даже не заметил этого. Понял это только сейчас, рассматривая молоденькую кассиршу, которая мучительно размышляла, каким образом ей возможно дать мне сдачу со ста рублей при стоимости пачки «Marlboro» двадцать шесть рублей девяносто копеек. Рассматриваю её живот. Вернее, кусочек живота, который вывалился у неё из-под кофты. Верхняя пуговица штанов расстегнута. Наверное, штаны ей маловаты. Сверху пояса свисает животик с тремя складками, и с волосатым пупком. Кожа какого-то неестественного матового цвета. Она бьёт пальцами по клавишам кассы, и животик её дергается вместе с этими ударами. Мрачная девушка, на самом деле. Волосы выкрашены дешевой краской. Это сразу заметно. Они как будто немытые, лежат безжизненными плетьми на её голове. Захотелось даже пощупать их, чтоб проверить, не обманулся ли я. Чучело, ей богу. Веки синие, а губная помада коричневая: и то, и другое – тоже дешевое. Лучше бы акварелью разукрасилась! И маникюра на руках нет. Нового маникюра нет, а облезлый старый есть. Совершенно за собою не следит. Но какой ужасный живот!

Не нашла в кассе сдачи. Встала из-за кассы.

– Подождите, – я так понял, что это мне было сказано.

Никакой культуры. «Подождите!» – чуть ли не хриплым голосом. Фигуры никакой. Такая молодая, и вся обвисшая, только что снятая с бельевой веревки, еще не глаженая простынь.

– Возьмите! – вернулась, наконец-то. – Пакет не нужен? – юмористка. Зачем пакет человеку, который покупает только пачку сигарет? Ей этот вопрос даже и в голову не приходит. По инструкции, наверное, положено спрашивать у покупателя, нужен ему пакет или нет.

– Нет, спасибо.

На улице распечатываю пачку. «Курение вредит вашему здоровью». Жизнь тоже вредит здоровью, еще больше, чем сигареты. Человека всегда привлекает именно то, что его убивает, даже к ране первым делом он прикасается рукою. Жизнь – это медленное самоубийство.

Из новенького «Фольксвагена», припарковавшегося возле супермаркета, выходит молодой человек. Топает ногами по земле – сбивает пыль с туфлей – подтягивает штаны, изгибаясь при этом всем телом, одергивает пиджак, придаёт выражению лица серьёзный вид, щелкает сигнализацией и гордо идет в магазин, по ходу движения осматривая себя с ног до головы. Тут же подъезжает старенькая шестерка. Из неё выходит тоже молодой человек и поступает совершенно таким же образом. Братья по духу. Правда, на однояйцовых близнецов не похожи. А если накупят чего-нибудь одинакового, то будут похожи.

В маленьком парке напротив супермаркета сел на лавочку. Две молодые девушки с интересом рассматривают меня.

– У вас не будет сигаретки? – подошла одна.

– Пожалуйста.

– А можно, две?

– Бери две.

– А десять рублей не займёте?

– На что?

– На автобус не хватает.

– Честно говори.

– Ну, на сигареты, – нагло.

– За десять рублей что можно купить? Держи тридцать, и купи что-нибудь получше, – дал ей тридцать рублей.

Пошли в магазин. Слышу, говорит одна другой: «Чокнутый какой-то попался. Сейчас купим и сигарет, и пива…», – смеются. Вот же, где эта дешевая практичность зарыта: дешевле и побольше – богатые люди, однако. Подрастут, и будет у них такой же пивной животик, как у той кассирши. Всякая молодость «оппозиционна» и «революционна».

А живота у женщин не должно быть. Как мне один тип сказал, я люблю держаться за женские животики. На них смотреть нужно, а не держаться за них. За то, что держаться – выпукло и красиво, только в соответствующем месте. Даже в армии положено живот втягивать в себя, а тут девушки его выпячивают. Никакой эстетики.

Из супермаркета выходят однояйцовые близнецы. Практически одновременно, и делают, практически, одно и тоже: рассматривают колеса машин, открывают задние левые двери, кладут пакеты, топают ногами по земле, и садятся за руль. Уехали. Они и не знают, что они братья.

Звоню дочке в Москву. Вера, одиннадцать лет.

– Привет?

– Здравствуй, пап, – вот же манера, все фразы укорачивать.

– Как дела?

– Хорошо. А у тебя?

– Тоже хорошо. Что нового в школе?

– Ничего. Все пятерки, и две четверки.

– Троек и двоек нет, стало быть?

– Неа, ни одной. Только Борьку выгнали в другую школу.

– Кто такой Борька?

– Друг мой.

– Почему выгнали?

– Да, ударил там одного по лицу, хулиган.

– Ужасно. Зачем же по лицу человека бить?

– Да, он сам виноват. Вернее, они подрались.

– Нельзя, Вера, человека бить по лицу. Так и передай своему Борьке.

– Почему, нельзя, если он сам виноват.

– Никто не может быть виноват до такой степени, чтоб его можно было бы за это бить по лицу.

– Ну, ты пап, как с луны свалился. Там в школе такое творится! А ты говоришь, нельзя по лицу бить.

– Неважно, что там творится, а бить нельзя.

– Ну, и почему же нельзя?

– Потому что человек, который другого бьёт по лицу, себя совсем не любит.

– Как это?

– А вот так. Если ты себя любишь, то как же ты позволишь тому, что ты любишь, бить другого; и если ты все же любишь это, то ты не считаешь себя добрым, а любить можно только лишь доброе. Понятно?

– Нет. Ты мне так объясняешь, как будто я студентка из университета.

– Ладно. Что собираешься делать сегодня?

– Поедем с мамой на Воробьевы горы. Будем там целый день гулять. Фотки тебе потом на мыло вышлю. Я на них буду как ты.

– В каком смысле?

– У меня одежда военная.

– В школе выдали?

– В какой школе, папулька, модно сейчас носить одежду… ну, такого же цвета, как и ты в армии носил…

– Хаки?

– Как?

– Зеленая?

– Да, зеленая. У меня уже есть такие штаны, юбка и рубашка. Сегодня еще сапоги с мамой купим. И буду как ты.

– Упаси тебя от того, чтобы быть как я.

– Ничего и не упаси. Маме тоже нравятся военные. А ты – вообще офицер. Круто!

– И ты хочешь быть военным, что ли?

– А как я им буду?

– Устрою тебя в военное училище, и будешь военным офицером.

– Ты серьёзно, говоришь?

– Ну, да.

– Даааа, пап, тяжелый случай. Мода такая сейчас, понимаешь, мо-да, носить такую одежду, и всё, хватит об этом. Как баба? (Моя мать).

– Хорошо.

– Пусть мне позвонит. Что-то ей скажу.

– Мне говори.

– Тебе не скажу.

– Почему?

– Это наши, женские дела.

– Договорились.

– Ну, всё, пап, мы уже выходим, целую.

– Целую.

С женою мы в контрах. Вернее, она в контрах со мною. Толку от меня финансового никакого нет. Зато мать её и отец до сих пор считают меня своим зятем, а родители наши вполне мирно общаются друг с другом. У бывшей моей тёщи пунктик на том, чтоб нас помирить. Безнадежная затея. Я слишком сильно, наверное, себя люблю, слишком сильно. Субъективности во мне немереный колодец, потому и не уживаюсь ни с кем. Жена даже грозилась как-то дочку в Америку отвести, чтоб мы с ней меньше общались. Ох, и ревнивая же женщина, огонь, ей богу, какой-то. Да и, честно сказать, хорошая жена была, но дурная. Все хорошие жены какие-то дурные, дурнушки.

Вот, как ляпнет она что-нибудь, так забыть совершенно невозможно. «Тихоня, – говорила мне в прошлом году, – Верка скоро замуж соберется, а ты все занимаешься черт его знает чем». А ведь, и правда, соберется. Борька – у неё какой-то друг. И найдет же себе какого-нибудь бестолкового лоботряса, и ничего поделать будет нельзя. Молодость дурна, бес в молодости живет. Подвернется ей какой-нибудь фотогеничный тип с крепкими мускулами, с копной волос на голове, разговорчивый и нахрапистый. Как такого не полюбить? Полюбит, обязательно полюбит. А он к тридцати годкам в обратную сторону обращаться начнет. Там, глядишь, и тело дряхлеет, и голова лысеет, и мозгов поубавится, и безжизненность его настигнет, депрессия, меланхолия, болезни. Безвольным станет. А ведь молодой, всё еще должно быть впереди, а оно все уже позади.

Нет, надо подыскать ей другую кандидатуру. Мужчина, как майская роза, должен все время расти. Он должен медленно-медленно становиться мужчиной. Постепенно, как-нибудь, из лысого в волосатого, из толстого в стройного, из глупого в умного, из бездушного в душевного. Такой муж будет действительно муж в долгосрочной перспективе. Муж-спринтер, кому нужен, спрашивается? Лучше стайер, он тогда вынослив и покладист, домашний, опять же. Стайеры все домашние, они бегают медленно, но далеко.

Специально мне жена такую чушь сморозила, точно, специально. «Ничего не делаю», – говорит. Как будто то, что я еще существую – не деланье. Еще какое деланье. Вот, и дневник веду. Смешно самому стало… дневник – уже привычку заимел, его с собою постоянно ношу. Кто-то, выходя из машины, топает ногами, сбивая с них пыль, а я перед выходом из дома дневник в карман засовываю: тот делает это на людях, и совершенно бессознательно, как тот петух, который хорохорится перед курицами, а я – втайне от всех, секрет.

Надо же, я так сильно противился военной службе, что насилу от неё отделался, и вот встретился с этим же самым в своей дочке и, вообще, в обществе. «Марш, марш, левой // Марш, марш, правой» и что-то там про шар цвета хаки. Эпоха вечных повторений: человек в эпохе, что белка в колесе. Белке невдомек, что ежели бы она перестала бежать, то и барабан бы не крутился. Человеку – это понятно, но все одно – бежит. Как в «Джентльменах удачи»:

– Кто бежит?

– Все бегут.

– А ты зачем побежал?

– Все бежали, и я побежал.

Поколение «next-military» обыкновенно сопровождается появлением прапорщиков в юбках, пьяных, скандальных и горлопанящих о величайшем скором будущем державы, величия которого она [держава] никогда и не видела. Только для этого нужно: презреть себя, и вперед за птицей счастья завтрашнего дня, коя имеет способность оборачиваться в фигу нынешнего дня. Настоящий день, между прочим, для любого субъекта каждый день его жизни из всех, которые он прожил и еще проживет. Понять это трудно, но попытку сделать нужно.

Кто меня втянул в армию, ума не приложу. И все шесть лет через «не хочу» и «противно». За неподчинение приказу командира (даже не помню, кого конкретно: там их столько, что проще запомнить систему умножения в уме семизначных чисел), я уже на второй или третий месяц службы оказался на губе. Помню, осень была, поздняя. Дождь лил как из ведра. Губу охраняла артучебка: такие же, как я, молодые солдаты, духи. Разводящий сержант, с головою весом в пуд, не меньше, толстый, с наглаженными сапогами, с расстегнутым подворотничком и с сигаретой в зубах, стоял и ухмылялся, глядя на меня, пока в дежурке оперативный дежурный по гарнизону оформлял меня на казенное довольствие. Потом к коменданту гарнизона повели. Седой подполковник, ужасно не любивший курсантов (поговаривали, что за его вредную натуру его дочь поймали на улице и подстригли наголо, и мол-де, это сделали какие-то кадеты, из-за которых теперь он и ненавидит всех подряд курсантов: может быть, так оно и было, потому что трудно объяснить животную ненависть к людям), развалился в кресле, хищно буравя меня своим взором.

– Курсант Диверзин, значит, не успев прослужить и трех месяцев, грубит, чуть ли не дерется со старшим по званию, оскорбляет его и т.д. Так?

– Да, никого я не оскорблял, и ни с кем ни собирался драться вообще. Наговорили с три короба.

– Ну-ну. Мы тебя здесь научим правилам хорошего поведения в армии. Сержант! – забежал в кабинет толстяк. – На плац его. Ведро, совковую лопату и на борьбу с лужами.

– Вперед! – скомандовал толстый.

Иду по двору комендатуры и думаю, какие лужи, какая борьба с ними, ливень на улице, весь двор комендатуры – сплошная лужа. Меня заводят в тупик с инструментом. Толстый показывает мне на лопату и ведро. Огромная совковая лопата и ржавое дырявое ведро. С недоумением смотрю на него, а он ржет как конь, и два молодых солдата, часовые, ему вторят.

– Хватай, гнида, – говорит толстый мне, – и на улицу. Работаешь до 20 ч. 30 мин, потом ужин, и снова до определения заключенных в камеры, то есть, до 22 ч. 00 мин.

Стою под дождем, и смотрю на лопату и ведро. Чуть поодаль от меня, накрытый плащ-палаткой, часовой. Время около четырех вечера. Черт его знает, что делать. Дикость какая-то думаю, просто может, пошутили или перепутали чего. Это же гарнизонная гауптвахта, а не концлагерь. Толстый, судя по всему, заметил из караульного помещения, что я бездействую, так как выскочил из неё, и бегом ко мне.

– Что стоишь, скотина, работай. А не то хуже будет, урод.

Тут выходит комендант.

– В чем дело? – спрашивает у толстого.

– Не работает, товарищ полковник.

– Почему не исполняете приказание? – уже ко мне.

– Глупая работа, – говорю, – лужи дождевые черпать дырявым ведром.

– А ты шапкой черпай.

– Как, в смысле, шапкой? – я действительно не понимал, что он вполне серьёзно говорит.

– А вот так, – комендант снял с моей головы шапку и бросил её в лужу. – Теперь, бери её и выжимай за воротами в яму, пока весь двор не осушишь. Ну! Бери, говорю шапку, – он грозно напирал на меня.

Я не знаю, что на меня нашло; наверное, испугался сильно. Но я сорвал с его головы фуражку и бросил её туда же, где плавала моя шапка. На меня сразу же, как собаки, сорвавшиеся с цепей, накинулись часовые вместе с толстым сержантом. Заволокли в одиночную камеру, избили прикладами автоматов и ногами, да там и оставили. Холодно, сыро, темно, полнейший мрак. Очухался от сильнейшего озноба. П/ш мокрое, темно, хоть глаз выкалывай. Открылась дверь. Стоят на пороге камеры – начальник караула, толстый сержант и часовой.

– Работать идешь или нет? – спрашивает начальник караула, молодой старлей.

Молчу. Кроме ненависти, ничего нет.

– Понятно. Влейте ему хлорочки и сегодня ужин ему не давать.

– Ну, сейчас ты, гнида, по-другому запоешь, – угрожающе ревел толстяк.

Привели арестанта, солдата, тот выплеснул из ведра в камеру воду, разбавленную хлоркой. Не помню, сколько прошло времени, но дышать стало нечем. Из глаз стала течь вода. Пытался задерживать дыхание, но потом, как только воздуха в легких становилось мало, я инстинктивно заглатывал его еще больше. Более удобно было сидеть на корточках. Так пары хлора меньше ощущались. Посреди камеры имелась вылитая из бетона квадратная тумба, на которой по идее арестованный должен был сидеть. Однако, сидеть на холодном и сыром бетоне, в камере размером 2х2 себе в убыток. Ходить в ней тоже неудобно, и прислониться к стенке невозможно, потому что стены сделаны были волнистыми, с острыми краями застывшего цементного раствора. Иногда в камере включался свет, и в глазок меня рассматривал чей-то глаз. После свет выключался.

Позже стали проявляться рвотные позывы. Пустой желудок лихорадило спазмами: он то конвульсивно толчками сжимался, то разжимался. Когда разжимался, хотелось зевать. Пришлось сныть куртку, положить её на тумбу, сесть задницей на мокрый пол, и уткнуть лицо в мокрую и колючую мешковину. Дышать стало легче. Однако, я стал мерзнуть. Странное ощущение, между прочим, испытываешь, когда чувствуешь одновременно и жар, и холод, и сырость. Тело иногда стало вздрагивать сильными волнами. Посреди мелкого озноба и дрожания мышц вдруг резких пару толчков. Вместе с тошнотой подступала слабость. Кружилась голова. «Черт возьми, – вдруг прорезалась в сознание мысль, – также можно и помереть. В этом склепе и найдут моё замерзшее тело. Выдадут его матери, скажут, извините (может быть), что проглядели. Сержанта посадят в тюрьму, но до всего этого мне уже будет все равно». Страх пробежал внутри меня. Я, было, вскочил, чтоб забарабанить в дверь и позвать толстого. Сказать ему, что согласен черпать лужи, хоть своею шапкою, но не смог. Не смог я переселить себя. Почему-то стало смешно. Вот, так вот загнуться, вот так прожить свою жизнь, как прожил её я – это смешно. Я смеялся и плакал до тех пор, пока не потерял сознание. Оно накрыло меня всего. Что-то такое тяжелое и вполне осязаемое, материальное, какое-то сладостное, в котором кругом идет голова. Я ничего не видел. Меня закрутило в каком-то омуте, и мне стало действительно «все равно». Я исчез из самого себя.

Помню только образы. Галлюцинации тепла и света, чего-то уютного, как будто я, закутанный в теплый халат, сижу за накрытым всякими яствами столом, вполне сытый и вполне довольный жизнью. Потом лицо толстого, что-то мне говорящее. В голове моей бушевал пожар. И всё, темно…

Отрезвил меня свежий воздух и голос Кости Жука.

– Тихоня, мать твою, очнись… слышишь меня?

Я вытаращил на него глаза. Откуда он появился здесь, и где я вообще, трудно было понять.

– Фу-ты, ё-моё, нормально с ним всё. В обмороке был.

А случилось то, что меня в той камере благополучно позабыли. График смены караулов на губе поменяли, и солдат в тот же день, в который меня привели на губу, меняли курсанты, и по счастливому стечению обстоятельств, это был первый взвод моей роты. Открыв мою камеру, увидели меня, мирно спящего на полу. Жук (сержант, заместитель взводного) выволок меня в караулку. Начался кипиш. Крайним оказался толстый сержант, которого и арестовали на пять суток. Прям здесь его разоружили и определили в сержантскую камеру. Взводный требовал от меня, чтоб я написал заявление о случившемся, но писать мне ничего не хотелось. И меня уже отконвоировали в общую камеру.

– Тихоня, – говорил мне шепотом Жук, – сегодня ночью толстого под пресс пустим. Я тебя разбужу.

Ночью, втроем, мы скрутили сержанта. Стянули с него галифе, под которыми еще оказалось теплое нательное белье с рюшками бабушкиной вязки. «Гляди-ка, утеплился, а, – ворчал Костя. – Как будто в Сибири командует парадами. Сейчас покажем ему культуру общевоинских сношений». И бляхой солдатского ремня сделали из его белой и пышной филейной части полотно красного цвета. Ух, и отвел же я тогда душу. Исключительно в казачьих традициях.

Стук в дверь. Не сразу понял, что действительно стучат в дверь. Звонок не работает. Приходили из энергосбыта по поводу долгов по оплате электроэнергии, и когда женщина нажала на кнопку звонка, его закоротило. Вместе с её криком в квартире вырубился свет.

Смотрю в глазок. Молодой парень и девушка. Открываю. Обращенных сразу же заметно по внешнему виду: одеваются не эстетично, никакого вкуса, лишь бы что напялить на себя. Девушке немножко косметики тоже не помешало бы. А молодому человеку не стоит придавать своему лицу серьёзный вид. Нестриженая голова, белый, уже грязный шарф и куртка с кучей карманов, плюс какие-то ботфорты на ногах, и все это – в последний день марта, когда на улице стоит прекрасная погода – просто некрасиво…

– Здравствуйте, – заговорила девушка, смотря на меня как-то странно: может, я выгляжу как-нибудь неправильно по их понятиям. – Мы от Бога…

– Он мне пожелал что-то передать?

– Да, нет… – сконфузилась. – Мы просто приглашаем Вас на проповедь… – дает мне красочную листовку.

– На каком языке будет проповедь?

– На русском, – удивилась.

– Всего хорошего, – закрыл дверь.

Рассматриваю листовку.

«Мы приглашаем Вас ВСПОМНИТЬ О САМОМ ВЕЛИКОМ ЧЕЛОВЕКЕ, КОТОРЫЙ КОГДА-ЛИБО ЖИЛ.

Кто этот человек?

Почему для нас важно помнить о нем?

Дальше разъясняется, что ко мне пожаловали свидетели Иеговы, которые приглашают меня присоединиться к ним. Адресок в конце листовки интересный, я поэтому и спросил свидетельницу, на каком языке рассказывать-то будут. Вот он.

mi07-U Printed in Germany

А дальше ссылка на Пенсильванию.

Всё к одному, «Бог даст», следовательно, кто даст, тот и Бог. Немцы, американцы дают, значит, Боги.

Человек просто не может не обращаться, а русские – и тем паче.

Воспоминания мои прервали, только и всего.

«Избушка, избушка, поворотись к лесу задом, а ко мне передом!».


Оглавление

9. Пятница…
10. Суббота…
11. Ночью…
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!