Обращение

В соборе ставят свечки и светят воду, пасхи и куличи; атаману Платову молодожены возлагают цветы, как и всем другим памятникам. Ермаку же цветов не возлагают, только фотографируются возле него. Никому и в голову, наверное, не приходит, что он погиб. Он превратился в вечно живой миф. Цветы, венки и гирлянды возлагают тем, кого считают умершим, мертвым. Ермака таким не считают.

Огромен его масштаб, очень огромен, широчайший, неохватный. Его погубила куча маленьких человечков. Они набросились на него как пираньи на большую рыбу. Умопомешательство Джонатана Свифта именно сводилось к представлению о том, как лилипуты повязывают веревками огромного спящего Гулливера. Так мелкие людишки обыкновенно поступают с грандиозными личностями. Индивидуальность против толпы – вечное противостояние бытия, причина войн и конфликтов, смертей и трагедий. Индивидуализм в этой борьбе побеждает тогда, когда он хорошо вооружен, а толпа выигрывает тогда, когда особенно в ней развита хитрость и коварство: качества, отличающие ничтожную личность от великой.

– Я знаю Ваську. Это брат Петьки. А у Петьки есть дальний родственник, управделами самого президента. Так что я не просто так, а фигура из приличного семейства.

– У меня в кумовьях числится Боря – самый богатый человек в нашей округе – это тебе не халям-балям.

– Сегодня со мною поздоровался старший мастер. Руку теперь мыть не буду целый год.

– Эта вяленная рыба очень и очень хорошая. Её постоянно покупает Мопсиков, и говорит, что вкуснее ничего не пробовал.

Вот примеры высказываний ничтожных и пустых личностей, которые только и могут ощущать самих себя «с кем-то», «в одном ряду с…».

Записал в блокнот: С одной стороны, минута славы; с другой – вечная слава. Первое – ничтожностям, второе – великим.

В «Доме книг», не доходя квартала до Азовского рынка, рассматриваю книгу В. В. Розанова «Уединенное» и «Опавшие листья». Наконец-то в книжных магазинах нашего бубырятника стала появляться серьезная литература. А то всё инструкции по похуданию, кройки и шитья, да интеллектуальных детективов (черт его знает, что это такое). Продавщица пристально за мною наблюдает. Смотрю на неё, она смотрит в другую сторону, делая вид, что ничего странного не происходит. Смотрю в книгу, она снова смотрит на меня. Неужели книги воруют? Другой причины всматриваться в посетителя вроде бы никакой и нельзя придумать. Покупаю книгу. Всё одно – смотрит.

Просматриваю на автобусной остановке «Опавшие листья». Зачитываюсь каждой строчкой. Стало плохо видно. Темнеет. А я и не заметил. Наверное, и автобусы свои пропускал.

Читаю дальше уже в автобусе.

Суть вопроса в делах человеческих, в образе жизни. Сами по себе дела необходимы, чтоб мыслить о чем-нибудь. Человек, когда что-то делает, отвлекает рефлексирующее сознание и в моменты деланья мыслит о чем-нибудь, несвязанном с делом, которым он занимается. За матерью приметил, когда она о смертях заводит разговор, то после обязательно хватается за веник и начинает мести. «Вот мне на днях рассказывала, как у мужа Светланы Валентиновны случился инсульт. Его подержали в больнице, после выписали домой и сказали ей: «Ждите. Скоро помрет»». Разволновалась и схватилась за веник, чтоб отвлечься от гнетущих её мыслей.

У В. В. Розанова это особенно заметно. К примеру: «Отчего нумизматика пробуждает столько мыслей? Своей бездумностью. И «думки» летят как птицы, когда глаз рассматривает и вообще около монет «копаешься». Душа тогда свободна, высвобождается. «Механизм занятий» (в нумизматике) отстранил душевную боль (всегда), душа отдыхает, не страдает. И, вылетев из-под боли, которая подавляет самую мысль, душа расправляется в крыльях и летит-летит. Вот отчего я люблю нумизматику. И отдаю ей поэтичнейшие ночные часы (за нумизматикой)».

Вот оно – философское описание сознания, обращенного в другую сторону от того, что оно есть, и которое при этом остается самим собою, нисколько не обращаясь в то, что оно есть. Весь Розанов таков. У него мысли – то за нумизматикой, то за набивкой табака, то за корректурой статьи, то за чаем, то на извозчике. Хотя эпоха нынешняя, напротив, расплодила во множестве фандоринцев. Не далек час, когда они от обращения своего перейдут к обрезанию.

Однако, не любят они себя. Не знают, как это может быть вообще. Материалисты, одним словом. Для этих – полюбить самого себя и полюбить свою собственную печень – одно и то же. Поэтому и не понимают, что это за себялюбие такое, и в чем его смысл вообще.

Вышел на второй Мелеховской, когда уже совсем темно. Остановки сейчас выстроены кирпичом и с обязательным коммерческим магазинчиком в них. Очень удобно. На второй Мелеховской возле остановки еще сделаны лавочки, на которых люди ожидают автобус и на которых по вечерам собираются любители попить пива и чего-нибудь покрепче. Лавочки эти как бы уходят в редкую посадку, отделяющую дорогу от жилых дворов. Направляюсь по тропинке, идущей через неё, к дому. Чувствую, что-то ухватило меня за левую ногу. Оборачиваюсь, и вижу дворнягу, которая это сделала. Она стоит в трех метрах от меня, и смотрит в мою сторону. Я смотрю на неё. Черт его знает, что такое.

– Брысь! – почему-то вырвалось у меня, и собака убежала.

С лавочек послышался пьяный смех.

– Собаки чуют, кого кусать, а кого – нет, – говорил один голос.

– Точно, пакостный какой-то тип, – другой.

– А, ну-ка, пошли посмотрим…– сказал третий.

Я быстро пошел к дому, почти бегом. За спиной раздавались свист и хохот.