Хипыч

 

 

 

Братья Сапрыкины, бритоголовые, приземистые, в одинаковых черных майках, топтались у магазина, шныряя взглядами по прохожим. Им нужен был третий, чтобы купить в складчину бутылку водки.

– Погодь, это ж кто там пылит? Никак, Хипыч? – сказал один из них, младший.

Долговязый, с длинными седеющими волосами до плеч, к магазину действительно шел Хипыч.

– Как всегда один, как всегда печальный, – процедил старший из братьев, взгляд его стал злобным.

В райцентре Хипыч появился весной. Говорят – приплыл по реке в безвесельной лодке. Вернее, лодку прибило к берегу, а в ней – залетный. Поселился Хипыч в развалюхе покойной Кручинихи. И зажил незаметной, обособленной от мира жизнью. Мясо не ест, покупает только хлеб да молоко. И все чего-то пишет по ночам в сторожке, что на «объекте», где братья Сапрыкины, выпущенные из лагеря на «химию», добывали себе хлеб насущный.

Кто он, залетный? Ясно одно – странный, не такой, как все. Это раздражало братьев Сапрыкиных, не терпевших тайн. К тому же, залетный явно игнорировал их, зазнавался. «Теперь не уйдет!» – одинаково подумали братья, поджидая Хипыча на крыльце магазина.

Застигнутый врасплох, Хипыч попробовал отказаться от выпивки, но братья, настаивая, цепко взяли его под руки и увлекли в магазин.

В магазине под давлением братьев Хипыч вдруг сдался.

– Это все, что имею, – сказал он, отдавая старшему Сапрыкину деньги. – А теперь я, пожалуй, пойду…

– Так нельзя, – мягко, но с явной угрозой в голосах, возразили братья.

На улице Хипыч попытался вырваться из рук братьев быстрым движением, как бы желая взлететь. Его отпустили, но вручили ему бутылку водки: теперь не улетит!

Раздавить белоголовую Сапрыкины решили в парке. Там в зарослях сирени было местечко, прозванное бухариками «трезвяк».

По дороге Хипыч взмолился:

– Пожалуйста, оставьте меня в покое! Ну, зачем я вам?

– А вот уж хрен! – подтолкнул его в спину старший Сапрыкин. – Хочешь гордым свалить? Сегодня не получится. Сегодня наш день. Лучше расскажи, что это у тебя за круг на спине?

– Что за Лида? – обернулся идущий впереди Хипыча младший Сапрыкин. – Ну-ка валяй про Лиду! Кто такая? Почему не знаем? – и братья загоготали…

А Хипыч, как мог, боролся с тоской. Машинально вертя в руках бутылку, поглядывал в небо, которое уже переливалось розовыми и лиловыми тонами.

Как, должно быть, хорошо сейчас за городом среди деревьев, трав и камней! Было там озерцо с прозрачной водой, в которое днем смотрелись облака, а ночью – звезды. Хипыч любил приходить к этому озерцу. Он знал, что долго не протянет: застарелые болезни пожирали его тело, и оно таяло, как свечка. Но там, в поле у озера, лежа в травах, он чувствовал, что все в нем идет как бы само собою: как водопад, как свет солнца. И приходило ощущение, что он уже сам трава, и нет ни бед, ни радостей, ни эпохи, ни Добра и Зла. Но вдруг появлялся полевой мышонок и, не боясь Хипыча, ел с ладони хлебные крошки вперемешку с табаком…

А было время, когда Хипыч наивно верил, что Зло можно отделить от Добра и победить. «Скинь с себя все лишнее, перестрадай и освободись, – пел он под гитару на улицах. – Ведь все, что тебе нужно, – это любовь!». Песни длинноволосого уличного музыканта с иконописным лицом не нравились милиционерам. И однажды, когда Хипыч пел: «Дайте миру шанс!» – его арестовали и бросили в КПЗ. Все было…

А в девяностых Хипыч понял, что понапрасну разбазарил себя, борясь за химеру. Система рухнула, но мир не стал лучше. Все так же большинство людей цеплялось за деньги, вторая масса – за власть, третья масса жаждала отдать себя власти. Никто не хотел жить в себе, быть свободным! Хипыч почувствовал себя в пустыне. И стал искать забвения в наркотиках. Но первой от сверхдозы зелья умерла его любимая жена Люси, уйдя навсегда в небо с алмазами…

Отрезвев от горя, Хипыч сам вытащил себя из трущоб, где медленно вымирали последние романтики, братья во Роке. Но дом, дом – это важно. У Хипыча его не было. Спас Тибет, куда он добрался по торговым китайским путям с помощью старых друзей, знавших тамошних проводников. Там, в одном из буддистских монастырей, он научился уходить в небесный дым без зелья. По-новому осознал старую фразу: «Царство божие внутри нас». Но сильно затосковал по России. Его дом был здесь…

– Слышь, дай-ка сюда пузырь, а то уронишь ненароком…

 Невидящими глазами Хипыч смотрел на братьев Сапрыкиных: куда, зачем его ведут эти двое?..

– Бутылку, гад!

И только теперь Хипыч заметил, что держит бутылку над головами братьев, как в детской игре: а ну-ка отбери… «Не мешать естественному ходу вещей», – подумал он, вдруг вспомнив закон даосов, но пальцы, сжимавшие горлышко бутылки, медленно разжались…

И Хипыч – о, чудо! – вновь ощутил себя свободным…

Он уходил по дороге в сторону заката, поглядывая на старые тополя, трепещущие на ветру молодой листвой, когда его нагнали озверевшие братья.

Били Хипыча в кустах цветущей сирени. Сперва братья работали кулаками, а когда Хипыч упал на усеянную пробками черную землю, в ход пошли каблуки… «Туфли оботри…» – последнее, что услышал он, уносимый ветром в пространство…

Похоронили Хипыча добрые люди. Крест на его могилу сделал я. Сосновый, добротный. Лежит Хипыч на краю кладбища, у самой дороги. За дорогой – поля, бесконечные нивы. Хорошо. Привольно.