Штык

 

 

 

Отец о войне не рассказывал. Кому? Да и зачем?.. Даже те, кто пешком под стол ходят – все из нее… Незачем. Забот хватало. А время бежало незаметно. Кто мог – забыл. Кто не мог – помнил, да все равно помалкивал…

Такому, что не забывается, и не поверят…
Недалеко ушла она… даже по мерке одной жизни… война, и новые мальчишки в нее играют…

– Дед, ты почему мне про войну никогда не рассказываешь?

– Про какую?

– Как это, про какую? Ты воевал?

– Воевал…

– Ну, вот про ту, какую воевал…

– Я не одну войну свалил… знаешь, не одну…

– Во, дает!…ну, про какую хочешь, какая лучше…

– Самая хорошая война, знаешь какая?

– Нет…

– Которая кончилась…

Внук еще говорил, что-то… но он не слышал… Как ни далеко было до той, которая кончилась, а перелетал он туда быстро и оставался там надолго… Раньше времени, может, не было… а уставал за день так, что и память редко пробиралась в его плотный и тяжелый сон… а теперь всё не по-солдатски: от шума пробуждался, а потом засыпал долго и трудно… или крутился до серых окон, когда есть оправдание встать…

Тогда он перебирался на любимую кушетку, и сегодня, окружающее его, естественно и легко соединялось с тем дальним вчера, что приходило к нему в полудреме… и он не мог отличить, где граница…

 

– Ты чего орешь? – опять просачивалось в его правое ухо… и он сипел сдавленной грудью:

– Может, услышат…

– … … я…

– Может, и так… Иван, рукой пошевелить можешь?

– Нет… – донеслось после долгой паузы, – не могу… даже пальцем…

– И я…

– Вот… какая … … …ина, понимаешь, вышла…

– Висок в затвор упирается…. Иван… Иван… не молчи…

– Тяжело… Ты умеешь молиться? Соломон… Соломон, что молчишь?..

– Умею…

– Давай…

– Ты все равно не поймешь…

– Не пойму?.. А мне зачем?… Лишь бы он понял… попроси у него, чтобы заметили нас… чтобы вытащили… … на все воля божья…

– Не надо… Это же он и сделал, раз на все воля его…

– Соломон, ты что до войны делал?

– Учил детей…

– Смотри! Не довелось спросить… И ты? Похож… на учителя…

– А ты?

– Русскому языку с пятого по десятый…

– Вот откуда ты русский так знаешь… обороты разные… А я математике учил с восьмого по десятый…

– А откуда молиться умеешь…

– В хедере учили… дышать больше нечем… все…

– Не молчи… задохнешься… Ты винтовку боднуть можешь…

– Нет.

– Соломон… Соломон…

– Перестань орать… сейчас ночь…. не надо людей беспокоить…

– Не могу… обидно… – слова Ивана скукожились, как листья.

– Порадуйся за старшину Суслова – ему дешево обойдутся наши похороны… даже могилу копать не надо…

– Перестань! Читай, если знаешь, читай пока не позд… – он поперхнулся словами и затих.

– Борух ато а-дей-ной э-лэй-хэйну мэлэх хоэйлом ашер кидшону бмицвейсов вцивону лэхадлик нейр шэл шабос кэйдэш… – голос Соломона еле пробивался к товарищу через полметра грунта, разделявшие их.

– Молись, молись, – повторял Иван вслед непонятным словам товарища.

 

Они не знали, что их откопали… не знали, кто это сделал и почему… То ли в тот момент, когда солдат наступил на клочок земли, под которым покоилась голова Соломона, он услышал молитву, чуть укоротил шаг из-за этого и зацепился за штык его винтовки, торчавший прямо вверх, как преддверие будущего обелиска, то ли Б-г услышал подземную молитву и натолкнул сапог солдата на этот штык… Да и то, будь за его плечами винтовка, не стал бы он откапывать эту, а вот поди ты… Что толкнуло его, голодного и злого, еще больше обозлиться и воткнуть лопатку рядом со штыком в склон оврага и начать отбрасывать рыхлую, мокрую, податливую землю…

Оба его “трофея” лежали вытянутые в струнку… У одного винтовка, у другого под животом, полбуханки черного хлеба в холщовой тряпице… Оба были теплые еще и вроде бы еле дышали ртами, полными земли, когда их перевернули на спину…

Драпали все без строя и порядка, и кромсали их немцы и сверху, и минометами… в верхний край оврага мина и угодила… Мимо цели и без дела, пущенная так просто – для звука… а их засыпало срезанным краем земли… И немного ее было… может две полуторки да и то не с верхом, а притоптало так, что и ругнуться, как следует, воздуха не хватало… И контузило-то их не очень сильно… проще сказать, по фронтовым меркам: ерунда… только при свисте мин они после того, как их в часть опять вернули, ни за что не бросались, как прежде, на землю, а врастали в нее так, что никакой силой не согнешь… крикни: “Воздух!” – лежат в любой грязи, что тюфяки – только вытряхивай, а на миномет… столбняк на них нападал…

Долго они шли потом вместе… пока не попали почти одновременно в разные госпиталя… и всё время говорили непонятное для других: “Эх, пожевать бы! Ваня!” – “Рука не дотягивается”… “А выпить? Соломон!” – “Да закуски полон рот… и не выплюнешь…” Кому расскажешь, что это последнее, что они помнили из подземной жизни… свои, такие же, подняли бы на смех…

 

– Ты меня не слушаешь вовсе, дед! Я говорю, говорю…

– Слышу… слышу, Малыш… Только рассказать мне тебе нечего… Война – это ж работа такая… грязная и тяжелая… а платят за нее…– он вздохнул и притянул к себе внука. – Когда война кончается, все веселятся и говорят только одно: “Чтоб она была последняя… Чтоб дети не воевали…” И верят в это…

– А почему? Деда?..

– Человек так устроен… а рассказать про нее – нечего. Писатели книжки напишут. Артисты кино снимут… А генералы… опять войну затеют…

– Зачем?..

– А этого никто не знает… Скоро узнают даже, что за камни на Луне лежат… а этого “никто никогда не узнает…” – он, не сознавая того, зацепился за эту фразу тайными щупальцами памяти и снова перелетел туда…

– Обидно, Соломон, – даже, где лежать будем, никто никогда не узнает…

– Какая разница… нами дыры затыкают… какая раз…

– Соломон!.. – засипел товарищ.

– Ну, что ты так кричишь? Что ты…

– Мне бабка в детстве с утра репу парила… хлеба не было… а тут лежишь на хлебе и с голоду…

– Не успеешь… обидно, конечно…

– Ты дед, расскажи… – перебил его мысли внук. – У других то ребят и рассказать некому, а мне надо…

– Зачем? – вернулся Соломон.

– Для урока…

 

– Странно… Ну, ладно… Ты знаешь, Малыш… два солдата подружились в армии и воевали все время вместе. Повезло им. На задания их посылали вместе, и на отдых они уходили рядом… Много вокруг солдат погибло, а они все вместе, да вместе… И однажды их двоих засыпало землей… разорвалась мина и засыпала землей… не ранило, не убило, а живых засыпало… Только не перебивай, а то не смогу рассказать… я еще никому не рассказывал – тебе только… Вот умру… не перебивай, сказал тебе… и так и не расскажу… И засыпало их землей в ночь под праздник Октябрьский в ноябре… Лежали они долго и вспоминали свои жизни короткие… потому что еще молодые были и обидно им очень было… Когда умираешь и понимаешь, что умираешь, обидно очень становится… Почему? Посмотреть хочется: а что дальше будет… хотя… ну, неважно… и шел другой солдат, да споткнулся о штык винтовки, который из земли торчал… а у солдата винтовки не было… С оружием тогда плохо было, а воевать надо… ну, выдавали оружие, конечно, но всем не хватало… А когда откопали их, двоих этих, они уже почти не живые были… ну, еще не мертвые, а вот куда потянешь – туда и пойдут… или на небо, или обратно в землю… спас их тот солдат… пальцем глину у них изо рта выковырял, а туда водки из фляжки плеснул – и они ожили понемножку… В госпитале полежали, больница такая, обратно их в строй вернули, в часть, – на фронт, значит, и стали они опять воевать… Только вот странная штука какая… перестали они бояться… мин, снарядов, пуль… и жалеть перестали… Как? А так! Ничего им не жалко было: ни себя, ни других, ни своих, ни врагов… только губы сожмут – и не пожалеют… и очень им от этого тяжело жить стало… так тяжело, что они только об одном жалеть стали, что опять ожили, потому что если никого и ничего не жалеть – жить невозможно… сам подумай…

 

Тогда они так решили: опять сходить под землю и спросить ее, куда их души делись… потому что, думали они, что потеряли там, под землей, души, когда почти умерли… пошли… то есть и не пошли… Во время налета сильного артиллерийского в блиндаже, это такой землянке, прятались, а снаряд рядом разорвался и опять вход засыпало, но они там не одни были – откопались потом, а пока сидели землей запертые и спросили потихоньку землю… что стало с ними… И она им ответила, что остались под землей их души до той поры, пока война не кончится… а когда кончится, если они забудут все, что с ними было, от радости – так и останутся жить надолго, но никого и ничего жалеть не будут, а если заплачут, когда война кончится, вернутся к ним души, а сколько они с ними проживут – никто не знает. Потому что, когда жалеешь – жить тяжелее…

Воевали они долго потом, и всяко с ними бывало, забыли под конец об этом обо всем, а когда война кончилась, поехали по домам… и горько заплакали… Почему? У одного немцы всю деревню сожгли вместе со всеми, кто в ней был… В церковь согнали и сожгли… а у другого всех евреев выловили, в гетто собрали, оцепили колючей проволокой и тоже убили, и в ров бросили… Заплакали они горько-горько… и вернулись к ним души… Живы, живы они… А зачем души вернулись? Наверное, чтобы они жалеть других научили…

– Я тебя про войну просил… а ты мне… а ты мне сказку…

– Нет, Малыш, к сожалению, это правда… Только это правда про войну… вот поэтому про войну никто и не рассказывает… – всё равно не поверят…

 

20 января 2001. Нью Джерси