Архипелаг Гулаг по-азиатски

 

 

 

В обед я действительно получил миску жидкого овощного супа и лепешку. С супом расправился в одну минуту. Лепешку оставил на ужин и утро завтрашнего дня, разделив ее пополам и тщательно собрав все крошки.

Суп лишь раздразнил мой аппетит, и я стал поглядывать на одну из половинок лепешки. Минута борьбы с собой – и ее не было. Но когда мои глаза стали поглядывать и на другую половину, я возмутился, обругал себя за слабоволие и приказал себе напрочь забыть о ней, по крайней мере до ужина.

Минут двадцать я расхаживал по камере: от окошка к двери и обратно. Желудок терзал меня, вопил, требуя пищи. Попытки думать о чем-нибудь другом не возымели успеха. Даже мысль о жене не помогла: перед глазами тут же предстали жареные креветки, весенний салат, курица под миндальным соусом и говядина с пряностями, которые мы с ней ели в китайском ресторанчике в день моего отъезда в Узбекистан. Я ничего не мог с собой поделать. Несмотря на свои пятьдесят лет, я обладал завидным здоровьем и крепким телом, привыкшим регулярно получать сытную пищу, и сейчас оно яростно бунтовало.

Я продолжал уныло вышагивать по камере, как вдруг в настороженной, редко нарушаемой тишине тюремного подвала послышался звук передвигаемого стола, чьи-то шаги. Звуки доносились из служебной комнаты напротив. В этой комнате арестанты ИВС встречались со своими адвокатами, следователями, здесь же снимали отпечатки пальцев перед этапированием в городскую тюрьму.

Я приник к щели “кормушки”, через которую эта комната отлично просматривалась. Дверь служебной комнаты была распахнута настежь. За столом с приготовленными принадлежностями для снятия отпечатков пальцев сидел молодой сержант. Откинувшись на спинку стула и подняв голову к свету электрической лампочки, сержант внимательно разглядывал в круглое зеркальце свое смуглое скуластое лицо.

Он неторопливо выдавил прыщик у виска; затем, оскалив ровные белые зубы, внимательно рассмотрел их; покончив с зубами, сержант любовно разгладил набольшие усики, состроил несколько гримас и, удовлетворенно улыбнувшись, убрал зеркальце в карман кителя. Встав со стула и походив по комнате, сержант взглянул на свои сапоги, подошел к столу, поддел тряпочкой черной краски для отпечатков пальцев из банки и густо смазал сапоги...

 

Посмотреть процедуру снятия отпечатков пальцев с арестантов, отправляемый сегодня в городскую тюрьму, мне не удалось. За мной приехал Тахир. Когда меня вывели к нему из камеры, он весь просиял.

– Добрый день, Одил-ака, – дружелюбно сказал он и сообщил: – Я за вами. Поедем в Управление. Мне поручено вести дальнейшее следствие по вашему делу.

Тахир был в форме капитана. Штатская одежда шла ему больше. Я никак не мог понять его дружеское отношение ко мне: искреннее оно или наигранное? И потому не знал, как вести себя с ним.

– А что же Таджибаев? – спросил я, хотя мне было безразлично, кто будет вести следствие.

– Я его подчиненный, а он начальник следственной группы Управления и волен передать нам, следователям из его группы, вести любое уголовное дело, – объяснил Тахир, защелкивая на моих запястьях наручники.

Мы поднялись по лестнице из подвала, проследовали через коридор, дежурное помещение горотдела и вышли на улицу. После подвального полумрака яркое солнце ослепило меня, и я чуть не оступился на ступеньках крыльца, спускаясь к знакомой черной “Волге”.

Весь короткий путь до Управления областной СНБ я жадно пожирал глазами залитые солнцем улицы, прохожих, зеленые деревья, проносящиеся машины. Я остро завидовал людям, разгуливающим на улице, далеким от осознания огромного счастья своей свободы...

 

Кабинет Тахира оказался довольно скромным: пятнадцатиметровая комната с окном во двор, небольшой шкаф для одежды, сейф, стол и два стула.

Усадив меня на стул возле стола, Тахир прошел к сейфу, вынул папку с моим уголовным делом и сел за стол напротив меня.

– Как вы там, в ИВС? – спросил он, открывая папку.

– Наивный вопрос, – усмехнулся я, – вы прекрасно знаете тюремные условия в ИВС.

Тахир с готовностью согласился.

– Верно. Об этом можно было не спрашивать, вы уж простите меня. Кстати, вам огромный привет от сотрудников вашего Фонда. Трудно им без вас. Каждый день звонят, справляются, когда вас отпустят.

– Что же вы им не скажете? Вам лучше знать, когда меня отпустят, – сказал я, нервно закуривая сигарету.

Тахир подвинул мне пепельницу с другого конца стола.

– Одил-ака, я всего лишь маленький винтик в Управлении и не полномочен решать чью-либо судьбу.

– Мне по-видимому, потребуется адвокат, – сказал я, – хотя поначалу я думал обойтись без него.

– С этим нет проблем, – сказал Тахир и взглянул на часы. – Есть у меня один неплохой адвокат, довольно известный в Андижане. Сейчас он здесь, в Управлении, на закрытии дела одного из подследственных. Он, как всегда, заглянет ко мне, мы с ним давние приятели.

Тахир полистал папку с моим уголовным делом и поднял голову.

– Ну, Одил-ака, приступим к делу, в голосе его не было никакой официальности, лицо оставалось спокойным, улыбчивым.

– Итак, следствию известно, что ваш брат, участковый инспектор милиции, выхлопотал вам узбекский гражданский паспорт. Но наша страна не признает двойного гражданства, и потому использование вами узбекского паспорта и попытка выезда по нему в Турцию являются незаконными. Вы согласны с этим, Одил-ака?

Я потушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую.

– Нет, не согласен. Покидая когда-то Узбекистан для постоянного проживания за рубежом, я не лишился узбекского гражданства, так как не подавал об этом заявления. Следовательно, юридически я имел право пользоваться узбекским паспортом и выезжать по нему за пределы страны. О запрете двойного гражданства я не был информирован. Поэтому я не признаю себя виновным.

Тахир пожал плечами, подвинул ко мне несколько листов чистой бумаги и попросил записать мои показания.

Я написал слово в слово всё то, что говорил.

Тахир прочитал, нахмурился и сказал сокрушенно.

– Нет, это не понравится Таджибаеву. Заставит переписать, признав вину в предъявленном обвинении.

– Как это заставит? – не понял я. – Как можно заставить человека оговорить себя!

– Заставит, – убежденно сказал Тахир. – Советую, Одил-ака, не спорить с ним, это бесполезно.

 

Кто-то из коридора чуть приоткрыл дверь, заглянул в кабинет, потом распахнул дверь и шумно вошел. В кабинете сразу запахло дорогим дезодорантом. Моложавый, модно одетый мужчина с дипломатом в руке, на которой сверкал золотой массивный перстень, широко улыбаясь, подошел к Тахиру, обнял его и дружески расцеловал.

– Вот адвокат, рекомендую, – сказал повеселевший Тахир, – Юлбасов Мухитдин, входит в пятерку лучших адвокатов Андижанской Коллегии!

– Ну-ну, ты уж не перехваливай меня, Тахир-джан, громко захохотал адвокат, нисколько не смутясь от такой лестной рекомендации. – Какое у вас дело? – спросил он и посмотрел на меня быстрым изучающим взглядом. – Наркотики? Валюта?

Не дожидаясь моего ответа, он подошел к столу, полистал папку с моим уголовным делом, ознакомился с моими показаниями и, взглянув на меня уже с явным интересом, весело воскликнул:

– Э! Я вытащу вас, иностранец! Юридически вы не виновны во всех обвинениях по узбекскому паспорту, вы правильно написали. А за безвизовый выезд вам ничего не грозит. Понятно?

Адвокат вдруг спохватился, вспомнив о какой-то назначенной встрече, взглянул на часы и заторопился. Я дал ему адрес моего брата, с которым следовало заключить договор об адвокатских услугах, и адвокат, крепко и энергично пожав мою руку и расцеловавшись с Тахиром, ушел.

 

Не успела за ним закрыться дверь, появился Таджибаев. Он сразу пошел к телефону, набрал номер и разговаривал с кем-то минут пять. На нем был новый темно-синий костюм, ладно сидевший на его крупной сильной фигуре. Закончив разговор, он положил трубку и удовлетворенно потер руки.

– Ну что у вас? Закончили? – спросил он, подойдя к столу.

Тахир молча подал ему мои показания, прошел к окну и облокотился спиной на подоконник.

Таджибаев уселся за стол, стул под его грузным телом жалобно скрипнул. Надев очки, он быстро пробежал глазами мои показания.

– Та-ак, – процедил он, на его побагровевшем лице заходили желваки. – Эта херня не пойдет!

Злобно разорвав на клочки мои показания, он швырнул их под стол в плетеную корзину для мусора.

– Берите ручку. Пишите заново, – сказал он глухим сдавленным голосом. – Пишите то, что я скажу!

Это меня возмутило.

– Я не буду писать под диктовку! Всё, что надо, я уже написал.

Таджибаев перегнулся ко мне через стол, руки его сжались в кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

– Ты будешь писать все, что тебе прикажут здесь! – его голос дрожал от еле сдерживаемой ярости. – До сих пор здесь с тобой обращались корректно! Но можно поговорить по-другому!

Взбешенный не меньше Таджибаева, я демонстративно швырнул ручку на стол.

Стул, на котором сидел Таджибаев, обрушился на мою голову, в ту же секунду, обогнув стол, Таджибаев тычком ударил меня кулаком под сердце. Всё это было проделано с молниеносной быстротой, невообразимой для его грузного тела. Я отлетел к стене и повалился навзничь. В глазах поплыл туман, стены кабинета куда-то поехали... Не в силах вздохнуть, я с трудом встал на четвереньки и двинулся к валявшемуся неподалеку стулу, прикидывая, хватит ли у меня сил поднять его и трахнуть по голове Таджибаева. Но сильнейший удар по почкам снова распластал меня на полу, и я отключился. Когда я пришел в себя, то увидел над собой бледное, изуродованное бешенством лицо Таджибаева. Он встряхнул меня за ворот своей волосатой ручищей, поднял и швырнул на стул возле стола.

– Ты напишешь все, что я продиктую! – прошипел он, усаживаясь напротив. – Иначе отправлю в психушку! Там тебя превратят в растение, и ты никогда не выберешься оттуда!

Меня трудно напугать побоями. Но перспектива пропасть навсегда в психушке... Угроза Таджибаева не была пустым звуком. Узбекская Служба Национальной безопасности, лишь изменив название, оставалась прежним КГБ, известным всему миру методами своей работы. Я читал несколько отчетов о психбольницах, опубликованных после начавшейся в СССР перестройки.

Корче говоря, я сдался...

 

В ИВС доставили под вечер. Перед тем как нажать кнопку звонка на двери в подвал, Тахир остановился.

– Одил-ака, – сказал он отводя глаза в сторону, – я прошу прощения за поведение моего начальника. Вы уж не сердитесь... Я ведь предупреждал вас. Мне очень неприятно, что так получилось.

Я ничего не ответил. Мне было не до Тахира, голова раскалывалась на части, сердце сильно болело.

Впуская меня в камеру, охранник предупредил:

– Новенького к тебе подселили. Ничего не поделаешь – все камеры под завязку, некуда сажать.

Новый арестант сидел на ближней койке, тупо уставясь перед собой отрешенным взглядом. На вид не больше тридцати, в тюбетейке, в узбекском зеленом чапане, густая черная борода наполовину скрывала бледное лицо. Высокий рост его сразу бросался в глаза, несмотря на то, что он сидел понуро сгорбясь, уронив безвольно на колени большие рабочие жилистые руки. Казалось, он даже не заметил меня.

Я обрадовался новому человеку. Но общаться с кем-либо сейчас был совершенно не в состоянии: сильная тошнота и слабость валили меня с ног.

 

Рухнув на свою койку, я прикрыл глаза. Брезгливое чувство гадливости, невыразимый стыд за проявленное малодушие одолевали меня. Жалкий трус, раздавленная букашка!... Одним махом своей рукой перечеркнуто всё, чем я имел право гордиться до сих пор...

На какое-то время я впал в полузабытье. И когда очнулся, почувствовал себя немного лучше.

Мой сокамерник сидел в прежней позе. Встав с койки, я подошел к нему, присел рядом, протянул ему сигарету и зажигалку. Взгляд его стал осмысленным. Он закурил.

– Как вас зовут? – спросил я.

Он закашлялся, схватился за грудь, морщась от боли.

– Зухритдин я, из Самарканда, – сквозь кашель проговорил он и пожаловался, – вздохнуть не могу, наверное ребра сломали.

Я сказал, что я врач и могу осмотреть его. Зухритдин снял чапан, рубашку. Осмотрев его, я констатировал: три ребра сломаны. Страшно было смотреть на его тело – сплошной кровоподтек!

 

История его оказалась до абсурдности нелепа. Арестовали Зухритдина в поезде “Самарканд – Ташкент”. Милиционер, сотрудник линейного отдела, проверяя вагоны зашел в купе, в котором ехал Зухритдин с тремя попутчиками и обнаружил в динамике поездной радиотрансляции запрятанный пластиковый пакет с наркотиками. Все пассажиры в купе наотрез отказались от пакета. Подозрения милиционера пали на Зухритдина, так как он больше всех нервничал – так написал милиционер.

На первой же станции Зухритдина передали в линейный отдел милиции. Когда он и там стал отказываться от пакета, его стали зверски избивать, пока не вынудили оговорить себя, признать пакет своим.

Заместитель начальника линейного отдела вынужден был отвести потерявшего сознание арестованного в железнодорожную больницу. Но дежурный врач отказался принять Зухритдина, опасаясь, что тот не протянет до утра. Арестанта удалось пристроить в городскую больницу, где у заместителя начальника линейного отдела работал знакомый врач.

– Забили бы до смерти, потому и признал пакет, – тяжело вздохнул мой сокамерник, – а у меня шестеро детей и жена больна. Кто их кормить будет?

Как выяснилось из слов Зухритдина, в его уголовном деле не было ни протокола изъятия пакета с наркотиками, ни понятых – в деле фигурировали лишь показания задержавшего его милиционера. Милиционер же с юридической точки зрения – лицо заинтересованное, одних его показаний недостаточно.

Все это я объяснил Зухритдину и успокоил его.

– Суд разберется, отпустят вас домой, вот увидите.

 

Случаи беспредела следствия со мной и Зухритдином не поколебали моей уверенности в справедливости узбекского суда. На Западе полиция порой тоже нарушает законность дознания, но на суде всегда торжествует истина и справедливость.

Зухритдин заметно воспрянул духом, поднял голову и улыбнулся.

– Пусть Аллах услышит ваши слова! – сказал он.

На следующий день нас с Зухритдином с очередной партией арестованных этапировали в городскую тюрьму.