HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Умит Салиев

Архипелаг Гулаг по-азиатски

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 21.04.2008
Оглавление

8. Глава 8
9. Глава 9
10. Глава 10

Глава 9


 

 

 

В восемь часов утра этапников собрали на первом этаже, заперли в «собачники» и, продержав в них часа три, начали процедуру отправки: сверку личных дел, обыск и т.п.

Несмотря на протесты этапников, забирали миски, ложки, кружки. «на зоне все выдадут», – успокоили нас. Производящие обыск прапорщики прощупывали каждый шов одежды, отдирали стельки обуви, выворачивали наизнанку потные грязные носки, в надежде поживиться. Они искали деньги. И, находя, довольно цокали языком, удваивая тщание.

Выведя на тюремный плац, нас построили в длинную шеренгу и снова начали долгую утомительную проверку личных дел.

Мы стояли на открытом месте под палящими лучами солнца. Жара стояла градусов под сорок. В воздухе струилось дрожащее марево. Наша обувь оставляла на плавящемся асфальте четкие отпечатки.

Опасаясь солнечного удара, я прикрывал голову обеими руками. Потная одежда липла к телу. От внезапно охватившей слабости я обмяк, ноги подкашивались. Другие чувствовали себя не лучше. Долгое содержание в камере без свежего воздуха, впроголодь и почти без движения, совершенно обессилило нас, но никто не роптал. Все были рады отправке на зону, наевшись тюрьмой досыта.

 

Началась посадка в «автозеки».

«Автозеков» было два. Двух машин было явно недостаточно, если учесть, что в каждую помещалось не более 20-25 человек. Тюремщикам предстояла нелегкая задача поместить в них 80 человек. Им ни к чему была эта морока, но из-за перебоев в городе с бензином, больше машин они выделить не могли.

По списку выкликалась фамилия. Названный выходил из шеренги, делая два шага вперед, говорил имя, отчество, год рождения, статью, срок и бежал к «автозеку».

С великим трудом затолкали-затиснули 35 человек в первую машину. Солдаты конвоя, мокрые от жары и нелегкой работы, принялись за посадку во вторую машину.

Мне не повезло. Я оказался в самом конце списка. Нас, последних четырех человек, дюжие конвойные тщетно пытались впрессовать в человеческую массу. Ничего не получалось. Из нутра «автозека» несся вой, стоны, матюги. Тогда конвойные уперлись ногами в наши спины и мощными толчками, совместными усилиями с подбежавшими на помощь тюремными прапорщиками, вбили все же нас в машину и захлопнули дверь.

«Автозеки» выехали с территории тюрьмы и направились к железнодорожной станции.

Мы ехали крепко сбитые в одну массу, точно монолит. Ноги некуда было поставить, и я висел в толпе натуральным образом. Пот заливал глаза, но вытащить руки и утереть пот не представлялось возможным. Спина болела, намятая сапогами конвойных. И все же, я был чрезвычайно рад и доволен, что наконец-то покинул опостылевшую тюрьму.

В тупике железнодорожной станции нас ожидал спецвагон для перевозки заключенных – знаменитый «столыпин». Нас перегрузили в него. Через пару часов вагон прицепили к пассажирскому поезду, и мы тронулись в путь.

Конвойные чуть приоткрыли зарешетченные окна в коридоре, жаркий ветерок загулял по вагону и стало легче дышать.

 

В тюрьме мы никак не могли дознаться, в какую зону назначен этап. И сейчас конвойные тоже хранили молчание. Почему-то пункт назначения этапа считался тайной. Но зеки, разглядывая мелькавшие станции в приоткрытые окна в коридоре, все же определили: поезд шел в сторону Бухары. В той стороне было несколько зон: в Навои, в Кизилтепе и в Карши. Все эти зоны располагались на территории безводной пустыни Кызыл-Кум.

Наконец мы узнали совершенно точно, что нас везут в Кизилтепе: проговорился один из солдат конвоя, встретивший среди этапников односельчанина.

По мере приближения к пустыне Кызыл-Кум жара в вагоне усиливалась, дышать становилось нечем. После Бухары вагон превратился в раскаленную духовку.

Привыкшие к тяготам и лишениям тюремной жизни, мы терпеливо сносили все неудобства подневольного путешествия. Выданные в дорогу полбуханки хлеба съели сразу же как только вагон тронулся. Животы подводило от голода, язык распух от жажды. Конвойные разносили бачки с водой один раз в четыре часа, но выпитая кружка теплой воды тут же выходила с потом и пить хотелось постоянно.

И все же, все были в приподнятом настроении. Мы с нетерпением ожидали встречи с зоной. Нашелся зек, отбывавший срок в Кизилтепе в прежние времена, и так он расписывал зону, что мы внимали ему со счастливыми улыбками, откровенно радуясь, что нам сильно повезло с распределением. «Иначе и быть не могло, – самодовольно думал я, вспоминая тюремную спецчасть, – в плохую зону не посадили бы. Достал я их со своими жалобами!»...

 

К полудню следующего дня поезд прибыл на станцию Кизилтепе.

Этапники веселыми возгласами встретили конец пути и конвойным не пришлось даже поторапливать их с выгрузкой.

Местный конвой, принявший этап, мне не понравился: угрюмые, обожженные солнцем пустыни, солдаты в широкополых шляпах, с автоматами, со злобными овчарками на поводках. Матерясь и подгоняя прикладами, они загрузили нас в три «автозека», стоявших возле станционных путей, и мы тронулись.

Я попал в третью машину, и опять последним, но на этот раз меня не забивали в машину, как сваю, места хватило всем.

– Что-то рожи у конвойных больно смурные, – с тревожной озабоченностью заметил чей-то голос подле меня.

В машине было темно, электрическая лампочка под потолком не горела, и лица зеков были не видны.

– Служить в такой дыре, в пустыне! С чего солдатам веселиться? – ответил другой голос, только что под веселый хохот слушателей рассказывавший анекдот.

Зона оказалась не так далеко от железнодорожной станции. Мы проехали не больше пяти километров, когда машина остановилась.

Началась выгрузка.

 

Сначала выгрузили первые две машины, потом принялись за нашу.

Дверь «автозека» распахнулась. Яркое солнце резануло по глазам. Полуослепленный солнцем, я вслед за другими спрыгнул на землю, и тут же сильный удар приклада автомата свалил меня с ног, мой тощий мешок с вещами отлетел в сторону.

– Встать, падла! Бегом к воротам! – услышал я над собой злобный крик конвойного.

Я так опешил, что автоматически подчинился приказу и, подхватив свой мешок, бросился к широко распахнутым совсем рядом высоким железным воротам. Впереди меня бежали к воротам с недоуменными перепуганными лицами зеки с моего «автозека».

Вбегая в ворота, я успел отметить взглядом широкий просторный заасфальтированный двор, окруженный высокой каменной стеной, – и тут же получил несколько сильных ударов дубинкой по голове и спине: несколько прапорщиков встречали нас дубинками у ворот внутри двора.

– Бегом к стене! К стене, суки! Становись лицом к стене и руки за голову! – истошно вопили они, остервенело молотя дубинками вбегавших в ворота этапников.

Кровь бросилась мне в голову. Я вырвал дубинку из рук ударившего меня прапорщика.

– Как ты смеешь бить, скотина! По какому праву! – воскликнул я и изо всей силы так трахнул по голове прапорщика, что он упал на колени.

В следующую секунду вихрь ударов обрушился на меня. Прапорщики и подбежавшие конвойные солдаты молотили меня дубинками, кулаками, ногами. Избитого до полусмерти, отволокли меня к стене и швырнули на землю. С невероятным трудом я поднялся и занял место рядом со своими товарищами.

Этапники, все 80 человек, с бледными недоуменными лицами, с одинаковым выражением животного страха и ужаса от своей беззащитности, стояли лицом к стене, заложив руки за голову. «Тяжела твоя миссия, Господи...» – прошептал я разбитыми в кровь губами и попытался бодро улыбнуться. Что ж, надо претерпеть все испытания, выпавшие на мою долю. Заложив руки за голову, упершись выдвинутыми вперед локтями в серую шероховатую каменную стену, я почти прилип к ней, чтобы не упасть.

 

Справа и слева, приближаясь, слышались хлесткие сильные удары дубинок по человеческому телу, перемежаемые вскриками боли и стонами. Я повернул голову: с двух сторон вдоль шеренги шли навстречу друг другу два рослых прапорщика, нанося по спинам этапников удары дубинок. Лица прапорщиков перекошены бешенством, взгляд – мутно-оловянный. Я поразился тому, как они били: каждый удар наносился с такой добросовестностью, с таким рвением и силой, будто от этого удара зависело самое важное в жизни прапорщика.

Звуки ударов близились с обеих сторон. Вот переломился пополам, громко застонав от боли, молоденький пацан справа... Тяжелое, надсадное дыхание прапорщика уже за моей спиной – я принял удар и сумел устоять на ногах; мое избитое, точно пропущенное через мясорубку, тело слабо отреагировало на новую боль. Но приблизившийся слева второй прапорщик все же свалил меня дубинкой на землю. Пришлось снова подниматься на ноги, цепляясь за шероховатую стену...

Когда прапорщики закончили экзекуцию, за нашими спинами послышалась команда:

– Опустить руки! Лицом ко мне!

Команду подал высокий подтянутый капитан с жестким сухощавым смуглым лицом – дежурный помощник начальника колонии (ДПНК). Он стоял перед этапниками в окружении нескольких лагерных офицеров и прапорщиков; возле капитана громоздились на двух стульях папки с личными делами этапа.

Капитан презрительно обвел взглядом повернувшихся от стены заключенных.

– Слушайте вы, ублюдки! – медленно растягивая слова, прокричал он. – Вы прибыли в нашу образцовую колонию. Порядки у нас строгие. Советую уяснить это с первой минуты! Неукоснительное подчинение и никаких жалоб! После обыска и выдачи одежды вас поместят на несколько дней в карантин, затем переведут в жилые бараки колонии.

Капитан объяснил, что сейчас он станет называть фамилии, названный должен громко и внятно сказать имя, отчество, статью и срок наказания – и бегом мчаться к производящим обыск прапорщикам, затем к парикмахеру, а после – к выдаче арестантской одежды. И все это бегом. За нерасторопность – дубинка. И обыск, и парикмахер, и выдача арестантской одежды – все производилось тут же, в разных концах просторного, как футбольное поле, двора.

Капитан взял верхнюю папку с одной из стопок на ближайшем стуле.

 

Привалившись спиной к раскаленной солнцем каменной стене, я набирался сил. Все тело кричало от боли. Досталось мне крепко. Но на душе было легко.

Никогда в жизни меня не били, по крайней мере, до приезда в эту страну. С детства меня окружали вниманием и любовью. После университета, обретя имя и известность в сфере своей деятельности, я заслужил уважение. А когда поработал во многих странах, где вспыхивали очаги особо опасных эпидемий, меня называли настоящим мужчиной. И хотя это мне льстило, я смущался, чувствовал себя неловко, когда так меня называли, ибо придерживался о себе иного мнения. В моем представлении настоящий мужчина должен обладать железным характером, несгибаемой волей, уметь претерпевать любые физические и моральные страдания. Я же считал себя слабохарактерным, жалостливым. Все обрывалось у меня в сердце при встрече, к примеру, с беспомощным инвалидом, особенно, если им оказывался ребенок, и я готов был пожертвовать всем, чтобы только облегчить участь несчастного. Такова была моя натура, и я ничего не мог с ней поделать. Но сегодня, претерпев достойно, по-мужски жестокую взбучку, я по-другому взглянул на себя.

 

Между тем, процедура приема этапа была в полном разгаре. Капитан открывал очередную папку личного дела, называл фамилию, и этапник, отрапортовав информацию о себе, сломя голову бежал к месту обыска. Там его встречали дубинками, вытряхивали вещевой мешок на землю, откладывали приглянувшееся из вещей в сторону, и гнали к парикмахеру. После парикмахера вновь избитый дубинками прапорщиков и остриженный наголо, он устремлялся со всех ног в другой конец двора, где переодевали в арестантскую одежду – здесь били особенно жестоко, изуверски, дождавшись, когда этапник разденется догола.

Били по всему двору. Над двором стоял сплошной стон, хлесткие звуки ударов, злобные крики и матюги озверевших прапорщиков. Нет палача страшней, чем получивший власть простолюдин, пресмыкавшийся прежде перед другими! И прапорщики – вчерашние кишлачники – особенно усердствовали, показывая свое рвение наблюдавшим за экзекуцией лагерным офицерам.

Капитан выкрикнул мою фамилию. Я нетерпеливо отошел от стены, сделал два шага вперед.

– О, иностранец! – саркастически воскликнул капитан, быстро пробежав глазами мое личное дело. – Что ты забыл в нашей стране? Вынюхивать приехал что-нибудь?

Презрительно взглянув на него, я назвал имя, статью, срок и неспешно направился к месту обыска.

– Бегом! Бегом, свинья! – рванулся оттуда навстречу мне один из прапорщиков, занося над головой дубинку.

– Только тронь! – скрежетнул я зубами.

Испугавшись моих бешеных глаз, прапорщик опустил дубинку и злобно заматерился.

 

Зато у парикмахера и когда я переодевался в арестантскую одежду, всыпали мне по первое число, хотя я и сопротивлялся. Досталось мне так, что я еле доковылял к входу в приземистое одноэтажное здание, куда прапорщики сгоняли переодетых уже в арестантское этапников.

Здесь распоряжался здоровенный майор двухметрового роста, с распаренным от жары узкоглазым, непомерно скуластым лицом. Он неторопливо расхаживал перед выстроенными полукругом этапниками и, поигрывая дубинкой, произносил речь.

– Сейчас, после того, что я вам сказал, вы дадите присягу, – басил майор. – Громко и торжественно будете повторять за мной то, что я скажу. И помните, – майор грозно насупил брови и угрожающе поднял дубинку, – расхерачу любого, кто вздумает отлынивать!

Майор сделал паузу, обвел всех долгим тяжелым взглядом и, приказав повторять за ним, начал.

– Я прибыл в исправительно-трудовую колонию в Кизилтепе. Обязуюсь неукоснительно соблюдать правила режима. Работать не покладая рук. Беспрекословно выполнять с первого слова все указания администрации. Никогда и никому не жаловаться...

Этапники вразнобой повторяли слова присяги. Расхаживая перед ними, майор то и дело обрушивал дубинку на голову тех, кто, по его мнению, говорил тихо, не искренне, путал слова. За всеми он не мог проследить и многие, как и я, молчали или просто открывали и закрывали рот.

Давание присяги напоминало «Архипелаг Гулаг» Солженицына, где описывалось измывание над этапом, прибывшим на Соловки. Многое в пенитициарной системе Узбекистана позаимствовано из тех времен. Гулаговские методы испытаны и ни к чему было придумывать что-либо новое.

 

Нас разместили в двух камерах карантина, по сорок человек в каждой. Камеры карантина отличались от «собачников» Андижанской городской тюрьмы лишь размерами, наличием двухъярусных коек и отсутствием водопроводного крана. Воды в камере вообще не было. Вставала проблема с оправкой: нечем было смывать унитаз.

Когда пришло время обеда, возникла другая проблема: мисок нам не выдали. Кто-то протянул баландеру, раздававшему обед, полиэтиленовый мешочек. Но полиэтиленовый мешочек тут же расползся от горячего супа.

Баландер – зек из лагерной хозобслуги, сочувственно глядел на нас через кормушку. «Потерпите, братаны, – сказал он, понизив голос, чтобы не слышал стоявший неподалеку надзиратель, – так уж заведено в карантине. Выйдете на зону – миски найдутся».

Пришлось удовольствоваться пайкой черного затхлого хлеба.

 

Ершистого вида молодой узбек, съев свою пайку и ощутив еще сильнее голод, решительно направился к двери и забарабанил в нее кулаками.

– Чего надо? – послышался недовольный голос надзирателя.

– Жрать хотим, вот чего! Выдайте миски! – озлобленно крикнул молодой узбек.

Дверь открылась. Надзиратель и два охранника вытащили парня в коридор и, жестоко избив, втолкнули назад в камеру. Перед тем как закрыть дверь, надзиратель обвел всех тяжелым взглядом.

– Вы, козлы вонючие! – сказал он. – У нас жаловаться не положено!

Когда дверь захлопнулась, никто не проронил ни слова. Все подавленно молчали. От страшной духоты разламывалась голова. Из окна с вынутым стеклом, как из духовки, несло жаром раскаленной пустыни. Нестерпимо хотелось пить. Говорить не хотелось, сухой, жесткий язык колом стоял во рту.

– Попали в блудняк! – произнес кто-то тоскливо.

– Это точно... Лучше бы в тюрьме остались, – отозвался другой мрачный голос.

– Везде одинаково, – сказал моложавый андижанский мулла, тщетно пытавшийся поудобней устроить на голой железной койке своей избитое тело.

В камере воцарилась гнетущая тишина.

Такой прием, как нам устроили здесь, всех озадачил и напугал. Баландер, раздававший обед, сообщил много неутешительной информации. «Не зона – концлагерь», – сказал он. И сообщил, что в карантине продержат нас несколько дней, бить будут ежедневно во время утренней и вечерней проверки – и это больше всего напугало этапников. На теле и так не было живого места. Вмятины от дубинок багровели на коже сине-красными кровоподтеками.

В отличие от других, я не мог не только лежать, но и сидеть, – меня будто пропустили через мясорубку. Приходилось стоять, а когда ноги отказывали – спускаться на корточки.

 

День близился к вечеру. Но это не приносило облегчения. Потоки раскаленного зноя по-прежнему вливались в окно. Дышать было нечем.

Андижанский мулла с другими верующими, превозмогая боль от побоев, подмели пол, встали лицом к востоку и совершили намаз. После намаза все остались сидеть на полу, внимая рассказу муллы о жизни Пророка Мухаммада.

– Аллах повелел Мухаммаду быть стойким и терпеливым, – рассказывал мулла. – И Пророк стоически переносил все трудности и оскорбления, претерпеваемые от макканцев, среди которых родился и рос. Макканцы ревностно поклонялись своим идолам и злобствовали на Мухаммада, который ходил среди них, проповедуя Единственного Бога в святилище Каабах. Мухаммада били, оскорбляли, бросали в него мусор, пытались убить. Но он неустанно проповедовал религию Аллаха. Когда же Мухаммад, по велению свыше, обратился ко всей Макке с вершины горы Сафа, макканцы прогнали его, и он поселился в Медине. Но и там ему стали угрожать евреи и лицемеры Медины. Спасения от многочисленных врагов не было. И тогда Мухаммад получил откровение свыше: «Аллах защитит тебя от врагов». И скоро это было доказано.

Однажды Пророк Мухаммад отдыхал под деревом и был разбужен одним из своих врагов – бедуином. Тот стоял над Мухаммадом с обнаженным мечом. «Кто спасет тебя от меня теперь?» – насмешливо спросил бедуин. «Аллах», – спокойно ответствовал Мухаммад. Ответ прозвучал с такой уверенностью и верой в Аллаха, что бедуин вложил меч в ножны...

Мулле не удалось закончить свой рассказ. Пожилой таджик, все время молча державшийся за сердце, вдруг повалился на колени. Казалось, он собирается молиться. Но голова его опускалась все ниже и ниже, и таджик вдруг рухнул со стоном ничком на бетонный пол. Все бросились к нему. Перевернули на спину – лицо таджика посинело, рот оскалился.

– Болевой приступ сердца, – сказал я товарищам. – Нужен врач.

Зеки замялись, опустили головы. Никто не хотел вызывать надзирателя, опасаясь повторить участь молодого ершистого узбека.

Опередив меня, мулла бросился к двери и подозвал надзирателя. Узнав в чем дело, надзиратель даже не открыл дверь.

– Пусть сдохнет! Для него это будет лучше! – сказал он и отошел от камеры.

С большим трудом нам удалось все-таки привести таджика в чувство; мы махали у его лица платками, рубашками, кто-то нашел в своем мешке валидол – и скоро синева с лица таджика сошла.

 

Пришло время вечерней проверки. В коридоре послышался грохот сапог и голоса охранников. Сильный удар дубинкой по двери камеры и грубый голос прокричавший: «Приготовиться к проверке!» – многих поверг в трепет, заставил сжаться и побледнеть от страха перед новыми побоями.

Дверь камеры широко распахнулась. На пороге выросли два прапорщика с дубинками, за ними толпились несколько охранников.

– На проверку! – заорал во всю глотку, краснея от натуги, один из прапорщиков. – Бегом в коридор и лицом к стене! Бегом! Бегом, уголовные морды!

Давя друг друга и застревая в дверях, точно перепуганные овцы, выгоняемые из загона, этапники, сломя голову, бросились в коридор. В дверях камеры и в коридоре их встречали охранники, остервенело молотя дубинками направо и налево всех, кто попадался под руку.

В густой толпе меня вынесло в коридор. Один удар дубинкой лишь задел меня по плечу, другой – чуть не сломал мне шею.

Через минуту все этапники стояли в длинном коридоре лицом к стене, заложив руки за голову.

Мой сосед справа, прикрыв глаза, громко шептал молитву; у соседа слева, перепуганного до смерти, мелко дрожали губы, голова ушла в плечи.

– Слушай, паренек, – сказал я соседу слева, – когда будут бить, ты расслабься.

Боясь повернуть голову, он искоса посмотрел на меня.

– За что бьют-то? – спросил он недоуменно.

– Не знаю, – откровенно признался я. – Сам не понимаю.

– Прекратить разговорчики! – рявкнул за моей спиной охранник и дважды сильно огрел меня дубинкой по почкам.

Нас пересчитали по головам, как баранов. Затем два молодых крепких охранника молча, сосредоточенно и неторопливо жестоко избивали дубинками поочередно каждого этапника. Это заняло около часа.

– Заявления, просьбы, жалобы есть?

Андижанский мулла сделал шаг вперед.

– Жалобы есть! – сказал он, смело глядя офицеру в глаза. – В камерах нет воды. Мы страдаем от жажды, не можем оправиться. Прикажите, чтобы в камеры приносили по бачку с водой, хотя бы один раз в день.

Офицер усмехнулся и сделал знак охранникам. Те набросились на муллу, сбили с ног и несколько минут зверски избивали дубинками, кулаками, топтали ногами на глазах у всех этапников.

Офицер опять обратился к строю.

– Есть еще жалобы?

В ответ было гробовое молчание. Офицер скомандовал.

– Бегом по камерам!

И снова нас остервенело молотили дубинками, пока мы не оказались в камере.

 

Наступившая ночь не принесла облегчения. Все сильно страдали от побоев. Голод и жажда терзали нас. Не менее страданий доставляло желание испражняться, – по общему уговору в унитаз разрешалось только мочиться. От неимоверной духоты и сильного запаха мочи в горле постоянно стоял тугой тошнотный комок.

Сквозь решетки окна виднелось ночное лунное небо, усыпанное сплошь крупными перемигивающимися звездами. Из окна – ни малейшего даже намека на ночную прохладу, по-прежнему из него несло жаром, теперь уже остывшей пустыни.

Я сидел на корточках возле койки андижанского муллы. Он лежал на боку – единственная поза, которую он смог найти для своего избитого тела. Мулла чем-то напоминал мне Умида. Может быть, самодельными тюремными четками, которые он постоянно привычно перебирал своими смуглыми пальцами. Или, быть может, такой же спокойной уверенностью, сквозившей во всем его облике. Видимо, фанатичная вера накладывает свой особенный отпечаток на таких людей, в душе которых нет места колебаниям и сомнениям.

– Почему нас истязают? С какой целью? – спросил я муллу.

– С какой целью? – повторил мой вопрос мулла.

Он попытался привстать, но, застонав от боли, остался лежать в прежнем положении.

– Это политика нашего правительства, – сказал мулла. – Власти используют тюремное заключение и беспредел, чтобы заставить народ, в особенности молодежь, принять как статус-кво бесправие, несправедливость и нищету, чтобы они смирились со своим положением, безропотно принимали административно-государственную систему в стране. Но каждому терпению есть предел. В народе накопилось столько ярости, что правительство боится его.

Мулла снова попытался привстать, но ему удалось лишь опереться на локоть.

– Запад напрасно думает, – продолжал он, – что в Узбекистане политическая стабильность, идут демократические реформы, соблюдаются права человека. Иностранным корреспондентам, контролирующим соблюдение прав человека международным комиссиям показывают в Узбекистане «потемкинские деревни». Искусно водят за нос. Нет правительства лживее и коварней нашего! Обманутое Мировое Сообщество, признав Узбекистан и приняв его в свое лоно, дало возможность узбекским правителям безнаказанно проводить свою политику в стране; посыпавшиеся щедрые иностранные инвестиции поощряют коррупцию высших чиновников и деляг.

– Суперобман века! – усмехнулся я. – Западу и Америке навешали лапшу на уши как простодушным мальчикам!

– Получается так, – невесело сказал мулла. – Но их простота обходится нам боком. Простота – хуже воровства, как говорится в русской поговорке.

 

Ночь я провел в полудреме. Какой может быть сон на ногах? Стоило прислониться израненной спиной к стене, как тут же глаза открывались от боли.

В шесть утра загремела «кормушка» – баландер привез на тележке завтрак. И опять нам пришлось удовольствоваться лишь пайкой затхлого хлеба. Кто-то, вконец измученной жаждой, все же взял чай в целлофановый мешок, но тут же завопил от боли: мешок на глазах расползся и крутой горячий чай ошпарил руки.

В 9 утра объявили утреннюю прогулку.

На этот раз нас истязали изощренней, чем вчера. Сначала били по почкам. Потом уставших, запаренных прапорщиков сменили охранники с необычными на вид плоскими тяжелыми дубинками. Они били нас по копчику. Боль была невыносимой, дикой. Даже я, переносивший до этого все побои без звука, взвыл по-звериному; мне показалось, что моя голова раскололась пополам, и я на мгновение потерял сознание (удар по седалищному нерву отдается не в место удара – а в голову).

 

На вечерней прогулке нас подвергли аналогичной экзекуции.

От ударов дубинок по копчику наши задницы неимоверно распухли, начался неудержимый понос. Уговор по поводу унитаза пришлось отменить. Скоро унитаз был наполнен доверху. К сильному, резкому запаху мочи добавился еще более тяжелый смрадный запах.

Три дня мы провели в карантине. В двенадцатом часу четвертого дня нас выгнали дубинками из камер, построили во дворе колонной и повели через железную калитку на зону.

Огромный солнечный шар пылал над пустыней. Ослепшие от нестерпимого яркого солнца, изнуренные до крайности голодом, жаждой и побоями, мы плелись как тени. Полуденный удушающий зной выжал из нас остатки влаги, пока мы дошли до штаба – двухэтажного административного здания зоны. Здесь нас построили в две шеренги у входа и приказали ждать, когда начальник зоны начнет распределение по отрядам.

Ждать пришлось долго. Мы изнывали под прямыми палящими лучами солнца – бледные, небритые, со слезящимися от солнца глазами.

Стоявший с краю молодой парень-туберкулезник, мертвенно бледный, с впалыми щеками, заросшими темной щетиной, с глубоко ввалившимися глазами, вдруг присел на корточки. Его вырвало кровавой рвотой. Он так и остался сидеть на корточках, голова его безжизненно повисла, глаза закрылись.

От группы куривших у штаба офицеров к туберкулезнику рванулся прапорщик и с маху обрушил дубинку на голову парня.

– Встать, сволочь! – заорал он. – Ишь расселся!

Туберкулезник, схватившись руками за голову, поднял на прапорщика лихорадочно блестевшие глаза.

– Я не могу стоять... Сил нет... Открытый туберкулез у меня...

Не дослушав, прапорщик принялся работать дубинкой, приговаривая:

– Вот тебе! Вот тебе допинг, скотина, чтобы мог стоять! Получи!

Туберкулезник сунулся ничком в землю и остался лежать. Прапорщик пошевелил его носком начищенного до блеска сапога и, подозвав двух зеков, поливавших неподалеку из шланга цветочные клумбы, велел отнести туберкулезника в санчасть.

Взяв парня за руки и за ноги, зеки потащили его вглубь зеленой широкой аллеи. Я проследил взглядом за ними, пока они не скрылись в одном из белых зданий в конце аллеи.

 

Зона напоминала санаторий. Много зелени, ухоженные тенистые аллеи, деревья аккуратно подстрижены, много цветочных клумб – и над всем этим бездонная синь неба и разноголосое щебетанье птиц. И само двухэтажное здание штаба, с белоснежно выбеленными стенами, с чисто вымытыми стеклами окон и ковровой дорожкой на крыльце – скорее походило на административное здание санатория с медицинским персоналом в белых халатах, с процедурными кабинетами и добродушным пожилым главврачом в золотом пенсне, принимающим приезжих в своем кабинете.

Наконец нас начали отводить небольшими группками к начальнику зоны, на второй этаж. Выстраивали у кабинета, приказывали не разговаривать, не облокачиваться на стену, чтобы не испачкать ее, и ждать вызова.

Внутри штаба всюду была стерильная чистота, натертые до блеска паркетные полы, красивая декоративная обивка стен, солидные высокие двери кабинетов, кондиционированный воздух.

В кабинете начальника зоны долго не задерживались. Выходящие оттуда сообщили, что там также присутствуют начальник спецчасти – женщина-майор и начальник санчасти, что там вообще ни о чем не спрашивают, а только говорят, в какой отряд назначен.

Дождавшись своей очереди и войдя в кабинет, я проследовал по пушистому дорогому ковру до середины кабинета и доложился. Женщина-майор, приятной внешности, со строгим лицом, нашла мое личное дело в стопке папок на своем столе и отнесла дородному, барской внешности полковнику, небрежно развалившемуся в мягком кожаном кресле за широким письменным столом. Полковник проводил ее похотливым пристальным взглядом, пока она не уселась за свой стол и только тогда взял в руки папку с моим личным делом.

Начальник санчасти, флегматичный капитан, записал меня в свой журнал и равнодушно отвернулся.

Начальник зоны неторопливо читал мое уголовное дело, лениво барабаня по столу пальцами холеной смуглой руки. На его красивом, надменно-властном лице змеилась кривая усмешка. Закончив, он поднял на меня жесткие глаза и глумливо хмыкнул.

– Благотворитель! Впервые вижу живого придурка, разбрасывающего свои деньги на ветер! – усмехаясь, сказал он и повернул голову к женщине-майору. – Запиши этого кретина в 11-й отряд, где есть иностранцы.

Кроме меня в 11-й отряд попало еще семь человек.

За нами явился завхоз 11-го отряда, коренастый неулыбчивый зек, с тяжелым взглядом, и, построив нас в небольшую колонну, повел в отряд.

 

 

 


Оглавление

8. Глава 8
9. Глава 9
10. Глава 10
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!