Из записок нового лишнего человека

...Тот момент, когда я впервые стал связно говорить, в моей памяти не сохранился. Это и немудрено: чтобы запомнить нечто – надо обладать сознанием, а говорить мы начинаем, видимо, совершенно неосознанно. Поэтому понимание того, что я уже овладел своим родным языком, пришло не сразу. В некотором смысле я оказался не в состоянии отделить одно от другого: понимание того, что я способен на речевой акт (тот или иной) – от самого этого акта, каким бы содержанием он ни обладал. То, что я говорил (что бы то ни было), как раз и свидетельствовало о наличии у меня сознания. Ибо люди, которые меня слушали, не утверждали, что я говорил бред, но напротив почти всегда находили в моих высказываниях вполне доступный им смысл. Хотя мне постоянно казалось, что мы играем в какую-то малопонятную игру, несмотря на всю видимую понятность изрекаемых нами словес. Я имею ввиду ситуацию в целом, а не отдельные ее аспекты. Я хочу сказать, что всегда ощущал свою встроенность в язык как нечто навязанное себе извне, но не знал способов освобождения от этой встроенности. Не мог же я перестать знать собственный язык. Я лишь мог выучить новый, но это просто бы означало, что из одной встроенности придется перекочевать в другую. Я и думал, что через некоторое время последняя будет тяготить меня не менее первой. Итак, я чувствовал, что из языковых ловушек не было никакого выхода... А значит не было никакого выхода из обыденного сознания, которое воспринималось мной, словно некое подобие тюремного заточения. Я ненавидел себя за то, что живу в такой несвободе и в то же время эта ненависть связывала меня с собой сильнее кровных уз. Попросту говоря, я не знал, что с собою делать (я еще был в том возрасте, когда человек уверен, что с собой обязательно надо что-то делать). Я пробовал то одно, то другое "средство" вроде какой-нибудь экзотической религии или банального разврата, но все усилия оказывались тщетными. Иногда, отчаявшись, я намеревался уйти из жизни вообще, ибо не мог вынести ее однообразия и скуки, но что-то удерживало меня от этого "рокового шага" в самый решительный момент. Что-то внутри подсказывало мне, что еще не все потеряно и что можно еще найти ответ на главный вопрос любого бытия. Таким образом, я вновь вовлекал себя в "интригу существования", как я сам это называл. Всегда ведь хочется узнать, а что же будет дальше. Смерть нисколько не страшила меня – она-то и казалась чуть ли не главным приключением, ради которого только и стоит жить. Постепенно единственным развлечением для меня сделались мысли о неизбежной конечности моего бытия. Не то чтобы я приближал свою кончину или каким-либо образом искал свою смерть – нет. Мне просто было интересно осознавать абсурдность нашей жизни, ограниченной неизбежным пределом. Ведь для чего-то же копошились мы на своих грядках, стояли за станками, сидели за письменными столами! Но это "нечто" постоянно ускользало от моего разумения. И я снова начинал беситься, снова бросался то к одной доктрине, то к другой, не находя ни утешения, ни ответа. Круг замыкался. И однажды я понял, что все дело в моем разуме. Это он жаждет ясности, это он хочет знать и своей интеллектуальной похотью сжигает цветник жизни, превращая его в пустыню. И тогда мой разум стал бороться с самим собой. Раньше я боялся поглупеть и опроститься, а теперь, в этот период своей истории, полностью утратил страх перед растворением в повседневных делах. Я устроился на самую непритязательную работу, связанную с физическими усилиями, я слушал "трехэтажный" мат своих "коллег", будто произведения Баха. "Вот она, настоящая жизнь! – с замиранием сердца восклицал я мысленно. – Вот люди, которые живут, а не предаются мучительной рефлексии, так напоминающей порой сами знаете что." Но я был для них чужаком. Ибо не мог перестать думать. И в конце концов мне пришлось уйти. Я редко жалею о чем-нибудь – не жалел и в данном случае. Мне моя жизнь стала абсолютно безразличной. Да, я впал в апатию и хотел куда-нибудь переселиться – то ли в деревню поглуше, то ли вообще в другую страну. Потому как в душе я странствовал уже давно, только тело оставалось почему-то на месте. Почему? Я ждал подходящего случая – вот и все. Но он не подворачивался. "Значит, – размышлял я, – либо не судьба, либо надо самому что-нибудь предпринять, но разве я могу?" Что я вообще мог в этой жизни? Ничего, кроме одного – сомневаться в себе. А для этого, как вы понимаете, большого ума не нужно. И так вот я запутывал себя годами, надеясь, что моя "болезнь" пройдет сама, но она все не проходила и не проходила: "метафизическая интоксикация" – это вам не грипп какой-нибудь, тем паче что и от гриппа умереть можно... Запутывал себя, словно бы кто-то меня преследовал. А это я от себя же и убегал. То есть совершал невозможное. Совершал – и не совершил. Но совершаю...