Звезда и смерть Саньки Смыкова

о потерянном поколении

 

Купить в журнале за апрель 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 3 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

В своей бане-прачечной Санька освоился так быстро, что дивизионное начальство было совершенно уверено в том, что он и на «гражданке» работал директором бани. Как помывку личного состава, так и бельевую стирку Санька организовал на высшем уровне: строго по графику, который он переделал с учётом рекомендаций всех тыловых служб и пожеланий командиров полка и отдельных батальонов. Пожелания эти, однако, офицеры сдабривали обильным калымом, от которого у Саньки через месяц-другой стали заметно пухнуть и пунцоветь шея, лицо и даже ладони. В связи с этим перед Санькиным взором вновь предстала ироническая физиономия незабвенного начпрода Свиньина, который сладострастно рисовал перед подчинёнными нюансы тыловых служб былого времени: «Нет, раньше не то, что нынче. У нас, у всех тыловиков, погоны были, блин, белые, а затылки – красные… Вот это была жизнь!».

Но Саньке эта жизнь, несмотря на свою упорядоченность, нравилась всё меньше. На «гражданке» он хотя бы мучился с похмелья и стеснялся отца с матерью, а тут ни тебе мучений, ни стеснений: пей хоть с комполка, хоть с начпродом дивизии, хоть с самим дивизионным особистом! И никто тебе ни единого дурного слова, поскольку все идут в баню навеселе, ревностно ожидая такой же весёлости и от главного дивизионного банщика. И прапорщик Смыков всегда встречал всех на самом высоком уровне.

После некоторых офицерских помывок он приносил маме Нине столько «фуражу», что она часть принесённого выгодно обменивала на финские колготки и польскую, а то и французскую парфюмерию. Так что папа Федя давным-давно сменил разные там пахучие «шипры» и «ландыши» на благоухающую «Барселону» и благородный «Консул». Кроме того, мама Нина очень быстро заменила застиранное домашнее бельё новеньким из дивизионных запасников, а папа Федя щеголял сразу в нескольких сменах офицерских кальсон и нательных рубах. Водка же теперь у Саньки была всегда. Её приносили не только офицеры, но и дембеля, когда хотели устроить прощальную помывку с водкой и девочками. И вообще, со временем Санька завёл девочек и сам, договорившись исполу с городской хозяюшкой Тамарой Фёдоровной, которая регулярно стала отпускать к нему на офицерские мальчишники трёх своих самых выносливых проституток. Вырученные за удовольствие деньги они делили пополам, что вполне устраивало обоих: Тамару Фёдоровну, потому что не надо было беспокоиться о платёжеспособных клиентах и тратиться на аксессуары, а Саньку – потому что за девушками хозяйка тщательно присматривала, и никто из офицеров ни разу не жаловался на триппер.

 

На Санькино счастье его зевотное существование в бане заметно оживил неожиданный приезд Питкина, который несколько лет назад подался на Хибины за длинным рублём, и вот, наконец, решил заглянуть и в родные пенаты. Притворившись поначалу обиженным, Санька с укоризной спросил своего друга детства и юности:

– А что же раньше-то тебе отпусков не давали?

– Давали, конечно, – клоня покаянную голову, невесело отвечал Питкин. – Только не успевал я съездить сразу в несколько мест. Понимаешь, Смык, за этим, блин, Полярным кругом так по солнышку и теплу соскучишься, что только и мечтаешь, как станешь где-нибудь в Сухуми или Сочи задницу греть да винишко с шашлыком потреблять! Представляешь, что такое несколько месяцев жить в ночи, когда за окном ниже тридцати или ещё холоднее? И потом, у меня бабушка больная в деревне под Саратовом жила. Она меня воспитала, лечила от кори и гриппа, провожала в первый класс, ходила вместо матери на родительские собрания. И вот… заболела, стала мало ходить, а ухаживать за ней особо некому. Ну, соседка там сердобольная, двоюродная сестра из Подмосковья иногда наведается. Но больше других она, конечно, меня ждала. Я приеду – забор поправлю, картошку выкопаю, огород в зиму перекопаю и прочее. Словом, не успевал я в Город последние пару лет, пока этой весной ни схоронил её.

– Прости, Питкин! – с чувством проговорил Санька. – Я этого не знал. Многие просто забывают друг о друге, заводят семьи, увязают в проблемах, начинают думать с годами, что из прошлой дружбы щей не сваришь и нынешней одёжки не скроишь, что всё это пустые сантименты…

– Нет, Саня, я не раз и не два вспоминал и наш двор, и драки на «пятаке», и ту рыбалку на Быках. Как же? – на ресницах Питкина блеснули бусинки слёз. И Санька вдруг заметил, что кожа на его лице разного цвета.

– Что это у тебя с лицом? – спросил он удивлённо. – Аллергия? Наверное, отвык там от нашего климата?

– Это обморожения, Сань, – сказал буднично Питкин. – Попал я как-то в тундре под пургу, уже с жизнью попрощался, стал засыпать, но собаки егерские откопали. Выжить – выжил, но обморозился прилично. Два пальца на ногах отрезали и половину уха.

– А вроде уши у тебя нормальные? – усомнился Санька.

– Муляж это пластиковый, протез то есть, – отвечал Питкин, довольно усмехаясь. – Но, видно, хороший, раз даже ты не заметил. Ты тоже, Смык, здорово изменился! Я бы тебя на улице с ходу и не узнал.

– Что, шибко заматерел? – с уже вошедшей в привычку армейской бравадой спросил у друга Санька.

– Да, можно сказать и так, – согласился Питкин. – А что, кроме армии, другого выбора не было?

– Выбор есть всегда! – отвечал твёрдо Санька. – Просто я, несмотря ни на что, очень люблю своих предков, свой Город и «Мой адрес – не дом и не улица» – это не про меня. Извини, если случайно уколол. Понимаешь, Вовка (Санька впервые за последнее время назвал Питкина по имени), я, когда в начальники бани пошёл, уговорил себя тем, что время сейчас особое, переходное, что всё рассосётся, минует. Но сейчас чувствую, что ошибался. Засасывает эта армейская халява. И даже не столько халява, сколько простота существования. Здесь всё катится само собой, и не надо ломать голову над завтрашним днём, как это делают сегодня почти все вокруг. Я до этого умирал на разгрузке алюминиевого порошка на химкомбинате, вырабатывался за смену до полного отруба! Веришь ли, за три-четыре месяца такой работы превращаешься в кусок грубого мяса! И вот однажды, кое-как очухавшись после очередной смены, я вдруг вспомнил завет моего армейского начальника, который он мне дал на прощание: и на «гражданке», сказал он, главное – это «плотная пайка и чистые трусы»! И вот всё это сейчас у меня есть, только… водки из-за этого приходится пить чересчур много.

– Можешь не продолжать, – сделал «стоп» рукой Питкин. – У меня похожая проблема: после шахты, а нередко уже на самом выходе, мы тоже льём в себя эту гадость. Это как массовый гипноз! Ну, раз, ну, два удержаться можно, а потом становится невмоготу. И сваливать оттуда некуда! Да и кормить семью надо. А перед тем, как взять билет сюда, я троих своих корешков схоронил: сорвались они с дороги. Двести метров на грузовике кувыркались! И это не впервые. И каждый знает, что он может быть следующим.

Принесённую Питкиным белорыбицу готовили вместе, запивая приятный процесс напитком своей «туманной юности» – светлым портвейном. Как всегда, по ходу к трапезе друзей подключились мама Нина с папой Федей. Так что и бегать в магазин, и готовить закусь пришлось ещё и ещё, пока уставшие от общения друзья не затихли на пару в тёплой уютной спальне. Папа Федя приготовил им на утро разливного пива и крупного вяленого леща.

 

Через полгода Питкин написал Саньке, что серьёзно захворал и пришлось лечь в больницу. Сразу даже краткосрочного отпуска прапорщику Смыкову не дали, а когда, наконец, он его получил, пришло известие о том, что Владимир Владимирович Лыткин умер от цирроза печени. На похороны Санька не успел… Поэтому поминали Питкина в семейном кругу.

Последний из четвёрки самых близких Санькиных друзей Ганза сидел за групповое изнасилование. Сидел в каком-то жутком Буреполоме. Санька о смерти Питкина писать другу не стал. Тому оставалось до окончания срока ещё целых пять лет. И срок-то он получил ни за что. Просто, как говорится, оказался не в то время и не в том месте. А было так. Зашёл однажды загулявший Ганза в кафе «Молодёжное», присел за столик к ранее знакомому по техникуму парню. Выпили за встречу и познакомились ещё с одним из-за соседнего столика. Тот, наоборот, отдыхал с двумя смазливыми девицами. В «Молодёжном» играла неплохая группа. Стали танцевать. Девицы, судя по поведению, были без особых предрассудков, а потому решили сообща «пойти на хату» к приятелю Ганзы, который обещал хорошую музыку и выпивку. Благо, что жил он в двух кварталах от кафе. Выпивали и целовались далеко за полночь, а потом одна парочка по-английски исчезла. Остались Ганза, его приятель с другом и одна из девиц. Сначала в спальню девушка взяла одного из ребят, потом поменяла его на второго. Тот, выходя, подтолкнул к двери в спальню Ганзу, сказал с поощрительной улыбкой:

– Давай, не робей! Она тебя ждёт!

Ганза к этому времени уже сильно накачался, а потому отказываться не стал и легко открыл дверь. Та, не долго думая, притянула его к себе, но хватило его на минуту-другую, потому что потом он просто заснул… В это время его предшественники вошли в комнату и, назвав девицу шлюхой, сгребли её в охапку и пошли сажать на такси, а по дороге успели стянуть у неё из сумочки оставшийся там червонец. И вот, когда девица полезла в сумочку, чтобы расплатиться с таксистом, денег она там, разумеется, не обнаружила. Таксист же, решив, что его просто хотели грубо «продинамить», сильно обиделся и отвёз свою горе-пассажирку в милицию. Та сильно испугалась и, будучи к тому же в изрядном подпитии, написала в отделении заявление об изнасиловании и ограблении: дескать, сначала втроём насиловали, а потом и деньги отобрали. Обиженный таксист подтвердил, что сажали её в такси какие-то хамоватые парни: грубо затолкнули и сразу смылись.

Продержав девицу несколько часов в приёмнике, утром дежурный отвёз её в судмедэкспертизу, где факт изнасилования был задокументирован. На насильников и грабителей вышли уже через несколько часов: одного из них наряд задержал у входа в «Молодёжное», куда тот пришёл в надежде купить до срока вина. Следствие прошло стремительно, как и наш самый гуманный в мире суд. И не успел Ганза привыкнуть к немыслимой тесноте ещё сталинского СИЗО, как стремглав оказался на осмысленно просторной таёжной делянке уже при Никите оборудованного лагеря. Письма в лагерь по традиции доходили только те, где сообщалось про «ударный труд и крепкое здоровье». Поэтому писать туда про умерших от цирроза друзей не имело никакого смысла.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за апрель 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению апреля 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.