Ад

 

Купить в журнале за декабрь 2015 (doc, pdf):

 

На чтение краткой версии потребуется 1 час 17 минут, полной – 1 час 26 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Зачем-то взял в руки перо, вспомнить бы, зачем… Память иногда любит насмехаться надо мною: давеча пытался вспомнить, где же я видел ту совершенно невозможную картину. Я силился перебрать в голове все события последних дней, но всплывало лишь скучающее лицо подруги. Я ведь даже одиночества в полной мере не осмеливаюсь себе позволить! Она взрывает меня изнутри своим обывательством, но избавиться от неё я не нахожу в себе сил – тогда моё жилище в одночасье превратится в мерзкую берлогу холостяка, а мой временами сибаритствующий ещё организм слишком уж привык к чистой сорочке и горячему ужину.

О чём бишь я? Ах, да, картина… Где же я мог её видеть… Кажется, на одной из тех многочисленных художественных выставок, что проходили в нашем захолустье в качестве обмена каким-то там творческим опытом. И как же я мог столь оплошать и не запомнить фамилию художника?

Заприметил я её, помнится, сразу, как только вошёл, хоть и висела она в отдалении, да и была выполнена простой серой краской, местами переходящей в почти совсем чёрную. Что-то внутри меня сорвалось с незримой цепи, и я направился прямиком к ней, минуя ряды её более ярких собратьев. Название память моя всё же удержала, ибо, если бы я мог давать названия человеческим жизням, то свою я бы точно озаглавил именно так – «Ад». Впрочем, была в той картине и некоторая пошлость, свойственная давно пишущим, но мало кому известным мастерам, тем не менее почитающим себя уж по меньшей мере новоявленными Босхами… Хотя почему именно сравнение с Босхом пришло мне сейчас в голову? Кажется, у него тоже что-то имелось на тему ада. Но речь не о нём.

Картина та, частью пошлая, частью претенциозная, изображала нечто ужасное, ну или должное непременно казаться таковым: бесплодную скалистую местность, заливаемую потоками лавы из беспрестанно извергающихся вулканов, сизое небо без малейшего намёка на какое-либо светило, полный мрак и запустение, каковые нынче не встретишь даже в отдалённых уголках Исландии. Безжизненная эта пустыня, как бы то ни было, окружена была исполинских размеров строящейся ещё стеной, толщине которой Великая Китайская могла бы только позавидовать. Местами, там, где строительство уже подходило к концу, стена уходила зубцами прямо в небо, превосходя высотой огораживаемые ею пылающие вершины. А возводили эту стену… нет, не черти, как могло бы следовать из названия. По виду это были обычные люди – от мала и до велика: домохозяйки в стоптанных туфлях с визжащими младенцами на руках, клерикалы в длинных рясах, хулиганы с бутылками алкоголя в трясущихся пальцах, офисный планктон в костюмчиках с айфонами и планшетами, блондинки в мини-юбках, сладкоречивые политики, не выпускавшие из рук микрофона, благодушные меценаты с топорщившимися карманами, дряхлые пенсионеры и даже пытающиеся гонять мяч дети – все они, так или иначе были привлечены к той гигантской по масштабам стройке. Каждая фигура выписана столь подробно, с соблюдением малейших деталей, что реалистичностью та жуткая картина могла бы поспорить с фотографией.

Она заворожила меня: до чего же обленились черти, подумалось мне, что даже своих будущих жертв они заставляют строить собственную темницу! Я смотрел на картину не отрываясь и не в силах был не отметить её жуткий символизм.

На следующий день я вновь прибежал на выставку и долго искал заветный павильон, расспрашивая смотрителей, но всё оказалось тщетным: никто ничего не знал о картине, словно никогда её и не было на той выставке. Через несколько дней выставка закрылась, а я так и не узнал имени мастера.

И ведь попробовать изобразить теперь её по памяти не смогу, я даже живописи в детстве не учился, ничему не учился – ни музыке, ни живописи, да и специальными знаниями никакими не обладаю – так, обычный офисный планктон в костюмчике. Отчего же я мню себя непременно лучше и умнее прочих своих сородичей? Бывало, вернусь домой с работы, на столе дымится аппетитный ужин, пахнет так, что, казалось бы, любые неурядицы должны тут же выветриться из головы, а на сердце – настать тотчас полное благодушие. Да только запах этот, чистый этот уют злят меня порой ещё пуще холостяцкого беспорядка. Хмурюсь я тут же, а ведь отчего хмурюсь-то? Все потому, что стоит мне открыть дверь, как ко мне тут же летит моя подруга, с которой живу я под одной крышей вот уже три года, бежит, обнимает меня, целует, глаза её светятся счастьем, а сама принимается без умолку щебетать: о том, как прошёл день, какие новые туфельки она видела сегодня в очередном бутике, расспрашивает меня о работе… А мне только и хочется в этот момент, что остаться совершенно одному, до такой степени одному, чтобы гул шагов моих по квартире эхом отдавался. Тишины хочется, любимой книги. Да хотя бы даже газеты. Но куда там! Мари всё щебечет, расставляя тарелки и наполняя их до краёв. А потом внимательно всмотрится в моё искажённое мукой презрения к её мещанским замашкам лицо и разом замолчит. И весь вечер затем проведёт в обиде на меня за то, что я не люблю её, не интересуюсь её жизнью, а я до боли буду стискивать зубы и кулаки, чтобы только не крикнуть ей в лицо, как же мне всё это надоело.

 

Игорь давно советует мне завязывать с этой пародией на семейную жизнь, и я неоднократно пытался следовать его рекомендациям и прогонял Мари. Но потом возвращался домой в пустую квартиру, такую пустую, что гул шагов моих эхом отражался от стен, и принимался скучать – по её запаху, её нежности, её телу, её ужинам, её болтовне. Я лицемерный эгоист, ну так и что с того? Не всем же быть столь кристально честными, как Игорь, предпочитающий коротать время в одиночку в ожидании великого чувства, но страдающий при этом ничуть не меньше меня.

Так и чем же, чем же я лучше всех их, коли даже мысль чётко выразить не умею, а беспрестанно прыгаю с одного на другое, отвлекаясь от основного?.. А тем и отличаюсь хотя бы, что никому из них даже в голову не пришло бы сесть и написать нечто подобное или уж по меньшей мере задуматься о чём-то, отличном от работы, хобби и походов по магазинам. Кажется, ещё Брэдбери заметил, что, прислушавшись к разговорам, осознал, что люди ни о чём не говорят. Как это верно! Они издают звуки, складывающиеся в слова, которые, безусловно, по отдельности что-то означают, но, объединённые в предложения и фразы, превращаются в пустое времяпровождение вроде ношения воды в решете.

Случилось мне как-то быть свидетелем оживлённого диспута одной молодой пары, где каждый из них вдохновенно и яростно, словно оратор на собрании, рассказывал другому, как несправедливо распределена работа в его конторе между им самим и его коллегой: основной груз-де ложится на его плечи, а коллега только и занимается, что имитирует бурную деятельность. И вот целый час моей поездки на автобусе вынужден был я выслушивать подобный обмен впечатлениями. А где-то на другом конце города в это же самое время уже их везучие и избавленные от тяжкого труда коллеги наверняка жаловались своим благоверным точно таким же образом на точно то же самое.

Я и сам неоднократно ловил себя на подобных мыслях, правда, мне вовремя удавалось взяться за ум и оставить эту дурную затею, тем более что я слишком дорожу своим пусть и совсем дешёвым временем, чтобы тратить его на подобные разговоры, ничего нового и информативного не несущие. Сухарь! – пожмёт мой читатель плечами. В общении важнее всего эмоции, а не новая информация! Эмоции… А знаете ли вы, что такое эмоции? Всего лишь выброс в кровь гормонов. Химическая реакция, не больше и не меньше. Но как громко мы всё это величаем: эмоции! Чувства! Радость, злость, печаль, разочарование, гордость – всеми нашими так называемыми высокими порывами управляет горсть молекул. Так чего зря словами бросаться? Что мне от ваших эмоций, если клетки моего мозга будут пребывать в блаженном покое?

 

Игорь неизменно ухмыляется, когда слышит моё ворчание по этому поводу. Он считает, что я по меньшей мере похоронил в себе великого естественника, коли так пекусь исключительно о развитии серого вещества. Да, я не учёный, не конструктор, не инженер, ну так и что с того? Если я в рабочее время не вывожу формулы движения нейтрино и электронов в плотной среде, так мне сразу положено бездумно хохотать над плоскими шутками или болеть за «Динамо», поглаживая грубой мужской ладонью свою «трудовую мозоль»?

– В могиле уровень IQ тебе никак не пригодится, – подначивает меня Игорь.

И искренне веселится, видя меня выходящим из себя. Ну конечно же, конечно же, господа, знания доставляют мне то же удовольствие, что вам – поход по магазинам и телесериалы!

– Да только ведь ценность этих занятий примерно равна! – заключает Игорь, доводя меня тем самым практически до бешенства.

Неужели же вы думаете, что я, тратя уйму времени на чтение самой разной литературы, ещё не знаю того, что и при выборе фоточек для «Инстаграмма», и при решении задач из сборника Сканави задействуются одни и те же участки мозга? Но весовые категории! Если вы всю жизнь не поднимали ничего тяжелее двухкилограммовой гири, почему же вы пытаетесь уравнять свои достижения с тем, кто с лёгкостью вытягивает двести килограмм? Да и Игорь всё это прекрасно понимает, просто ему за удовольствие лишний раз заставлять меня рвать на себе волосы от злости.

 

Давеча он посмел заявить мне, что я, оказывается, живу с Мари только потому, что люблю её! Эдакая беспардонность! Да коли бы я её любил, разве изнывал бы я в её обществе, разве презирал бы её обывательские интересы и увлечения? Мари удобна мне, я привык к ней, но мне невыносимо её присутствие в моей жизни, и я пока не представляю, как мне с этим быть. Игорь же веселится от души. В тот же день он решил окончательно добить меня.

– Скажи мне, – начал он, – вот если бы я был женщиной, ты бы женился на мне?

– Ну вот что за вопросы такие, конечно же, нет! Как же можно не видеть, не понимать разницы между лучшим другом, своим парнем и дамой сердца? Женщина это женщина – слабая, нежная, хрупкая, настоящая леди, рядом с которой ты хочешь быть рыцарем, защищать её от всех напастей. А ты просто свой в доску, рядом с тобой я могу быть самим собой, могу расплакаться, могу признать свою неправоту, могу просить помощи.

– Выходит, женщина нужна тебе исключительно для самоутверждения? И если бы все женщины на свете ничем не отличались от мужчин, ты бы пошёл и утопился?

– Грубо, но правда. Да, наверное, так. Я не могу сочинить мир без гендерных ролей, это было бы какое-то убогое место…

– Ну ты ведь понимаешь, что гендерные роли сложились в наших головах исключительно в связи со способом размножения. Тебе, как идейному асексуалу, стыдно идти на поводу у инстинктов и навязанных обществом ролей.

– Игорь, в тебе нет ни капли конформизма! Да, я не люблю секс, да, я считаю его в высшей степени отвратительным занятием….

– …но леди становятся исключительно благодаря этому занятию! Изыми его из нашей жизни, начни зачинать и выращивать детей в пробирках, и уже лет через пятьдесят гендерные роли сотрутся.

– Я бы этого не хотел.

– Ты же, кажется, ведешь нечто вроде дневника, где пытаешься нащупать и искоренить в себе собственные слабости. Вот тебе слабость номер один, разберись с ней.

 

В этом весь Игорь. Его излишняя правдивость и нежелание щадить мою гордость извечно ставят меня лицом к лицу с тем, что я хотел бы изжить в себе навсегда. Ну да что уж теперь… Да, да, я слабый и никчемный человечишка, за тридцать лет жизни доросший только до уровня офисной крысы. Что же, я теперь не имею права хотя бы рядом с женщиной своей казаться настоящим мужчиной? Неужели же и рядом с ней я должен оставаться размазнёй, признаваясь ей в собственной ничтожности? Эх, как хорошо, что это всё-таки Мари, а не Д. Будь рядом она, я бы ничем уже не смог скрыть собственное убожество.

Д… Я узнал о ней через несколько дней после её смерти – прочёл в газете некролог и не смог оторвать глаз от фото. Она была значительно старше меня, тогда ещё совсем юного студента, но мне хватило одного только взгляда, чтобы навсегда провалиться в эту пучину. С тех пор я узнал о ней всё, что только было в моих силах. И какое же счастье, что нам не удалось встретиться при жизни: я бы умер от стыда. Она столь прекрасна, столь добра и возвышенна, что я недостоин был бы даже находиться рядом с ней, дышать с ней одним воздухом. Ну и пусть я досадный, никчемный мужичонка, не чувствующий в себе достаточно сил, чтобы делить свой кров с равным мне существом. Ну так то единственная моя слабость, которую не принимает и не прощает мне один только Игорь. Потому и живу я с Мари, а не с ним. А Д…ну должна же быть у человека хоть одна мечта, пусть и совсем завалящая и несбыточная…

Да и чем я заслужил исполнения такой мечты? Верно, я и лучше тех, на кого продолжаю смотреть свысока, но всё же не могу я не замечать в себе очевидного: окажись Д. рядом со мной, долго она, вероятно, не выдержала бы. Ведь я зол, зол необычайно, какой-то даже первобытною злобой. Впрочем, испытывали ли люди прошлого нечто схожее с той злобою, что разрывает подчас людей развитых и цивилизованных? У тех самых первобытных наших предков стояла всего одна задача – выжить, выжить любой ценой. И в этом отношении они ничем не отличались от диких зверей, ибо и сами входили в их число. Ну а теперь-то, казалось бы, в эпоху прогресса, когда голодная смерть грозит разве что не желающей и пальцем пошевелить ради собственного благополучия Африке, откуда берётся агрессия у нынешних людей? За самку можно не бороться: в крайнем случае в теперешних условиях не составит никакой проблемы прожить и без неё… Та самая пресловутая конкуренция за ресурсы и первенство? Ну только если мои собратья по-прежнему отказываются видеть собственные отличия от бабуинов… Но ведь в мегаполисах невозможно не ненавидеть ближнего своего, это единственный и главнейший залог выживания в конгломерате: дашь слабину, возлюбишь вместо того, чтобы возненавидеть, и в следующую минуту по твоему хребту промчится толпа бабуинов вслед за модно одетой самкой на шпильках, в погоне за седьмым айфоном или дорогим автомобилем. Что изменила в них цивилизация? Позволила поменять свою родную шерсть на чужую? Они ведь даже подлинно злиться неспособны и всё так же следуют зову плоти, как и тысячелетия назад.

 

Ненавижу. Ненавижу их красные потные лица, когда они пытаются отстоять своё место в транспорте и в жизни, искренне полагая, что одним фактом своего рождения осчастливили разом всю вселенную. Ненавижу их потуги на рассуждения о политике со святой уверенностью в глазах, что вот именно та прочитанная ими статейка в Интернете и является самой правдивой и беспристрастной, а всё остальное – подлая ложь и правительственная пропаганда. Ненавижу их мещанские развлечения и увлечения. Ненавижу их способность восторгаться тем, что восторга вызвать не может, восторгаться с одной лишь целью – выглядеть не как все. Все они хотят быть и думать не как все, все до единого.

Ох, как же много во мне злости! Так взял бы и разорвал в клочья весь род людской, чтобы только не разрушал он и дальше планету святой убеждённостью в собственной исключительности и богоизбранности. Они ведь даже религию сочинили, чтобы оправдать желание быть самыми-самыми. Даже сам Бог, творец мира, погиб на кресте ради сухоносых приматов с манией величия! Ну кто в здравом уме не посмеётся над подобной наивной выдумкой!

Впрочем, зря я ополчился против религии, это чрезвычайно полезная штука. Несколько дней назад, уже готовясь ко сну, я вдруг испытал не ведомый мне доселе страх смерти – смерти самой настоящей. Я живо представил себя бледным и измождённым, распластавшимся на мокрых от пота и испражнений простынях и каждой клеткой почувствовал, как же жутко это – испускать дух. Пальцы цепляются за одеяло в тщетной попытке удержаться по эту сторону бытия, но организм уже сдался. Сухие серые губы безжизненно шевелятся, мутные и погасшие глаза вяло смотрят в одну точку где-то на противоположной стене, и ты точно знаешь, что вот ещё несколько мгновений, и от тебя останется только кусок плоти и воспоминания. И ты никогда больше ничего не прочитаешь, ты так и не узнаешь, чем кончится эта война в соседней стране, за кого выйдет замуж твоя дочь или внучка, никогда больше не увидишь то озеро, к которому ходил, бывало, каждую неделю, не услышишь завораживающую тебя с детства песнь зяблика… и ведь понимаешь при этом, что бессмертие недостижимо, но вот ещё бы чуть-чуть продлить, хоть на несколько дней, чтобы успеть насладиться этим небом, этим солнцем, гулом самолётов, мяуканьем любимой кошки, ласковыми руками родной женщины. И всё равно же не успеешь, всё равно тебе будет этого мало, вечно будет мало…

Ну как тут не поверить в Бога! Как сладок обман о грядущем бессмертии в царствии небесном! Где ты снова увидишь небо, звёзды и давно покинувших тебя близких. Где выйдет к тебе дедушка, умерший, когда тебе было только двенадцать, и ты бросишься его обнимать и просить прощения за то, как ужасно вёл себя в детстве, а он будет гладить тебя по голове, целовать в тёплый затылок и что-то бормотать себе под нос как и прежде. Нет, увольте, но пусть остаётся этот Бог и эта религия! Я не из тех смельчаков, что могут открыто посмотреть в лицо смерти. Я трус. Да, я трус. И Игоря это чрезвычайно злит, впрочем, до моей злобы ему очень далеко: я умею злиться не только на равных себе, но и на тех, кто гораздо слабее и беззащитнее.

 

Несколько лет назад по моей же просьбе Игорь принёс мне щенка. Я никогда прежде не умел обращаться с собаками, отчего-то полагая, что они по существу ничем не отличаются от кошек. Однако первые же мои попытки приучить безродную дворняжку к лотку вполне закономерно окончились неудачей: псинка явно не понимала, чего я от неё добиваюсь. Раз за разом я тыкал несчастного щенка мордочкой в его собственные испражнения, из чего он своей убогонькой собачьей логикой вывел только то, что хозяин отчего-то хочет заставить его есть их. И он начал их есть, не дожидаясь очередного появления грозного хозяина! Этот смиренный поступок глупого двухмесячного щенка поколебал мою уверенность в собственной правоте, заставив тем самым возненавидеть его с новой силой.

Я смотрел на жалкое создание, тщетно пытавшееся уснуть, и без остановки награждал его тычками, мстя за свою бессонную ночь, в течение которой он время от времени тявкал, заслышав шумы, в детской, ещё и чисто собачьей попытке защитить своего хозяина. А на следующий день я не давал ему спать, загонял побоями под кровать, заставляя этого мохнатого ребёнка жалобно скулить от боли и обиды. Но он ни разу не оскалился на меня, продолжая лизать избивающую его руку.

Через несколько дней я понял, что моему терпению пришёл конец: я не собачник и никогда им не стану. И я решил усыпить щенка, милостиво не пожелав вышвырнуть его на улицу. Положение спас Игорь, тут же примчавшийся и забравший малыша к себе. У него он вырос прекрасным и мужественным псом, пусть внешне и более напоминавшим Моську. С тех пор не прошло и дня, чтобы я не изводил себя неотступным вопросом: почему я так себя вёл? Я искренне жалел его, сердце моё сжималось при звуке его криков, но всё же я продолжал над ним измываться. Почему? За что? Ненависть – месть труса за испытанный страх. Где и когда я слышал это? Возможно ли это, что двухмесячный малыш цвета кофе с молоком принял на себя удар того ужаса, что я с детства испытывал перед собаками, столкнувшись однажды лицом к лицу с оскалившейся овчаркой и закричав на всю улицу? Из-за поворота тут же вынырнула хозяйка пса и увела своего казавшегося мне тогда громадным питомца, но страх мой остался и вылился таким вот нелепым и жестоким способом на самое безобидное и беззащитное существо. Ещё раньше, классе во втором, прямо на моих глазах бездомный пёс укусил моего одноклассника за лицо. Судя по тому, что за этим не последовало каких-то серьёзных осложнений и не было даже шрамов, меня скорее напугал сам факт, нежели его реальные последствия. Окровавленное лицо одноклассника до сих пор стоит у меня перед глазами. И как же, помилуйте, мне не ненавидеть собак? Ненавижу, истинный крест, ненавижу! Подчас мне начинает казаться, что я от души ненавижу вообще всё, что хоть в малейшей степени нарушает мой комфорт, мой покой и мои планы.

 

Ну вот, признался в этом хоть бумаге и, кажется, стало легче. Осталось только стукнуть себя кулаком в грудь, пустить скупую слезу и срывающимся голосом прохрипеть слова раскаяния за свою жестокость. Ну уж нет, дудки! Никогда не умел каяться и просить прощения, поздно и начинать. Да и к чему это? Кому нужно моё покаяние, кроме меня? Нет, тут уж либо не творить зла вовсе никогда и никому, все жилы из себя вырвать, а зла не творить, а уж ежели ступил в грязь, так имей смелость не оправдываться, а тащить эту грязь за собой. Все эти покаяния – успокоительные пилюли, только и всего. Ты ступил в грязь, теперь эта грязь навеки с тобой и точка. Имей мужество признать это, а не по-мещански надейся на то, что эта грязь вдруг волшебным образом отвалится, если ты во всеуслышание признаешься в этом. Душа не ботинок, с которого грязь запросто смывается или, засохнув, отваливается, душа с грязью срастается, вмиг делается одним целым, и уже не вырвать одно, не повредив другого. Даже если из кувшина вылить керосин, запах в нём поселится едва ли не навечно. Даже если ты склеишь разбитую вазу, она уже лишена своей изначальной целостности, невинности и красоты, теперь это просто кусок стекла, промазанный клеем. Имей честность признать себя ничтожеством, если уж не устоял в благодетели. Слабо?

Знаю, что слабо. Вот вам ещё одна причина повальной веры в Бога. Ну кому нынче хочется справедливости, а? да никому. Все поголовно мечтают о любви и милосердии. Все надеются, что добрый Боженька обязательно простит оступившегося блудного сына, иначе и быть не может. А для чего же ещё нужен бог, как не для того, чтобы бесконечно прощать нам грехи наши тяжкие? Чего-чего, а каяться мы умеем – рыдать на исповеди, рвать рубаху на груди в пьяном угаре, орать: «Прости!» на всю Ивановскую… И Бог простит, а как иначе-то? Ведь нельзя человечишку тыкать носом во всё, что он натворил, он же уже покаялся, как можно?! Изменял жене? Приди в мои объятия, любезный сын мой! Ты слезами своими святыми омыл грех сей, а посему быть тебе в раю! И плевать мы все дружно хотели на те муки, что причинил этот новоявленный святой своей супруге. Ведь ПОПРОСИЛ ПРОЩЕНИЯ! А, значит, никакой душевной боли она испытывать уже просто не имеет права. И так во всём. Интересно, а если Чикатило перед смертью успел раскаяться в своих злодеяниях, Боженька и его простит? Так-так-так, кажется, это уже где-то было. Карамазовщина, будь она неладна. Из всех щелей лезет, успевай затыкать. Иван вот только добрым слишком был. Вопросами разными мучился, а у самого душа беззлобная. Нет, это не по-нашему. Ну так простит Бог Чикатилу и Менгеле? Заставит обняться со своими замученными жертвами?

Нет, милосердие – слишком однобокая штука: она всегда чересчур любезна с преступниками, но жестока необычайно по отношению к их жертвам. А вот я – за справедливость! Согрешил в жизни хоть раз? Отправляйся в ад! Почему тебя кто-то должен прощать? Ведь не ждёшь же ты прощения от уголовного кодекса и суда, если совершил противоправный поступок. Если, конечно, не подкупить судью или присяжных. А Бога ты пытаешься подкупить раскаянием. Честно ли это? По правде ли это или в потакание собственной слабости? Слаб человек? Ну так будь сильным или умей отвечать за слабость.

 

Ух, устал я невероятно, лоб испариной порылся, давно так не нервничал. Спросите, а сам-то я себя куда определю при этом? Да я как и все, в ад пойду, если только этот ад существует. И никаких прощений и ничьих милостей мне не надо. Пусть меня судят по справедливости. Зато я останусь самим собой до конца и не стану в рабском порыве ползать на коленях только лишь для того, чтобы меня угостили райскими коврижками.

А ещё в самой идее Бога меня всегда умиляла концепция бессмертия. Виданное ли дело – мартышки, только вчера слезшие с деревьев и покинувшие джунгли, мнят себя претендентами на вечную жизнь! Да разве можем мы со своей мелочностью и помешанностью на инстинктах населять вечность? Не слишком ли она прекрасна, сложна, возвышенна и масштабна для таких, как мы? Почему в этой вечности должны быть непременно мы, а не киты или носороги, например? Чем они меньше её заслуживают? Тем, что не сочиняют фуги и не создают атомных бомб? Фи, какое предсказуемое стремление увидеть в Боге свой образ и подобие. Если бы у треугольников был Бог, он был бы треугольным. Опять, кажется, чья-то чужая мысль… О чём ни задумайся, кто-то из великих уже сформулировал свою философию по этому поводу, а тебе лишь остаётся повторять уже когда-то кем-то высказанные мысли. Какое же это унижение – жить сейчас, а не пару тысячелетий назад! Тогда я мог бы превзойти Сократа, Платона и Аристотеля! А сейчас приходится довольствоваться жалкой ролью ретранслятора. Как это мерзко, господа!..

А ещё мерзее то, что и высказаться-то мне по сути некому. Я совершенно один. Игорь только повеселится и заявит, что я с жиру бешусь, а Мари… Мари… Милая глупая Мари… Её такая беззаветная преданность, женская забота подчас просто выводят меня из себя. Почему нельзя оставить меня в покое, когда я этого прошу, а не суетиться вокруг, без конца спрашивая, как я себя чувствую, да не случилось ли чего. В такие минуты я готов её растерзать. Супчик, котлетка, поцелуй в лобик, а потом в шейку, вопрос: «Милый, а когда мы заведём малыша?». Я честно пытался бросать её, окончательно и бесповоротно указывая на дверь. Она рыдала, заламывала руки, грозила покончить с собой, даже ползала на коленях, прося дать ей ещё один шанс, но уже на следующий день всё возобновлялось: непрекращающиеся истерики на тему того, что моя «поганая философия» мне нужнее и дороже её. Что даже Игоря я ценю больше её. Ведь она наивно пыталась запретить мне с ним общаться! Господи, дамы, чем и о чём вы думаете, когда требуете у мужчин двадцать четыре часа в сутки проводить у своей юбки? Любые отношения должны приносить радость и рождаться по обоюдному желанию, а не превращаться в тюрьму и тяжкие оковы, где у каждого есть только обязанности и никаких прав. И если ты вдруг прервёшь эту надоевшую тягомотину, тебя окрестят подлецом и предателем, не способным на любовь. А что сделала для меня ты, Мари? Для настоящего меня, а не для своих женских фантазий на тему меня? Сварила мне ужин и провела со мной ночь? Такого добра я могу найти у любой особи женского пола, чего ещё можешь ты мне предложить? Ну? Скандалы о том, что мы проводим мало времени вместе? А чем ты хочешь со мной заняться? Просмотром увлекательных дамских сериалов? Прогулкой по парку и обсуждением твоих подруг? Почему женщины так убеждены в том, что мы всячески должны их ублажать взамен на ужин и секс? Отказываться от своих друзей и увлечений только для того, чтобы развлекать безмозглую курицу, не способную самостоятельно обрести хоть какой-то достойный интерес в жизни? О нет, Мари! Если бы только мне достало душевных сил расстаться с тобой!

Будь на моём месте Игорь, у него бы даже не возникло подобной проблемы.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в декабре 2015 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение декабря 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.