Миниатюра (записки жены снайпера)

Звонок раздался в ту самую минуту, когда я сворачивал на Рязанское шоссе. Последние дни осени были на удивление тёплыми, и я в одной рубашке и с распахнутым окном мчался на предельной скорости. Маша всегда меня за это ругала. Телефон трезвонил не переставая, и я затормозил и схватил трубку. Это был Руслан.

– Дим, ты где?

– Буду через час, а что такое?

– Хорошо, ждем, подъезжай. Мы у тебя.

– Что-то случилось?

– Дома поговорим.

Сердце почему-то упало, а в горле пересохло. Рус, как самый старший из братьев, не любил сообщать новости по телефону и обычно звонил, чтобы уточнить, когда я смогу появиться на месте событий, чтобы самому всё лицезреть. Я хотел набрать маму или сестру, но им обеим никак не удавалось освоить мобильный телефон, к тому же они пока не обзавелись привычкой повсюду носить его с собой.

Последние километры перед домом были самыми тяжёлыми – у меня перехватило дыхание, и я едва не врезался в выскочивший из-за поворота столб. Бросив машину на трассе, я помчался между коттеджами к дому.

На крыльце курил Рус, и по выражению его лица я сразу понял, что произошло что-то страшное.

– Маша? – крикнул я. – Что с ней?

Рус схватил меня за плечи и забормотал:

– Дим, ты только не нервничай, ты должен держаться, мы с тобой…

В два прыжка я очутился в комнате, сбив с ног топтавшуюся в коридоре сестру. Мама стояла посреди нашей спальни, и из-за её спины мне были видны только колёса инвалидного кресла.

– Что с Машкой?! – взревел я.

Мама повернулась в мою сторону, её лицо было мокрым от слёз. Она подошла и обняла меня, но я оттолкнул её и шагнул к креслу. Маша была мертва, рядом на полу валялся пустой одноразовый шприц. Краем уха я уловил какой-то шум в прихожей, и меня тут же оттеснили от кресла люди в белых халатах, которые подняли тело и принялись его тщательно осматривать.

Она пустила себе воздух в вену. Я не успел её спасти. Впрочем, можно ли спасти того, кто уже твёрдо решил умереть? Ведь даже мое присутствие и моя любовь не уберегли её от этого шага и не смогли остановить. Что чувствовала она в этот момент? О чём думала? Неужели любовь к Адели оказалась сильнее любви ко мне?

Тысячи вопросов роились в моей голове, и я не слышал, как в доме появились люди в униформе, как мама сквозь слёзы рассказывала им про аварию, в результате которой погибла наша маленькая Делька, а беременная Манютка потеряла ребёнка, зато приобрела перелом позвоночника, приковавший её к инвалидному креслу…

Я был словно в тумане. В висках стучал только один вопрос: почему? Почему она это сделала? Как она могла так со мной поступить? Белые локоны моей жены разметались по подушке, прозрачная белая кожа казалась ещё тоньше. Я нагнулся и ощутил едва уловимый аромат её любимых Chanel №5, но в этот раз он не вызвал у меня отвращения, как это бывало раньше. Из-за меня она даже не могла пользоваться своими любимыми духами…

В тот миг она виделась мне прекраснее, чем всегда: такая хрупкая и изящная, навеки уснувшая, потому что я так и не смог внушить ей, что её увечья нисколько не поколебали мою любовь к ней. Она не захотела быть обузой, она хотела снова быть с Аделинкой…

Я не помню, как я провёл ту ночь. Кажется, я не отходил от её постели, а мама с сестрой не отходили от меня. Я даже с трудом припоминаю похороны – её родители готовы были меня уничтожить и забрали свою дочь в Самару, теперь я даже не смогу навещать её каждый день…

Он плакал во сне, опять плакал во сне. Ему снова снилась Маша. Я крепко прижала его к себе, изо всех сил пытаясь игнорировать уколы ревности – к мёртвым нельзя ревновать хотя бы потому, что они сильнее. Они навеки застыли в памяти, как насекомые в янтаре. Они не совершают ошибок, не разочаровывают, не причиняют боли. Они повсюду, они всегда рядом, с их совершенством бороться невозможно.

Я повернулась к нему спиной и беззвучно заплакала. Он проснулся. Он всегда чувствовал, когда мне было плохо.

– Опять ревнуешь? – проворчал он и поплотнее укутал меня одеялом. – Глупая ты, Пересветова…

– Она слишком часто тебе снится.

– А тебе не приходило в голову, что я просто не могу себя простить за то, что не спас её?

– А если бы спас? Мы бы никогда с тобой не встретились.

– Да, в сеть я уж точно не вышел бы. Да и раздваиваться не умею.

– Вот видишь…

– Знаешь, о чём я по-настоящему жалею, Пересветова?

– О чём? – угрюмо буркнула я, вытирая глаза уголком пододеяльника.

– Что мы с тобой ещё в школе не встретились. Вся жизнь могла бы сложиться иначе.