О чем пишут герои

 

 

 

Этим летом один день был похож на другой. С тех пор как при подготовке к седьмому по счету пивному фестивалю из ультразвуковых пушек расстреляли свинцовые питерские облака, они больше не появлялись на небосклоне, растворившись в придавленных подгнивающими фундаментами болотах. Тогда же, набирающая политический вес и экономическую мощь, узбекская диаспора, договорившись с кем нужно, контрабандой провезла в северную столицу горячее и липкое как чурек солнце, неспособное заходить за горизонт в силу своей плоской чурекообразной формы. В результате температуры человеческих тел и окружающего их воздуха стали примерно одинаковыми.

А если добавить к жаре неблагоприятные условия, в которых я жил и работал, точнее вынужден был жить и работать, то становилось ясно, что совсем скоро я сойду с ума. Я просыпался в шесть утра мокрый от пота и уставший с пугающей мыслью о том, что Питер и вовсе скоро перенесут в пустыню (там дешевле аренда земли), и что лето теперь никогда не кончится. С великим усилием я подымал себя с кровати, выглядывал в окно и плевался: раскаленное солнце на том же месте. Выпивал стакан теплой воды из-под крана, потом обессмысленный стоял под теплым душем. Вода комнатной температуры, комнатная температура тридцать градусов по Цельсию. Оставшаяся разница шесть и шесть десятых – дельта между всем вокруг и моим телом. Когда она исчезнет, все мы станем один и тем же. Некоторые изотерики, возможно, назовут это возвращением.

Усталым и мокрым я выхожу из дома. Усталым и мокрым возвращаюсь домой. Без аппетита жую бумажные пельмени. Пью что-то автоматически, без разницы пиво, чай или воду. У них пропал вкус. Они не воздействуют на нервную систему. Она отказала первой.

 

Мчусь в душном метро, рассматривая блестящую потом плешь стоящего впереди человека. Еду в машине, точнее стою в пробке на солнцепеке, попердывая высокооктановым топливом. Смотрю вперед, чтобы не въехать кому-нибудь в «жопу», поглядываю назад, чтобы кто-нибудь не въехал в «жопу» тебе, и охуеваю от жары, цивилизации и комфорта.

На работе восемь часов прибиваю к фанере велюр или кожу скобами из пневмопистолета. Компрессор нагнетает обороты и греется, тело двигается туда-сюда без остановки и греется. Все вокруг перегрето, кажется до предела. Это малый бизнес, мой друг. На выходе получается диван, кресло или мягкий уголок. Ими забиты все магазины мягкой и иной мебели, кажется до предела.

За день забиваю двадцать шесть тысяч скоб и в табеле называюсь обивщиком мягкой мебели или по старому – скобарем. Если я скажу, что мечтал здесь работать с самого детства, кто мне поверит. Поэтому я не буду делать подобных заявлений. Я лучше пойду пообедаю. Пообедать без аппетита все же лучше, чем заниматься самоопределением. Чем себя меньше, тем меньше мучит жара, быт, нереализованные стремления, реализованные сомнения и прочее психосоматическое дерьмецо.

И вот я запихиваю еду в свой рот, жую и слушаю разговоры моих товарищей по работе. Оказывается, на свете много чего происходит: кто-то кого-то выебал вчера, кто-то, наоборот, обломался, кто-то дал кому-то по морде, кто-то сам получил по ебалу, кто-то на спор выжрал флакон «красной шапки» и прожег дырку в желудке… Мне немного завидно – у людей есть вкус к жизни. Мне завидно, а пот капает с лишенного рецепторов носа на безвкусный бутерброд, и стекает с затылка за воротник, и дальше, грязными дорожками на теле. Стекает до самого вечера…

 

По дороге домой, ступая по улицам родного города, многолюдным и ярко подсвеченным, я, кажется, должен испытывать прилив оптимизма, радость бытия, просто радость, должен отдыхать душой, наконец. Но сандалии прилипают к асфальту, воздуха слишком мало и он перегрет, а люди в своем подавляющем большинстве тупые, опрелые и усталые, такие же как ты сам. Бредут нетрезво, окруженные аурой пивной отрыжки, без цели и смысла. Или трусят уперто с работы домой, от одного дела к другому, спеша после произведения благ, потреблять блага, подтверждая на каждом шагу соответствие социальному статусу и общественным нормам автомобилями различного класса, сандалиями от кутюр, китайскими кроссовками, ямайскими трусами, приверженностью определенной системе быстрого питания. Так мы и существуем в непрерывном движении, поддерживаем, жизнедеятельность свою и города и страны и мира, и не приближаемся ни на шаг к ответу на вопросы вечные: зачем мы здесь и кто мы такие? Массовка. Статисты. Зерно в элеваторе. В философской казуистике нет двух одинаковых зерен. Но попробуй, объясни это ветряной мельнице. Она мелет себе и мелет. И все зерно пойдет на хлеб.

Вероятно, мы уже не сможем остановиться, вероятно, это прогрессирует парниковый эффект. Наверное, чтобы начать хотя бы замечать друг друга мы нуждаемся в понятной общечеловеческой идеологии, нам нужна хотя бы минимальная стабильность и социальные гарантии. А этим летом их отсутствие почему-то особенно остро чувствуется. И я понимаю, что наше движение не просто бесцельно, оно бесцельнонаправлено. Мы замечаем друг друга только когда сталкиваемся или толкаемся, а так никто никому не нужен. Когда начинаешь об этом думать, становится еще более душно, как душно человеку, который неудачно повесился на собственном галстуке. Да, летом еще и не такое бывает.

 

Теплолюбивые зулусы и папуасы считаются чемпионами по количеству и качеству секса по причине того, что круглый год ходят голые и мало работают. Целый месяц я прихожу домой и вижу свою женщину голой, она сидит дома и не работает. Я смотрю на ее большую жопу, формой напоминающую мое сердце, и не хочу ее. Ведь мы не зулусы. Мы давно не занимаемся этим. Мы просто лежим, сбросив на пол одеяла, на разных кроватях, молчим и медленно умираем от жары. В последнее время мне кажется, что виновата не только жара. Допустим, ее нет со мной день, два, неделю, ее отсутствие не угнетает меня. Напротив, я почти рад, что воздуха стало немного больше. Несколько раз я пытался поговорить с ней на эту тему. Но она не слушала меня. Она смотрела сериал по телевизору и плакала: как я понял, там кто-то все время обещал жениться на героине, но вопреки обещаниям не женился, и все вокруг знали, что он не жениться, кроме самой героини. Там у них тоже стояло нескончаемое лето, и они тоже все тронулись. Единственно, что там было правдой, так это то, что им тоже всем было наплевать друг на друга.

 

Иногда мне хотелось позвонить другу детства, узнать, как идут у него дела, как он выносит все это. Мне хотелось услышать хороший бодрый ответ, мол, все в порядке, да ты и сам не раскисай, держись, ничего сверхобычного не происходит, просто жара, в крайнем случае, сходи, сдай анализы на яйца-глист. Но мой друг давно уже пил. Пил пиво, вино, водку, спирт, бытовую и авто-химию. Он к счастию еще жил, но телефонную трубку брал редко, а узнавал меня еще реже. Наши дома располагались на соседних улицах, но мы с ним давно жили в разных вселенных.

Лишенный привычных условий обитания, испытывая недостаток воздуха, перспектив, общения я чувствовал, что перегреваюсь окончательно. И тогда чтобы не свихнуться, я решил сочинить себе собеседника, который мог бы объяснить мне, зачем и почему все происходит и несет ли происходящее, равно как и существование вообще какой-либо смысл. И по ночам, вместо сна, я начал вести о нем подробный дневник. Я попытался создать ему идеальные условия для мыслительной деятельности, рассудив, что, ограничив его в возможностях, могу сделать его ущербным, а значит неспособным к объективному анализу окружающей действительности. Для начала я назвал его в честь первого супермена созданного в литературе великим Франсуа Рабле – Гаргантюа. Затем я постарался вложить в его тело дух воина, интеллект шахматиста и здоровье Порфирия Иванова. В деньгах он не нуждался, я позаботился об этом, продумав для него систему почти легальных оффшоров, таким образом, Гаргантюа мог не унижать себя наемной работой. Его женщина была сказочно красива и имела все качества, необходимые для того, чтобы мужчина чувствовал себя сильным и одновременно защищенным рядом с ней, то есть была практически негативом моей женщины. И только жопу я оставил прежней. Квартира, в которой Гаргантюа жил была просторной современной квартирой, способной, однако, выдержать осаду превосходящих враждебно настроенных сил. Кроме того, Гаргантюа являлся гражданином малонаселенной достойными людьми страны с умеренным климатом.

 

Проверив все детали еще раз и, апгрейдив компьютер, за которым ему предстояло писать, я запустил героя в его владения, и стал ждать, когда он начнет творить, выражать на бумаге мысли, которые помогут мне, которые, возможно, спасут мир. Но Гаргантюа повел себя странно, он не интересовался своими финансовыми делами, не любил свою женщину, не упражнялся в гимнастическом зале, питался в Макдональдсе (до сих пор не понимаю, как он появился в вымышленной мною стране). Умеренный климат вызывал у него риниты аллергического характера. Гаргантюа лежал на диване и смотрел сериал, тот самый, в котором все ебнулись от жары. В перерывах между сериями Гаргантюа пил. Он пил все что горит. И если до лавки с виски было дальше, чем до лавки автокосметики, он покупал автохимию.

Я уже хотел сжечь героя вместе с дневником, когда понял, что Гаргантюа испытывает страдания. Естественно, я не мог понять их причину, да и не пытался понять. Как мне казалось, мы были с ним слишком разные и в разных условиях находились. Я просто перестал следить за ним и предоставил самому себе.

Выждав некоторое время, я решил проверить, как идут дела у Гаргантюа, и был удивлен тем, что живет он неплохо, держит отличную форму и главное полон позитивных эмоций. Оказалось он пишет! Ни за что не догадаетесь о чем.

«Этим летом один день был похож на другой…» – писал он. И далее по тексту…

Пожалуй, мне стало легче, по крайней мере, я кое-что понял.

Я понял, что выбора у меня нет.