Ольга Шипилова
Рассказ
На чтение потребуется 15 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
В больничной палате негде было укрыться. Здесь всюду властвовал невыносимый бесконечный глухой стон. Его издавали все одновременно. Казалось, он исходит не от людей, а от шести железных кроватей, от несвежих наволочек и скомканных простыней, то там, то здесь прикрывающих дышащие неподвижные глыбы мужских тел, обезображенных болезнью. Тяжёлый дух шатром висел под самым потолком, временами грузно колыхался, взбудораженный порывами ветра в распахнутом настежь окне. Всякое дуновение его приносило запахи горячего асфальта и сухой земли. Запылённые занавески вздувались парусами, необузданно хлестали грязные стёкла и подоконник в мелких серых песчинках. Он лежал возле окна на боку, подтянув под себя тонкие посиневшие ноги, отвернувшись и от стонов и от самой палаты, как можно сильнее вжимался правым ухом в мякоть перьевой подушки. Хотелось уснуть, чтобы забыться хоть на мгновение, но сон не приходил. За окнами жарил июльский полдень, гневно метались занавески, посыпая подоконник и его сжатые, перекошенные губы злым песком. Старик не понимал, зачем он здесь. Тело немного подводит, капризничают ноги и руки, вместо слов – мычание, но он – не они, он – не бревно. Его рассудок свеж и чист, мыслей много, и бодрость тела непременно должна вернуться: если не сиюминутно, то постепенно, со временем. Уже неделю в госпитале, а так ловко приросло это обидное «дед», «старик». Да разве всё так? Чуть больше семидесяти, ещё мужчина! Раньше никогда не болел: военный человек, добрая закалка, молодецкая выправка. И так неожиданно сдал… Нет, не сам так решил, дочка, любимая перепёлочка. Отделение, в которое его доставили, было скверным, тёмным, смердящим смертью, уж этот запах он ни с чем никогда не спутает, для больных с тяжёлым поражением головного мозга. Старик никак не хотел смириться, что теперь он – один из них, один из этих гниющих живых мертвецов, испражняющихся под себя. Преданным щенячьим взглядом молил дочь не отдавать его сюда, а она, перепёлочка, вытирала сухие покрасневшие глаза крошечным кулачком, приговаривала: «Надо, папа, надо!». Тогда он вспомнил, как вёл её с двумя огромными бантами на голове в детский сад. На полпути она упала на четвереньки, обхватила его колено упрямыми руками, по-старушечьи запричитала. Он опустился на корточки перед ней, обнял за худенькие плечики, плачущую, вздрагивающую, провёл пальцем по щеке: «Надо, Танечка, надо!». Жизнь, вся наша жизнь – взбешённый бумеранг, тяжелеющий с годами. Поздний ребёнок, раннее вдовство. Старик попробовал свою руку, она подчинилась. Радуясь нелёгкой победе, он дотянулся до подоконника, там всё это время молчал старенький мобильный аппарат. Старик поднёс его к глазам. Звонков не было, но батарея разрядилась. Он пошарил по подоконнику, отыскивая зарядное устройство. С одиннадцатой попытки, он сосчитал, мозг отчётливо улавливал каждую деталь, сунул её в гнездо телефона, провёл огрубевшей кожей ладони по стене, нашёл розетку. Всё – телефон получает энергию. Теперь не страшно, теперь он всегда на связи. Успокоившись, старик снова упёрся ухом в подушку. От неизменного положения ушная раковина ныла, затекло правое плечо, но он боялся перевернуться: на спине несколько пролежней. И это за неделю! Санитарки заругают. Хотя так лучше. Если вытянуть шею, можно рассмотреть больничную дорожку, два танка, боевых, настоящих, и ещё фонтан. Там сушит газоны июль, блекнет трава, гуляют пациенты из кардиологии. Почему он не в кардиологии? Мог бы тоже гулять, или хотя бы на коляске… Лишь бы иметь возможность поджидать у центрального входа свою перепёлочку. Тоскливо сжалось сердце. Заныло. «А вдруг инфаркт?» – встрепенулся старик. Тогда точно в кардиологию, только бы не здесь, где тюрьмой сомкнуты стены и пищат совсем рядом, должно быть, палаты через две, аппараты блока интенсивной терапии. А там смерть. Он знал это точно. Вчера ночью одному из больных его палаты стало плохо. Прибежала заспанная толстая санитарка, за ней – сердитая медсестра, увезли в блок. А потом, он сам это видел, дверь была открыта настежь – жара… Своими глазами, не знающими сна, видел: под утро катили к лифту накрытую каталку, груду тела на ней под простынёй, неподвижную, замершую, грустную. Ровно в восемь место старого пациента в палате занял новый пациент, такой же большой, стонущий. Но он – не они, он – не бревно, он всё видит и слышит, и ему не всё равно, где жить и как умирать. Только не здесь, где угодно, но не здесь. Мысли о смерти заставили старика снова сделать усилие над собой. Слабая ватная рука приподнялась тонкой плетью над высыхающим телом. Опустилась на бедро. Болезнь пила его всего медленными, уверенными, затяжными глотками. Дрожащие росинки прозрачной жидкости в системе капельницы не успевали за ней. Раз – в вену проникала кроха жизни, два – облизываясь, сглатывала её немощь. Старик провёл рукой от колена до бедренной кости. Наготу прикрывал взмокший от жары подгузник. Стыдоба! Рвануть бы со злости ненавистные липучки, освободить тело от постыдного унизительного седла! Нет, рука не настолько сильная. Да и разве велено? Снова поднимут крик медсёстры, иная и шлёпнуть может. А из подгузника тянется длинная трубка до самого больничного пола – катетер. Когда его ставили, старик едва не лишился чувств: и боль и позор. Хотелось кричать от безысходности, от беспомощности, от того, что никак не мог себя защитить. Он махал на медсестру непослушной рукой, мычал, пытаясь оборонить хоть то последнее, что оставила для него болезнь – своё тело. Сейчас оно ему больше не принадлежит. Всему чему угодно: медсёстрам, санитаркам, подгузнику, капельнице и катетеру, но только не ему. Старик тяжело вздохнул, к глазам подступили слёзы, а раньше никогда не плакал. Если бы только Танечка была рядом, присела бы аккуратно на краешек кровати, провела бы тёплой ладошкой по голове, прижалась как в детстве: «Папка, папочка, пойдём домой!» – «Забери меня, доченька, моя перепёлочка!». Ведь ещё не старик, нет! Дома и стены лечат, дома всё пойдёт на лад! Вернётся и здоровье и молодецкая выправка, только бы не здесь, где шатром висит дурнота. В дверях что-то гулко лязгнуло. Старик сжался. Хоть бы не за ним! Неспешно, зная, что добыча никуда не денется, в палату забиралась каталка, клацала холодными колёсиками, оскаливалась, хохотала. За ней – голубой медицинский костюм, неопрятный, застиранный, с полинявшими желтоватыми пятнами. Шаркающие медленные шаги, скрежет металла, тяжёлое сопение санитарки заставило палату замолчать. Стон в одночасье прекратился. Простыни поползли по ожившим грудам, стараясь их спрятать, укрыть хоть немного. Кровати копошились, старик видел это не однажды. Всякий раз, когда и колесики и синяя дерматиновая каталка ещё в дверях палаты начинали устраивать ежедневную перекличку, брёвна воскресали. У кого рука, у кого нога, у кого только шея, не важно, все эти части истерзанных, опухших, накаченных жидкостями человеческих тел приобретали признаки жизни, возвращали утраченное движение, пытаясь защитить себя тем немногим, что принадлежало им. Старик приподнялся, повернул голову. Каталка двигалась к нему. Она уже отпихнула собой, требовательно, бесцеремонно, соседнюю притихшую кровать, стараясь пришвартоваться к бортикам его постели. Голубой костюм ударил по ним. Бортики, ойкнув, подчинились, сложились. Старик дрожал: сейчас будет больно. Его кровать дёрнулась, подалась вперёд, резкий выпад её заставил хрипеть, всё тело вместе с кроватью шухнуло санитарке к ногам. – Лежать! – скомандовала она, и, сняв с головы голубую шапочку, обтерла потное лицо. Старик рассмотрел его: красное, с бычьим взглядом. Как неловко сейчас лежать перед такими глазами в подгузнике да ещё с катетером! Санитарка ухмыльнулась, уставилась на подоконник, на котором старенький мобильный телефон сосал через тонкий провод электрическую энергию. – Ну ты, дед, даёшь! – раздался глубокий грудной хохот. Раньше старик любил такой. А сейчас стало страшно. – Нет, ну вы полюбуйтесь, умирать собрался, а всё как ребёнок! Санитарка рванула провод, телефон вскрикнул, полетел между кроватью и подоконником, громко стукнулся о батарею. Его детали, как фрагменты человека, напоровшегося на мину, ударной волной разбросались по полу. – Убили! – закричал старик. – Убили! – Чего ты там мычишь, дед? Не мычи, всё равно говорить не можешь! – рассердилась санитарка. – Ты пойми, старый пень, это не положено! Подоконники должны быть свободны от вещей. Дошло? Тонкий чёрный провод зарядного устройства обречённо раскачивался, зацепившись за прикроватную тумбочку. Старик плакал. Это была последняя нить, на которой больше никогда не возникнет, не появится умный тихий аппарат, связавший его с миром живых, с его Танечкой, с родным домом. – Погоди дед, вон того проверю! – санитарка шагнула к кровати напротив. – Опять обделался?! Ух, как же вы мне все надоели, и сами не живёте и другим не даёте! Старик видел, как безнадёжно дрожала простынь, шаталась в испуге кровать. – Чего мнёшь-то всё под себя? – ругалась санитарка. – Опять шерсть свою раскидал, ох, хоть бы они у тебя все повылезали, бородой он трясёт! – Зина, перестань! – в палату бесшумно, почти на цыпочках, вошла молоденькая медсестра. Старик выдохнул. Вот она, его избавительница, хоть кто-то заступится! Девушка была хрупкой, тоненькой, темноволосой. Как его Танечка. Милое существо, не способное на злость. Ещё не зная эту девушку, старик уже полюбил её. – Не надо, Зинуль, нервы побереги! Нам ещё в ночь с тобой, а ты себя уже извела! Разочарованно старик отвернулся. Пусть делают что хотят! – Зинуль, – грузим деда, давай, ты в ногах, я – в голове! Цепкие руки ухватились за края простыни, рванули вверх, потом в бок. Старик почувствовал, как сердце едва не оторвалось от сосудов, ломануло в плече, затем в ключице. Острый копчик первым почувствовал грубый фарш запрелого подгузника. Потом позвоночник ощутил липкий дерматин каталки. Рядом шлёпнулся мешок для слива мочи. – Ух, и тяжеленный гад, – выдохнула Зина. – Ничего, хорошая физическая нагрузка! В спортзале девушки не такие тяжести поднимают! – подмигнула медсестра. Каталка дёрнулась, перевела дыхание, легко двинулась вперёд. Быстро, почти играючи. – С ветерком деда прокатим! – засмеялась медсестра. Его катили долго. Сначала по коридору, тёмному, затхлому. Затем был грузовой лифт. После – коридор первого этажа госпиталя. Редкие посетители бросались в стороны, прижимались к стене. Старик, поверх которого накинули простынь, походил на покойника. Покойников люди боятся. Перед дверями рентген-кабинета каталка опять отдышалась, с новыми силами продолжила движение в глубину прохладного зашторенного помещения. – Не переживай, дед, – склонилась над ним медсестра, – сейчас снимок сделаем и всё! Она была добра к нему, снова похожа на Танечку, на его перепёлочку. Такие же бездонные глаза, та же полуулыбочка, едва заметная, как тень, скользящая по фарфоровому лицу. Он опять её любил, он опять в неё верил. Даже это обидное «дед» был готов простить. Ещё не старик, но и она – пока не женщина, дитя, милое неразумное дитя. Его тело снова подняли на простыне, снова рванули вверх и вбок. Он оказался на столе снимков рентгеновского аппарата. Санитарка Зина потянула липучки подгузника, скривилась. Теперь на нём не было ничего. Трубка мочеприёмника полностью обнажилась, уродливо выгнулась жёлтым червём, переполненный мешок колыхался рядом, как огромная медово-слизкая медуза. Стало стыдно и снова страшно. Стол был холодный, твёрдый, на секунду показалось, что, должно быть, такие столы есть в морге, и старик задрожал. Белый халат медсестры находился у самого уха. Старик повернул голову, посмотрел на колени под ним, на подбородок, на заострённый нос. Девушка почувствовала его взгляд, ласково опустила к нему голову, прошептала: – Потерпи, дед, сейчас чик и всё! Старик, расчувствовавшись от её доброты, боясь холодности рентген-аппарата, неожиданно для самого себя обхватил острые девичьи колени, уткнулся лицом в тонкие ноги, в тёплый халат, жадно вдохнул запах жизни, живого тела. В этот час он был напуганным ребёнком, ждущим нежности пусть не от матери, но хотя бы от той, кто матерью может стать. – Ах ты, чёрт старый, – закричала девушка, – скоро умирать, а всё туда же! Медсестра с силой отпихнула его слабую голову от своих коленей, ударила по рукам. – Зина, ты это видела? – Ничего, я ему устрою! – хмыкнула Зина и показала старику свой красный кулак. – Вот только в палату вернёмся! Горькие слёзы текли по его щекам. Хоть чуточку милосердия, самую малость, и не было бы так темно в этом кабинете, в длинных коридорах, в госпитальном здании, насквозь пропитанном, как его зловонный от пота подгузник, и болью, и страданием, и отчаянием. Едва его вернули в палату, старик тут же вжался в свою подушку правым ухом, и больше не поднимал головы. Зина зло заправляла его высохшее, измученное тело в новый подгузник. Он больше не помогал ей. Чувствовал, как она яростно выкручивает суставы, рвёт простыню под ним, желая заменить её свежей. Теперь старику было всё это безразлично. Вдоволь наплакавшись под рентген-аппаратом, он больше не хотел жалости к себе. Не было страха, стыда, чувств. Только внутренний холод от происходящего. Где-то глубоко в сознании зародилась уверенная мысль, которая приносила облегчение: если нельзя покинуть это отделение на своих ногах через центральный вход, то всегда можно попрощаться с ним на каталке через морг. Блок интенсивной терапии больше не казался угрожающим, и писклявые аппараты уже не наводили тоску. Всё равно! Какая разница, как?! Лишь бы не здесь! Когда принесли ужин, он не встрепенулся, как бывало прежде. Медсестра пыталась его накормить. Он сжимал зубы. Она сердилась. Не выдержав, бросила ложку на тумбочку, выругалась. Ему не было страшно, уже нет. Хотелось, чтобы поскорее закончилась никому не нужная борьба. В душной палате из шести стонущих кроватей никто не хотел умирать, но уже и не жил, а те, что лавировали между кроватями в белых халатах и синих костюмах, не жаждали продолжения этой полужизни. Старик приподнял голову, осмотрел палату, кровати, пол. На нём всё ещё лежал разбросанный старенький телефон. «Хоть бы убрал кто!» – подумал старик и ощутил, как сердце сжалось. Выпотрошенное содержимое аппарата: батарея, забившаяся в угол сим-карта – всё было напоминаем о том, что без них, собранных воедино, он теперь ничем не лучше стонущих брёвен, испражняющихся под себя. Теперь он – один из них. Дверь осторожно скрипнула, замерла, точно задумалась. Опять заскрипела. Воздух колыхнулся, тяжёлый, густой, он словно расступался перед чистотой, врывающейся клином в больничную затхлость. Старик боялся посмотреть на дверь. Он вжал голову в подушку, зажмурился. Как лошадь, уставшая, загнанная, шумно потянул воздух в себя... [...]
Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за сентябрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:
|
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 01.10.2024 Журнал НЛ отличается фундаментальным подходом к Слову. Екатерина Сердюкова 28.09.2024 Всё у вас замечательно. Думаю, многим бы польстило появление на страницах НОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Александр Жиляков 12.09.2024 Честно, говоря, я не надеялась увидеть в современном журнале что-то стоящее. Но Вы меня удивили. Ольга Севостьянова, член Союза журналистов РФ, писатель, публицист
|
|||||||||||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|