Птица не может не петь

На чтение потребуется 15 минут | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Скрипка умолкла на рыдающем взлёте. Зал взорвался, на сцену летели цветы. Виталий стоял, невысокий, спортивно-подтянутый, в чёрных вельветовых брюках и чёрной футболке с белой полоской наискосок, скрипка в левой руке, правая к сердцу, кланялся как-то робко, смущённо, улыбка смущённая.

Он ли это, с детства задира, драчун?..

Рос в деревне Матвеевской, сразу за сталинский дачей, теперь здесь Москва, её «спальный» район, а тогда был совхоз, в нём хороший фруктовый сад, где отец служил водовозом. Мать сидела с детьми – шесть мальчишек, он, Виталик, был младшим, братья (вредные!) – каждый пытался командовать им, помыкать, малыш огрызался, отбивался как мог, чаще всего кулаками, вот и стал драчуном.

В школе был круглым отличником.

Однажды отец (по пьяному делу) купил ему скрипку – «с аванца»!

– Виталька... Научись! И игра-а-ай. Ты у меня...

«Музыкалки» в Матвеевской не было, бегал в Очаково. Там тоже он лучший, на диво способный.

Выпуская, его направляли в училище, но он не пошёл, увела иная стихия – поэзия, Литинститут. Стихи писал сразу на музыку, подбирая по смыслу мелодию, читал их и пел вперемежку со скрипкой. Студенты-поэты не признали такое: «Цыганщина-молдованщина», – говорили, кривясь. Они – гении, а он парень двора: петь – во дворе, на скрипке играть – во дворе...

Профессор тоже не лучше сказал:

– Мы не артистов готовим. Поэтов!

Виталик в отчаянье.

Говорят, Ярослав Смеляков проучился тут сорок с лишним минут, до первого перерыва. Виталий держался год.

 

Что теперь? Родители умерли, братья-бродяги кто где, кто в тюрьме, кто в бегах, он остался один. Когда матвеевских, перед сносом деревни, расселяли по разным районам, наш герой губы сжал, заупрямился: «Только здесь! Где родился – там и умру». Фруктовый сад пока ещё оставался совхозным, Виталька жил до зимы там в сторожке, а потом – где придётся, кто приютит. Начали строить большой круглый дом (первый в Москве!), от него пойдут улицы веером. Туда и подался. Руки у него не крюки, за что ни возьмётся – всё может. Прорабу на стройке находка и только!

В первой панельной хрущёвке на улице Веерной получает жильё – взамен снесённой избы.

Работая, пел – бормочет, бормочет что-то, вдруг запоёт. Приходит домой и сразу за скрипку – проиграть напетое днём, снова поёт и снова играет, обо всём другом забывая. Утром идёт на работу... Да какая работа? Вот дома была работа! Понял: со стройкой надо кончать. На первое время, месяца на два, деньжонок скопил, а потом – поют же, играют в переходах подземных, в метро, в электричках и просто на улицах в людных местах! Нищенство? Нет, это не нищенство. «У артистов сцена, а мы – где хотим!» – так решил. Книг, учебников разных, пособий – полно! Читал, занимался. И пел-играл на Арбате, чаще всего в переходе подземном (широком, где рисуют художники), вечерами перед ним полукругом стояла толпа, ему аплодировали, иных уже стал примечать – приходили почти ежедневно, даже кивали ему, приводили друзей. Чем не концерты! Хорошо зарабатывал, налог платил добровольно, удивляя этим инспекторов.

Лучшие друзья у него – одноклассники из бывшей деревни Матвеевской, их тоже тянет в родной уголок и они приезжают сюда, к Витальке, у него собираются. Это такое братство! Знали друг друга во всех проявлениях: дома, на улице, в школе, на танцах, в походах, гуляниях, драках... Ненадёжные отпадают, остаются самые верные – не расколоть, не вселить подозрение! Ближе всех ему Витька Рыжий, теперь уже Виктор Рыжов, ВГИК кончает, снимает фильм. Он Витальку считал (так друзьям говорил) «дико талантливым». Поклялся: «Сделаю всё, чтобы стал он известным!» А ему предложил:

– Я введу тебя в свой сценарий – так, как есть: поёшь на улице, тебя замечает некий модный маэстро, приглашает в концерты, и ты становишься знаменитостью. Это в фильме. А потом ты снова идёшь на Арбат, и тебя действительно приглашают на сцену. Продюсеры будут искать тебя!

– Авантюра, – слышит в ответ.

– Никакой авантюры. Придумаем тебе псевдоним, он за тобой и останется, под ним пойдёшь на эстраду... Вилар, например.

Кандидат в знаменитости морщится:

– Что-то нерусское. А я русский. Русский я, Ларионов Виталька!

– Так это и есть Ларионов, Виталий Ларионов, сокращённо – Вилар. Необычно? Публика любит такое.

– А я не люблю. Не хочу такой публики.

– Зато я хочу. Фильм мой, и я хочу необычного. В конце концов, я делаю тебе рекламу. Ну, будешь ты Ларионовым, и что? Никто не запомнит – мало ли у нас Ларионовых! А тут Вилар! И вдруг выяснится, что это не вымышленный персонаж, а реальное лицо, реальный скрипач, поэт и певец, выступающий на Арбате. Фурор! Как знать, может, и меня запомнят именно за Вилара: а-аааа, скажут, это тот, у которого снимался Вилар! Так что, считай, решено. Я решаю! А ты пока ещё и не ты, а мой персонаж – как хочу, назову его. Потом уже, когда будешь известен, можешь стать Ларионовым, дело твоё.

Говоря это, молодой режиссёр опасался, что Виталий сейчас «взбрыкнёт», как делал он часто, скажет «нет», сожмёт губы, и всё, не уговоришь, не упросишь. Но Виталий молчал, думал. Махнул рукой: а-ааа, делай, как хочешь! При всей своей взбалмошности сознавал: чтобы на сцену попасть, нужна «товарная марка», бренд, как теперь говорят.

 

Так и было потом, да чуть не сорвал всё артист новоявленный. После успешного фильма и приглашения на эстраду упёрся: только сольный концерт!

– Не хочу в это стадо! Рядом с попсой? Рядом с Киркоровым? Ноги в раскорячку и трясти головой?

«Бзиком» назвал это Рыжий и стал укорять:

– Сольный ему! Сначала покажи себя в сборном. Покажи! И тогда тебя выделят... А тебя выделят. Вот представь: объявляют твой номер, ты выходишь на сцену со скрипкой, в том же облике, что и в кино, в тех же чёрных вельветовых брючках, в той же чёрной футболке с белой полоской – прямо из фильма, с экрана появился Вилар! Взрыв! После этого, уверен я, ты нарасхват.

Удивительно: безудержный Ларионов вдруг сдался.

И вот он стоит перед публикой, зал ликует, он тоже в душе ликует, хотя и смущён. В лице его не было ничего примечательного, разве что шрам на щеке, бороздка – отметина давней драки, мужества ему прибавляет. А смущён сейчас он сомнением: его ли тут видят? Вилара из фильма, скорее всего.

 

...Успех не сразу пришёл. Сначала были Дома культуры, какие-то клубы, потом и большие сцены. А теперь уже – самые высшие, главные.

Он не считал себя ни скрипачом, ни певцом, и поэтом себя не считал, тем более композитором, всё это вместе в нём – как назвать? Убрать музыку – не будет стихов, петь перестать – споёт ли другой кто? Знатоки говорили ему: «Занимайся чем-то одним, либо скрипка, либо стихи, иначе – и ни то, и ни это».

– Не слушай их! – Рыжов отрубил. Он и себя убеждал, и друзей: «Вилар – явление уникальное! Песни сами рождаются в нём, стихи и музыка вместе – пусть он сам и поёт их, птица не может не петь». Ему понравилось сравнение с птицей, не раз повторял его, иногда добавляя: «Это от гения! Неуёмная вспыльчивость, в глазах сумасшедшинка... Всё от гения!»

Выступая, Вилар замечал: зал взволнованно оживает при переходе от скрипки к пению и от пения к скрипке, потому находил такие слова, такую мелодию, какие заставляли рыдать или вскакивать с мест, аплодировать. Выплёскивал чувства свои, будь то любовь, природа, родная страна.

Концерт начинал вроде бы с извинения: «Я Ларионов Виталий, а Виларом назвал меня Виктор Рыжов». Произнесёт эту фразу с улыбкой, вызывая улыбки ответные, и скрипка запела – вступление к песне. Поёт: «... ливень хлыстами хлестал, кисти рябины на землю бросая». Умолк, скрипку к плечу – такая светлая музыка полилась! Озаряется зал. «Слово о матери»... – кто-то смахнёт слезу, кто-то радостно улыбнётся.

Он на сцене творил, не повторяясь ни разу, всё что-то новое, новое – не терпел повторения. Ничего не делал, как все, как другие. Зовут в телестудию поучаствовать в шоу, очередную «звезду» поприветствовать – кто ж не пойдёт лишний раз показаться? А он – «извините». Не захотел и машину купить, ездит в метро, ходит пешочком. Днями шёл к своей Веерной, видит в сквере стайку ребят, один на гитаре бренчит и поёт:

Никуда не ходи, ничего не проси,
А по правде живи, сыночек.

Свернул к ним:

– Слушай, парень. Подредактируй немного: не «ничего не проси», а «ни о чём не проси», так будет правильнее.

– Какая разница?

– Подумай – поймёшь. И ещё: не «по правде живи», а «живи по правде», ударение на «правде».

– Так не я ж написал!

– Шаляпин тоже не писал «Соловья», Пушкин с Чайковским, там слова: «Разлучили злые люди», ударение на «злые» – Шаляпин и так, и этак тянул эти «злые» – не получалось, как хотел. Переставил слова: «злые люди разлучили» – тут уж он поигра-а-аал голосом на «разлучили»! Зал зарыдал.

Паренёк внимательно посмотрел на него. Узнал? Нет, не узнал. Хорошо.

 

Недавно Виталий ввязался в драку, защищая лежачего от пинков, а поколотили – его. Подумал потом: «Знали бы – может, не стали бить». И тут же: «Нет, пусть лучше не знают». В драки встревал частенько. Взахлёб рассказывал Рыжему, как он, ловко пригнувшись, «врезал» одному, другому…

– Тебя убьют одним часом.

– Попробуют! Я тренируюсь, владею приёмами. По утрам ухожу в наш матвеевский сад, бегаю, прыгаю, отжимаюсь. Мне это надо, хулиганов полно, особенно пьяных, хамят, дерзят, на замечания огрызаются. Этих я укрощаю отменно! Ноги у пьяного слабые, садану его по плечу сверху вниз, и он падает. Эффектно!

– Да-ааа, тут уж действительно хорошо, что тебя не узнают.

Рыжий окинул взглядом сначала его всего, потом его комнату, сказал, будто так, между прочим:

– Зарабатывает вроде недурно, а обстановочка у тебя!..

– На кой она чёрт мне нужна! Я деньги коплю, уже прилично скопил, ни от кого не скрываю, налог плачу аккуратно. Мне деньги нужны, очень много денег. Сад матвеевский в запустении, брошен, алкаши вечерами жгут там костры, пьют, ломают деревья, бомжи ночлежку устроили. Хочу восстановить его, яблоней подсадить, загородить хорошо, сделать аллейки там, клумбы разбить, скамейки поставить, урны... А потом передать ветеранам. Или школе. Ребята будут за садом ухаживать, а яблоки – куда хотят. Тем же ветеранам... Нет, сад лучше отдать ветеранам, а школьники пусть помогают им. Думаю, управа наша против не будет. Видишь, сколько дел у меня!

– Одному тебе не управиться. Найми помощника.

– Плутовать будет.

– Ну, женись, жена пусть этим займётся.

– О, это да! Это бы да!.. Только где её взять, жену?

Рыжий на это не мог ничего сказать, знал он повадки друга. Виталий легко влюблялся, на взлёте бывал, хвалился: «Женюсь!» Невеста уже приходила к нему домой, и тут наш Вилар остывал: близость с женщиной считал вершиной любви, а любви-то и не было, святое слово «люблю» произнести он не мог. На том и конец влюблённости. Прочитал где-то: творческий мужчина – недостаточно мужчина для обычной женщины, как и творческая женщина – недостаточно женщина для мужчины обычного, потому творческому следует быть с творческой. Но творческих женщин он избегал. «О её сексуальных наклонностях ходят легенды», – с этого (самого главного!) начинаются ныне многочисленные интервью с разного рода артистками. На сцене, считал он, полно извращенок. А от женской поэзии пахнет водкой и табаком. Сам не курил и не пил, только в доброй компании пил, как пьют все нормальные люди, а дома (с устатку, с морозца или в плохом настроении) – готовил себе ликёр, яично-молочный ликёр. Попробовал где-то в гостях, понравилось – женский напиток! Взял рецепт (литр шестипроцентного молока, два желтка, ванилина две пачечки, сахара двести граммов, водная банька – почти до кипения, остудить и влить 125 гр. спирта), глоток-другой из горлышка – отлично, больше ему не надо.

Так и стал привыкать к одиночеству. Опять же где-то он вычитал: «Я в обществе более одинок, чем дома один. С собой мне не скучно».

 

Как видим, Вилар жил свободно. Выступал он лишь там, где хотел, делал то, что хотел, ни в чём себе не отказывал, ограничений не знал. И совершенно не думал о славе. Когда его наградили (орден Почёта выпал ему!), спокойно сказал: «Да что они!»

Вручали награды в Кремле. Виталий явился туда в своей «униформе» – вельветовых брюках и чёрной футболке. Его не пускали:

– Костюм нужен, галстук, а ты?! Куда орден-то будут цеплять?

– На шею повесят... Ну не носил никогда я костюма, и нет его у меня. Костюм, галстук – это буду уже не я. Корова в седле.

Куда-то звонили, кто-то вышел к нему, усмехнулся, помялся, тоже кому-то звонил. Пропустили. Ордена вручал Президент. Благодарили кто словом, а кто поклоном, а кто и речью ответной. Виталий, пожав президентову руку, взглянул на свой орден, выпрямился и – неожиданно для себя и для всех – запел:

Ты на веки во мне, Россия,
Я на веки, Россия, твой...

Смотрит: президент улыбается, награждённые аплодируют. А он пропел и смутился.

ыжий не мог ничего сказать, знал он повадки друга.Р «Ну удумал! – упрекал себя, возвращаясь домой. – Вот бы все и делали что взбредёт!.. Захлебнулся свободой ты, вот что!» И полезли в голову разные «высокие» мысли: как ту грань уловить, где свобода кончается и начинается вседозволенность, безответственность? «Так ведь можно чёрт знает к чему придти!» – сделал вывод. Даже стал опасаться свободы – верно, не столько своей, как чужой: «Дельцы разные – они ведь тоже считают себя свободными! Или попса на эстраде – под видом свободы заразу несут, отраву. Телевизор – одна несусветица, мерзость, опошляют всё русское». Рассуждая так, Виталий неминуемо переходил на политику. Более всего возмущала его Госдума, видел нередко дебильные лица – и близко их подпускать нельзя, а они заседают там, что-то решают.

– По спискам их выбирать... Нелепость! – говорил раздражённо Рыжему. – Сами зарплату себе назначают, привилегии разные, а работать их нету. И не ходят, пустой зал. За что мы их кормим? Вспомни, как в нашей Матвеевской пастуха нанимали – собирались все и решали, сколько платить. Будет плохо пасти – уходи, другого наймём. А депутата негодного отозвать невозможно. Нелепость! У них там своя жизнь, ничего общего с нашей. И министры тоже...

– Да брось ты об этом! – пытается осадить его Рыжий. – Вот далась тебе эта чёртова дума, эти министры! Не стоят они того.

– Согласился бы, если б от них не зависела наша жизнь... Какая-нибудь безголосая певичка-свистушка имеет всё, а оперные певцы получают гроши. Зубоскалы эти – так называемые юмористы, изображают придурков, тоже процветают. Развелось их! Однажды смотрю на экране – юркий такой мужичонка читает рассказ. Похабщина! А в зале смеются. Будь я там – встал бы с места, поднялся на сцену, дал зубоскалу по шее и вышвырнул бы его, как паршивого кутька. Или запустил в него гнилым помидором.

– Ну, ты тоже!

– А вот и тоже! Только так, словами их не проймёшь.

– Но люди ходят на их концерты.

– Обструкцию устроить бы, а в зале ржут. Люди не становятся лучше, а хуже.

– Ну, положим, с твоих концертов они уходят хоть чуть, да лучше.

– Они и приходят такими. Те, что стадом встречают попсу, вскинув руки и влево-вправо раскачиваясь (дикость какая-то!) – эти ко мне не ходят. Пошлость захватывает, наступает, душит. Настоящая оккупация!

 

Как ни старался друг-режиссёр отвлекать его, говоря: «Ну покричим мы, пошумим – что толку? Всё равно ничего не изменишь, никто не считается с нами», Виталий срывался, раздражался по всякому поводу, кричал о какой-то драке...

И – стал хуже петь и играть. Стихи из него вырывались визгливые, музыка вовсе не шла. «Остановись! – обрывал себя резко. – Без того задёрганы люди – дай им отдушину!» Искал, искал иные слова – нет! Застыло, окаменело внутри. Нервничал, порою выл от бессилия. Нападала такая тоска, не знал, куда себя деть. Преследовало его ощущение края, конца, за которым пропасть, обрыв. Всё в нём натянуто, вот-вот лопнет струна, натворит чего-нибудь (видит себя в оковах, в тюрьме), либо внешняя сила какая захватит, сомнёт и раздавит, вся природа взбунтуется, земной шар, возмущённый, стряхнёт в тартарары...

Но перед глазами являлись одухотворённые лица людей на его выступлениях, и он успокаивался.

Ещё успокаивал матвеевский сад – можно уже восстанавливать: деньги накоплены, ищи исполнителей.

Да случай (ох эти случаи!) выбил его. Умер сосед-пропойца, бобыль-бобылём, некому хоронить. «Вот и я так умру, – подумал Виталий. – Кто меня похоронит, если не будет Рыжего, не будет друзей?» Это его подхлестнуло. Позвонил в «Ритуал», гроб заказал, катафалк, могилу на Троекуровском кладбище выкупил. Весь день ушёл на конторы – оформлял. Без бумаг у нас никуда. Денег уйму потратил, могила одна чего стоит, в Москве она по карману немногим.

На кладбище – трое служащих «Ритуала», два могильщика да он один, никого больше. Могила готова. Осмотрел Виталий её, взял лопату и спрыгнул вниз, стал подкапывать нишу для гроба, как делали деревенские раньше, чтоб земля не давила. Подсунул он гроб туда – сверху было ещё свободно. И тут его повело. Лёг на крышку.

– Засыпай! – бешено крикнул.

– Ты что, сдурел совсем? А ну, вылазь! – заорал один из троих.

– Всё равно мне не жить!.. Пропаду я!.. Погибну!..

Бросил мужикам кошелёк.

– Да за кого ты, кретин, нас считаешь?!

Кошелёк летит вниз. Виталий хотел снова бросить его, взял, но, будто очнувшись от сна (толчок изнутри!), вскочил, ухватился руками за край могилы и выпрыгнул, как хороший гимнаст. Постоял, чуть качнувшись:

– Ребята, сделайте всё, как надо. Потом выпьете, – подал им кошелёк, – тут хватит.

И ушёл, не оглядываясь.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за апрель 2011 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение апреля 2011 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.