Путешествие в «космос»

	Поделиться:

 

(из книги «Жизнь и её окрестности»)

 

 

 

Купить в журнале за май 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 18 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Отец не пил уже три недели. Не то, чтобы он был алкоголиком, и это было удивительно для семьи, что получилась такая длительная ремиссия. Нет. Он был нормально пьющий мужик, при тульской гармони, рожденный в почти украинской Воронежской области и осевший с семьей во Фрунзе, с десятилетним транзитом через белоснежную Вологду. После пятой, уже с тридцати пяти лет, он запевал любимую: «А молодысть нэ вэ-эрнэтся, нэ вэ-рнэтся во-она…». Так что никаких аномалий и запоев с продажей домашнего имущества. Вовсе наоборот. Испытывая некоторую слабость к зеленому змию, он параллельно имел собственный, можно сказать философский, взгляд на экономическую составляющую процесса пития. Покупать алкоголь за деньги он считал преступлением перед семьей, и зарплату «у шкапчик» приносил до копейки. Напиток под названием «гхорылка» он производил сам, имея для этого весь подходящий инструмент и несомненный талант в вопросах очищения и прочей послевыгонной обработки продукта.

В холодной Вологодской области, куда мы приехали из размягшего от солнца Воронежа, народ был порывистый и нетерпеливый, желание выпить возникало спонтанно и неудержимо. Люди не могли ждать, когда закончится длительный технологический процесс (смешение ингредиентов, собственно брожение, выгонка, очистка от вредных эфирных масел и т. д…) и предпочитали пропивать зарплату в её момент или «одеколонить» в долг. Одеколон стоил дешево и здорово помогал от глистов. Обычно в деревенскую лавку с утра посылалась какая-нибудь бабка, не вызывавшая у продавщицы, знавшей всех алкашей наперечет, подозрений, и говорила примерно такую фразу: «Ой! Утром хватилась – дома ни капли одеколону… дайте семь пузырьков «тройного»… За этот спортивный подвиг бабке обещалась, и чаще всего исполнялась, механизированная помощь – дрова, навоз, вспашка и т. п.

Хотя отец, как щедрый на мужские радости человек, поделился со всеми заинтересованными лицами секретом производства «напитка» – не прижилось там. К тому же, участковый милиционер, пьющая за свои деньги общественность и продавщица местной лавки не одобряли эту заезжую новацию, и считали, что надо жить как все. По честному.

Некоторые прохаживались вокруг нашего дома и принюхивались. Грамотные писали. Раз в неделю участковый приталкивал к нам на двор свой тухлый милицейский мотоцикл к отцу на ремонт (отец был механик) и показывал ему письма. После ремонта они дегустировали на кухне «напиток» и читали жалобы. Милиционер с удовольствием крякал, и после каждой стопки говорил: «не одобряю».

В общем, не прижилось. Гнал, правда, один мелкий кулак, но ночью. Чернил жженым хлебом. Пил каждый день и очень тихо. Ему прощали. Бабушка говорила – у него грудь слабая, ему без этого нельзя.

В пыльном и жарком городе Фрунзе, где наша семья обосновалась после деревенской Вологды, на самогоноварение никто внимания не обращал. Во-первых, люди жили посытнее, и от этого душевно мякли, а во-вторых, советская власть в Киргизской ССР была специфическая. Власть эта была, дай ей бог здоровья, восточно-коррупционная, и управляла по каким-то смешанным понятиям коммунизма и язычества. Всё «устаканивалось» на том, что народ говорил: «Да здравствует КПСС!» и делал свое дело, а местная «КПСС» говорила: «Омин, только что б тихо было».

Если ты своровал что-то с завода, на котором работаешь, никто и никогда не скажет – украл, в крайнем случае – вынес. Поэтому, когда отец работал на шоколадном заводе, мы питались шоколадом, а когда на молочном – всем, что делается из молока плюс шоколадом, потому что там еще шоколадное мороженое делали.

В славной столице солнечной Советской Киргизии в государственных магазинах обвешивали и обсчитывали повсеместно. Никто не обижался, потому что понимали: у продавцов зарплата 70 р. и надо как-то добирать. На базаре было все дороже, но можно было наесться и «за так», если денег нет. Ходи и пробуй, пока не лопнешь.

Осенью по арыкам плыли яблоки, и их никто не ловил. Потому что они были везде. Яблоки были красные, их звали апорт. Из некоторых делали «плодововыгодное» дешёвое вино в трехлитровых банках под названием «Капелька» и отправляли на Север для витаминов. А в основном яблоки плыли по арыкам, арыки впадали в реки и каналы, которые уносили их, наверное, в океан. Возможно, ими питались киты. По крайней мере, нам всем так хотелось думать. Ведь не пропадают же они просто так…

Я отклонился от главного. Итак, отец не пил три недели. Наш не самый маленький аппарат ежедневно выдавал по ведру горилки, и все это после переработки сливалось в дефицитные пластмассовые канистры, тщательно отмытые от автола и еще какой-то технической дряни. Отец терпел и не прикасался, литры копились…

Семья собиралась в путешествие Киргизстан – Карелия – Киргизстан в отпуск, и отец хотел удивить широтой размаха азиатско-русской души и опоить всю эту маленькую европейскую республишку своим чудным «напитком» до полного «сыта». Цель масштабная и благородная, и из-за неё стоило потерпеть...

А, вообще-то, в Карелии жила младшая и очень болезненная сестра матери. Вся родня считала, что она вот-вот умрет, и поэтому надо было её посетить.

Билеты на поезд были взяты заранее. Целое купе. Ехали папа с мамой, и я с младшим Сашкой, который еще ничего не соображал, слово «Карелия» не выговаривал, и его все обманывали. Когда он спрашивал, куда мы едем, ему говорили – в Космос. Он не знал, что такое космос, но догадывался, что это что-то очень хорошее. Старший брат оставался дома на хозяйстве. Он до последнего дня не мог поверить, что почти целый месяц будет иметь шикарную «блат-хату» в виде нашего родного дома. Это был настоящий «космос». Ноздри его раздувались…

Мать распределила полки. Отцу и ей верхние, нам с Сашкой нижние. Ехать предстояло 5 дней. Я должен был спать на полке, под которой лежало несметное, еле уместившееся в ней, количество канистр и канистрочек, а Сашка – на коробках с яблоками, которые частью наловили в арыках, частью насобирали у себя в огороде. Были еще какие-то чемоданы, с не знаю чем, которые закинули наверх.

Я был счастлив. Поезд мне очень нравился. Ночью подо мной булькало и бултыхалось, и мне снилось, что я капитан корабля и подо мной океан, полный яблок и китов. Бульканье будило биологический будильник. По пустынному коридору я шел по нужде в туалет и старался не держаться за поручни, как настоящий капитан, привыкший к качке. Унитаз я впервые увидел как раз в этом поезде. По капитански я старался попасть в него, не держась ни за что, и почти никогда не попадал. Судя по состоянию пола в туалете, в нашем вагоне путешествовали одни «капитаны»…

Сашка «дул» в горшок и, можно сказать, настоящей жизни путешественника не знал. Отец и я носили сашкины горшки выливать в окно или между вагонами. Сашка придуривался и спрашивал:

– Куда вы все вьемя моё момно деваете?

Мать днями сидела на полке с канистрами и в туалет, кажется, не ходила вовсе.

Дура! – говорил отец и брезгливо смотрел на привокзальное пиво…

Встретил нас Валентин, муж маминой сестры. Он был маленький, но легко взвалил на спину самый большой мешок с канистрами. Другой мешок подхватил отец и побежал за стремительным Валентином. Он едва успел кинуть свой мешок в люльку от мотоцикла и вскочить на уже отъезжающее вместе со своим хозяином заднее сиденье «Урала». Мы остались на перроне с мамой, счастливым и ничего не понимающим Сашкой, кое-каким скарбом и яблоками.

Я несколько иначе представлял себе нашу встречу. Я думал: подойдет человек с бородой (почему-то хотелось, чтобы с бородой), обнимется с родителями, спросит у меня: «Как дела, капитан?» и, натянув Сашке кепку на нос, скажет: «Здорово, описун!».

Мы сиротливо переминались с ноги на ногу. Мать делала вид, что так и надо. Оказалось – так и надо...

Через пять минут пришел человек и спросил:

– А Валька где? А канистры?…

Еще через пять минут мы ехали по белой дороге на брезентовой машине. Это было удивительно – среди зеленого молчаливого леса белая дорога и реки с черной-черной водой, которые мы преодолевали по скрипучим деревянным мостам. Мне очень нравилось. Почему-то подумалось, что так должен выглядеть неизведанный космос. Причем тут космос?..

Позже оказалось, что вода обычная и очень прозрачная, а только дно черное от камней. А дорога белая потому, что там был большой карьер, и из него возили белую глину. Глина падала с грузовиков и красила дорогу. Она была едкая и, попадая на одежду прохожих, прожигала её или оставляла несмываемые пятна. Поэтому машины при встрече с пешеходами, снующими по обочине, вежливо останавливались, чтобы не забрызгать. Это был очень удивительный, непривычный и трогательный ритуал. В родном Фрунзе, как и в других советских городах, в то время, машина была главнее человека и из ворот выезжала не глядя. К столбам были прибиты таблички «Берегись автомобиля», и люди береглись…

С первого дня я зауважал жителей сурового Карельского края и уважаю до сих пор. Они, по жизни, очень умело отделяют главное от неглавного и живут спокойно, как черные реки, воды которых текут медленно и философски, не зная, куда текут, и, не имея ни малейшего желания узнать. Просто положено течь – они и текут…

Когда мы подъехали к бараку, где жила мамина сестра Ольга, из него уже неслось бодрое отцовское: «А молодыстьнэвэрнэтся»…

Сестра оказалась еще меньше мужа, немножко сердитая от болезни, и все время плакала. Комната была одна, и всю её занимал большой накрытый едой стол, который с одного угла уже успели пощипать папа и Валентин. На коленях у отца сидела гармошка, измазанная винегретом. Вечер обещал быть интересным, но посмотреть не удалось. Меня и давно спящего Сашку утащили в квартиру через стенку, где жил «А Валька где? А канистры?» и уложили. Там мы, собственно, и должны были коротать быстрые летние ночи, на которые мы приехали. Хозяин все время где-то шоферил, а когда появлялся, то бежал отмечаться к канистрам и домой не заходил. Спал в машине. От него вкусно пахло бензином, фуфайка, пропитанная машинным маслом, блестела, как кожанка. Он единственный, кто обращал на нас внимание, и иногда говорил нам долгожданные слова: «Как дела, капитан?» и «Здорово, описун!». Кстати, «описун» вскоре куда-то пропал…

Дня три отец терзал гармонь и винегрет, мама с тетей Олей плакали, а Валентин невпопад улыбался и довольно качал головой. Канистры пустели. На четвертый день оказалось, что Валентин работает. Причем не просто работает, а на каком-то большом и очень вредном комбинате. В течение очередного застолья, он неожиданно посреди песни встал, надел шапку, и ушел. Тетя сказала, что у него дежурство.

Валентин был очень интересный человек…. Он был неграмотный. Не умел ни читать, ни писать. Это было очень загадочно. Есть у кого-нибудь дядя неграмотный?.. То-то, а у меня есть. Дядя Валя. На вредном, почти космическом и очень секретном предприятии он работал, невзирая на то, что был неграмотный. Я думаю, что его и взяли, потому что он был неграмотный и не мог читать секретные чертежи. Я напросился посмотреть комбинат хотя бы снаружи. Дядя промолчал. Он всегда молчал. Кто его не знал, думали, что он немой, а он был просто неграмотный и молчаливый…

Утром, в один из одинаковых дней, в шесть часов Валентин толкнул меня в бок, подождал минут пять, пока я торопливо одевался, и пошел, закрывая за собой все попадающиеся на пути двери у меня перед носом. Я, еле успевая, бежал за ним. Он обо мне забыл. Мне кажется, он жил две жизни, одну – вот эту, с тетей Олей, комбинатом и нами, и какую-то другую, которая скрывалась за его счастливой полуулыбкой полуусмешкой…

На секретный объект мы попали минут через сорок, открыв и закрыв за собой дважды (сначала он – хлоп перед моим носом – потом я за потянув за ручку) штук двадцать дверей. В здоровенном, насквозь продуваемом цеху, в одиночестве стоял дядька в фуфайке, похожий на Валентина, и держался рукой за большой рычаг. Увидев нас, он посмотрел на висящие на стене часы с мутным стеклом, дернул рычаг вниз, повесил на него рабочие рукавицы и ушел. Валентин сел на табурет возле рычага, положил голову на колени и заснул.

Под ногами что-то гудело и пыхало жаром. Пахло печеной картошкой. Ничего интересного на «атомно-космическом заводе» не было. Ровно через полчаса Валентин проснулся, дернул за ручку рычага, посмотрел без любопытства на меня и снова свернулся в калачик. Так продолжалось 8 часов. Я не удивлялся, почему Валентин просыпается ровно через полчаса. Для такого загадочного человека – это было само собой разумеющимся. «Как Штирлиц» – подумал я, пытаясь прочитать табличку «Правила техники безопасности», из которой была сделана пепельница.

Через восемь часов пришла другая «фуфайка». Дядя Валя дернул ручку в последний раз, повесил на неё казенные рукавицы и пошел к двери. Я успел втиснуться в первую дверь вместе с ним.

– Дядя Валя, а почему надо ручку дергать?..

Он не обращал на меня внимания и, как всегда, просто улыбался куда-то внутрь себя. Я повторил вопрос. Ноль внимания. После пятого раза мне стало смешно, и возле каждой двери я прибавлял бегу и, втискиваясь сразу за ним, кричал:

– Дядя Валя, а зачем ручку надо дергать?!!

С каждым разом я кричал все громче и громче, и мне становилось все смешнее и смешнее…

Дома все сидели за столом. Отцу опять мешала есть и пить дурацкая гармонь, которая так и не слезала с его коленей. Валентин, не снимая шапки, налил себе из канистры, выпил, занюхал хлебом и на выдохе сказал:

– Чтобы шлак сбросить…

– А если не дернешь вовремя?

Валентин мягко улыбнулся своей загадочной улыбкой и ответил очень серьезно:

– Взорвется всё на хер…. Поехали на рыбалку…

– Ночь, – сказал отец из-за гармошки.

– К утру как раз доедем, – сказал Валентин, поправил шапку и вышел.

Мне кажется, отец немножко боялся Валентина, может из-за того, что не понимал его, поэтому почему-то спросил меня, как большого:

– Ты поедешь?..

Мог бы не спрашивать…

Началась суета. Мать торопливо одевала меня и совала по карманам всякие пирожки, конфеты и печенье… Отец из-за гармошки просил резиновые сапоги, штаны похуже и фуфайку. Мать с трудом сняла с отца гармошку вместе с пиджаком. Штанов похуже, фуфаек и резиновых сапог было навалом, но все валентиновские, маленькие. Отец в них был смешной и взволнованный.

Дверь открылась, и показался Валентин.

– Я уже выкатил и завел, – сказал он, намекая на то, что мы долго собираемся. Мы ринулись. Валентин вышел первым и закрыл дверь перед нашими носами.

Меня затолкали в люльку, где уже был большой мешок с чем-то рыбацким. Валентин сел за руль. Отец – на заднее сиденье. Мотоцикл урчал, но не ехал, все молчали. Через минуту тетя Оля кашлянула, зашла в дом, вынесла оттуда канистру средней величины и положила мне в ноги.

«Урал» рванул так, будто мы ехали в роддом. Ям и канав Валентин не замечал. Мне кажется, к месту рыбалки он просто выбрал наикратчайший путь. Отец обнял Валентина в круговую, и они срослись в одну фуфайку. Ветер свистел…

Я проснулся оттого, что ветер перестал свистеть. Люлька лежала на боку, я в люльке, а канистра и мешок с рыбацким барахлом на мне…

Через какое-то время вернулся Валентин, молча привязал люльку толстой проволокой к мотоциклу, погрузил имущество и меня, и снова рванул. Ветер снова засвистел. Отца не было. Я подумал, что он уже там, и рыбачит. И еще я подумал, что хорошо, что канистра была у меня, а то бы Валентин не вернулся...

Мы въехали в густой лес, но на скорости это не отразилось. Через 15 минут в сумерках я увидел какого-то мужика, который бежал нам наперерез и громко матерился, заглушая рев «Урала». Валентин тоже увидел. Он оглянулся на пустое заднее сиденье и притормозил. «Какой-то мужик» оказался отцом. Видимо, позже меня Валентин потерял и его, на какой-то кочке. Отец с недовольным лицом залез на мотоцикл и снова слился в одну фуфайку, только крепче…

Через час, когда мы приехали, Валентин сказал:

– Что-то я смотрю «Урал» попер здорово… я думал «пробку прошибло», а это, оказывается, Колька оторвался…

– А я не оторвался? – спросил отец, оторвавшись от канистры.

– Много не пей, а то утонешь, – сказал Валентин.

Он быстро надул две резиновые лодки. Одну для отца, потому что он толстый и одну для нас двоих, потому что мы худые. Выплыли.

На большом сизом озере было тихо и красиво. Жизнь просыпалась неохотно. По камышам и прибрежным кустам что-то начинало шуршать и крякать, заспанное солнце лениво пыталось пробиться к нам через плотный высокий лес. Последний ночной комар куснул меня в губу и улетел. Началась рыбалка.

Вообще, рыбалка – это всегда «не клюет». Когда клюет – это добыча. Тогда устают руки, и нет того чувства, что в «борьбе обрел ты добычу свою».

У нас не клевало.

Валентин ни с того ни с сего сказал:

– Если бы мы ехали тихо, нас бы комары сожрали.

Снова захотелось спать.

– Не клюет, ...ть, как в колодце! – Валентин выговорил трехдневную норму слов за пять минут. Судя по всему, спать ему не хотелось, видимо – выспался за рулем.

Я стал смотреть по сторонам. Красиво. Мне хотелось здесь жить. Наверняка под водой была рыба, а в лесу дичь. «Здесь не пропадешь, – подумал я, – особенно с мотоциклом». Эта мысль заняла у меня где-то час.

Клевать стало резко и неожиданно, как будто кто-то скомандовал рыбам: «Клевать!», и они начали. Рыбы были небольшие, но сильные, и тянули наши поплавки в пучину очень уверенно. В наших душах осел восторг. Хотелось орать от радости, но мы молчали. Я молчал, потому что боялся спугнуть, а Валентин – потому что выговорился. За полчаса мы наудили полведра окушков, и еще клевало. Наверное, стайка этих полосатых карапузов шла в какую-нибудь речную школу и, увидев наши крючки, решила сачкануть? Они были небольшие, но и не очень маленькие, 5-й, 6-й класс примерно.

– Таскаем, ..ть, как из колодца! – шёл на рекорд по разговору Валентин.

Сзади потихоньку к нам подкрадывался отец. Ему тоже хватило минут на десять, и он простил Валентину всё.

Клевать перестало так же резко, как и начало – видно, какая-нибудь щука – классная руководительница, шуганула стайку на уроки, и все стихло…

– Обед у них, – сказал отец, и мы поплыли к берегу.

Я не хотел выплывать, во-первых – обед, это значит, по идее, должно наоборот клевать, а во-вторых, мне хотелось пописать с лодки. Один пацан мне говорил, что это прикольно. Он, дескать, пробовал. «Только, – говорил, – ты какать не пробуй: в это время может клюнуть, и упадёшь в собственное говно от неожиданности». Он, наверное, падал, что так хорошо знает. А вообще, как можешь упасть, если в это время не удишь?… Например, посадить Валентина с одной стороны, чтобы лодка не переворачивалась, думал я – самому пристроиться с другой… Теоретически мне представлялось это возможным, и к мечтам о проживании в Карелии и о мотоцикле я прибавил собственную надувную лодку и какого-нибудь верного друга одинакового со мной веса.

Выплыли. Уху решили не делать. Канитель. Канистра была цела, волки не унесли. Отец и Валентин стали её кушать и закусывать какими-то очень вкусными синими ягодами, которые я с утра не заметил.

– Гоноболь, – сказал отец, подражая Валентину в лаконичности.

Я стал собирать гоноболь в кепку с целью угостить маму и тетю Олю. Насобранное отец с Валентином хотели отнять на закусь, но я откупился печеньем и хлебом, которыми был затоварен дома.

На озере что-то заурчало, и скоро из-за кушерей показалась моторка с двумя фуфайками.

– Вина нету ли чего? – крикнули фуфайки и, не дожидаясь ответа, причалили.

Один достал нож... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в мае 2021 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: