Разговоры в ночи

 

Купить в журнале за октябрь 2018 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Наступили выходные дни. Прихватив тощий рюкзак, я спозаранку заторопился на вокзал. Хотел на первом автобусе отправиться в Ивановку, чтобы посидеть возле костра и послушать сонные перекаты, посмотреть на звёздное небо, а ежели на огонёк заглянут местные жители, тогда просидим до рассвета. И начнутся разговоры ни о чём, но в то же время обо всём и о жизни – тоже…

На улице прохладно. На вокзале мало пассажиров. Одни стоят возле кассы, другие сидят в автобусах, а некоторые дремлют, опустив головы или прислонившись к окну. Водитель захлопнул дверцы. Заглянул в салон. Следом заурчал мотор, и автобус направился по объездной дороге в сторону соседнего городка. Тихо в автобусе. Редкие разговоры вполголоса. Да и разговоры-то отрывочные. Скажут два-три слова и молчат. Снова скажут, и опять тишина. И так всю дорогу. Я сидел и смотрел в окно, за которым промелькнула деревня, следом – большой посёлок, с одной стороны – вереница домов, а с другой видны поля и лесопосадки. Тускло засеребрилась узкая речушка, по берегам заросшая кустарником. Кое-где видны машины – это рыбаки приехали за карасями. Много их – карасей этих, мелкие, не больше ладошки, но вкусные, особенно если со сметаной пожарить. У, язык проглотишь! Автобус накренился на крутом повороте, мелькнул поднятый шлагбаум, рядом перемигивается светофор, неподалёку будка обходчика, и сам обходчик стоит на крыльце в оранжевой спецовке. Скоро состав пройдёт. Сидит, его дожидается. Ещё один поворот. Сонные пассажиры невольно ухватились за поручни, встрепенулись и опять задремали. А я сидел и крутил головой, посматривая по сторонам. Казалось, дорога знакома до мелочей, и пейзажи, проплывающие за окном, тоже знакомы, но всегда, когда уезжал в природу – как называл такие поездки, – я не отрывался от окна, словно впервые видел эти места. Вот мелькнул столб с покорёженной табличкой «Ивановка», и я заторопился к выходу, попросил водителя притормозить и, не дожидаясь, когда автобус остановится, выскочил на обочину. Ух, как взлетели облачка пыли под ногами!

– Счастливой дороги! – протяжно крикнул вслед автобусу и закрутил головой, дожидаясь, когда мимо меня промчатся машины. – Куда же вы гоните, а? Взглянете, какая красота вокруг!

И обвел рукой окоём, показывая.

И, правда, люди, куда же вы торопитесь? Остановитесь на минутку. Посмотрите. Вокруг такой простор, аж дух захватывает. Бездонная синь над головой, вдалеке темнеют горы и виднеются деревушки, что разбросаны по берегам реки – душа радуется, а люди этого не замечают. Летят по дорогам и ничего, кроме серого полотна, они не видят. Может, у них вся жизнь – дорога, а может, просто не рассмотрели красоту этой жизни и довольствуются малым, а на большее времени не хватает или желания, чтобы остановиться и взглянуть. Каждый человек идёт по своей дороге. У одних она серая и узкая, как эта дорога, а у других – весь мир перед ними…

 

Я стоял, посматривая в сторону реки, куда направлялся. Солнце уже взошло, но ещё не появилось из-за далёких гор, лишь небо стало ярким, облака окрасились в бело-розовый цвет, и оттуда, с высоты этих облаков, едва слышны птичьи голоса. Я запрокинул голову – не видно. Да и как рассмотришь этих пташек, этих птичек-невеличек, мимо которых вблизи пройдёшь и не заметишь, а там, на такой высоте – подавно.

Ещё раз, взглянув по сторонам, перешёл на другую сторону дороги. Сбежал по крутому откосу и едва успел остановиться перед огромной лужей. Она всегда здесь была, даже в засушливые годы. Может, подземная река близко подходит к поверхности – никто не знает. Даже в жаркий день, если потрогать воду, почувствуешь, что она не прогрелась, холодная, словно родниковая. Наверное, так и есть, близко жила проходит. Машины, какие направлялись в Ивановку, чтобы не увязнуть в этой луже, исхитрились пробить колею среди пшеницы, что росла вдоль просёлочной дороги, и мотаются по ней, лишь бы в луже не застрять. Я поправил тощий рюкзак, где была пара-тройка бутербродов да гостинцы, а остальной запас провизии хранился в шалаше возле реки. Бывало, на всякий случай совал в рюкзак тёплый свитер или куртку, в зависимости от погоды. И зимой ездил в Ивановку. Привозил гостинцы, всякую мелочь, которая постоянно нужна, но которой в деревне не сыщешь, брал лекарства, если просили, потому что своей аптеки не было. Добирался до деревни, по дороге разносил свёртки и пакетики, и у кого-нибудь останавливался на ночлег. Днём помогал по хозяйству, а вечерами слушал долгую жизнь, о которой они рассказывали. Неделю-две не бываешь, а приезжаешь – и такое чувство, словно не расставались, будто на пять минут выходил и вернулся. Наверное, поэтому тянуло меня сюда, чтобы послушать неспешную деревенскую жизнь…

Я взглянул вдаль, где виднелись горы, покрытые густым лесом. Вскоре заполыхают багрянцем леса, а с берёз потечёт золото. Немного осталось, и наступит осень. Вся округа преобразится, станет яркой и нарядной, а на душе появится лёгкая грусть, потому что осень – это время грусти и раздумий…

 

Я неторопливо шагал по просёлку. По земле, припадая, словно были поранены, впереди бежали трясогузки. Хитрые! Стараются отвлечь от своих гнёзд. Изредка там и сям виднелись столбики – суслики. Неподвижно замерли, потом раздаётся резкий свист, и они исчезают, словно и не было их на дороге. Пройдёшь, оглянешься, а они стоят и смотрят вслед. Дорожная стража, что ни говори!

Порыв ветра донёс запах креозота. Впереди подмигнул светофор. Рядом ещё одна будка обходчика – необжитая. Сюда редкий раз подъезжает машина. Загалдев, выберутся несколько человек в оранжевых куртках. Пройдутся с длинными молотками по рельсам. Если повезёт с ними столкнуться, послушаешь этот малиновый звон, как они постукивают по металлу, и дальше отправляешься.

Небольшой подъём, и за поворотом открывается огромный луг, по которому ходили несколько местных жителей, то и дело кланяясь земле – это грибы собирают. У, вкусные грибы! Маленькие, словно трёхкопеечные монетки, запах с горчинкой, терпковатые, а душистые – страсть! И я пристрастился к ним. Замечу, если местные собирают, тоже тороплюсь. Многих уже знал. Познакомились за годы, когда стал сюда приезжать. Случайно наткнулся на эту деревню, мотаясь по округе. Чем-то она зацепила меня, может, природой, а может, деревенской жизнью, и я стал приезжать сюда. В любое время ездил, как летом, так и зимой. И душа радовалась, когда вдалеке видел деревню. Небольшая она, эта Ивановка, и жителей осталось немного. И они радовались, когда я приезжал. Частенько ко мне приходили. Сидели поздними вечерами возле реки и костра и разговаривали. О чём? Да ни о чём. Просто о жизни говорили.

Сколько лет сюда приезжаю, а ничего не меняется в округе. Остановился на пригорке, наблюдаю, как деловито трусит коротконогая лопоухая собака по своим собачьим делам, в стороне замекала коза, запутавшись в верёвке, и к ней поспешила хозяйка – сгорбленная временем старушка. Я знаю её – это баба Катя. Зимой частенько у неё останавливаюсь, и сейчас нужно заглянуть к ней, гостинец оставить. Одна живёт. Корову не держит – силы не те, а вот козу ещё можно прокормить. Как же без скотины в деревне – это не принято.

Я присел на краю обочины. Здесь сильнее чувствуешь тонкий запах пыли, духмяно повеяло повядшим сеном, кое-где виднелись небольшие копны, а там огромный омёт стоит – это у Васильевых. Они корову держат, а сено заготавливать сыновья приезжают. Словно паутинки, разбегались заросшие тропки. Сверху, с пригорка их ещё можно заметить, а спустишься – везде крапива и чертополох да сиротливые островки сирени виднеются, а рядом ямы и кое-где ещё сохранились печные трубы – в этих местах дома стояли. А теперь лишь сорняки да вездесущая крапива напоминают, что когда-то здесь была большая деревня, и жизнь кипела, а сейчас едва теплится. Хиреют деревни. Молодёжь в города уезжает, а старикам некуда податься. Где родился, там и… Вот и живут, свой век доживают. Много таких умирающих деревень по российским просторам разбросано. Правду говорят, если поставить всего лишь по одному кресту на месте каждой исчезнувшей деревни, тогда вся страна покроется крестами. Всё может быть…

 

В основном, сюда приезжают рыбаки. Утром, едва начнёт светать, смотришь – пылят машины по дорогам. Одни поворачивают в сторону старых конюшен, значит, едут на Красный Яр, там хороший спуск к реке, и машина всегда под рукой. А другие направо поехали, огибая деревню – это на Ивановские обрывы подались. Красивое место! Протянулись обрывы между Ивановкой и Васильевкой, дугой изогнулись, разрезанные узкими оврагами. Рыбаки оставляют транспорт на обрывах, а сами оврагами спускаются к воде. Здесь у каждого своё место, куда он годами приезжает. И почти везде роднички пробиваются, журчат, звенят, перекатываясь по камушкам. Вечерами, если со стороны взглянуть на обрывы, повсюду огоньки костров заметны. Некоторые возле воды разводят костры, а другие на обрывах устраиваются. Там ветерок, значит и комаров будет поменьше. Одни рыбаки возле костров суетятся, на ужин уху готовят или затируху на скорую руку, а другие поужинали и, присев возле огня, о чём-то тихо беседуют…

Мне нравилось наблюдать за рыбаками, слушать бормотание перекатов, смотреть на бегущую воду, что стремилась вдаль, да глядеть на огонь и думать. О чём? Да обо всём, и о жизни – тоже. Чаще всего я добирался до небольшого заросшего полуострова по деревенской разбитой дороге. Проходил деревню, ненадолго останавливался со знакомыми, к некоторым заходил, оставлял гостинцы или лекарства, какие они просили купить, а то просто заглядывал, чтобы поздороваться, немного поговорим о том о сём, а потом дальше шагаю по разбитой дороге. В конце деревни поднимался на взгорок и сразу уходил на полуостров, где река делает поворот. Отодвигая ветви, пробирался на прибрежную косу, где возле кустов был небольшой шалаш, который я ставил каждый год, где лежали удочки и всякие припасы. Палатку не любил. Больше нравилось самому поставить шалаш, натаскать туда охапки духмяного сена, в угол – рюкзак и припасы, зная, что никто не украдёт, не позарится на них. Здесь не принято воровать. Наоборот, иногда приезжал и видел, что в шалаше гостинчик дожидается. В основном, картошка лежала да огурцы с помидорами, а бывало, полкаравая хлеба принесут. Знали, что в выходной обязательно приеду. И я радовался этим небольшим гостинцам. Радовался и знал, что кто-нибудь вечером заглянет ко мне на огонёк, и начнутся долгие разговоры. Вроде бы ни о чём беседовали, но в то же время – о жизни…

Я разжигал костёр, благо что дрова всегда были в запасе, присаживался возле своего убежища и подолгу наблюдал за рекой, слушал говорливые перекаты и смотрел на рыбаков, которые взабродку ловили рыбу или отдыхали, расположившись на берегу. Днём, когда вода прогревалась, на противоположной стороне появлялись ребятишки из деревни, что расположилась за высоким бугром. Раздеваясь на бегу и бросая одежду на камни, мальчишки и девчонки с криками и визгом проносились по мелководью, поднимая каскады брызг, и ныряли, исчезая на несколько секунд, а потом появлялись ниже по течению и, громко переговариваясь, неторопливо плыли к малышне, что резвилась возле берега. Вволю накупавшись, они выбирались на галечный берег, вздрагивая от прохладной воды, ложились и грелись под тёплыми солнечными лучами. Купались до тех пор, пока на бугре не появлялся кто-нибудь из взрослых и, громко закричав, звал домой. И сразу же, мелькая загоревшими спинами, они бежали, собирая одежду, и мчались по склону, а на следующий день опять прибегали. И так, пока не заканчивалось лето…

 

Наступили вечерние сумерки, а я всё сидел возле костра и смотрел по сторонам, словно заворожённый. Не иначе, какая-то магия была у этих мест. Изредка доносились голоса доярок, которые торопились домой после вечерней дойки. Где-то проскрипела телега, а следом протарахтели несколько мотоциклов, и затихли вдали. Скорее всего, это ребята поехали в клуб, что был в соседней деревне. Вернутся к утру, не раньше. А там рыбаки, уставшие за день, неторопливо выходили из реки и, уложив аккуратно удилища, умывшись, присаживались возле костров, доставали из рюкзаков нехитрую снедь и пристраивались возле котелков. А после ужина, привалившись к валунам или просто растянувшись на земле, рыбаки вели долгие неторопливые разговоры: кто и сколько поймал, кто и на что ловил и будет ли ночью дождь, посматривая на красноватый закат и вытянутые перистые облака – первые предвестники дождя.

Отмахиваясь от комаров, я подбросил сухие ветви в костёр, дождался, когда по ним побежали огоньки и, подтащив, положил в огонь край бревна, занесённого на полуостров половодьем. Теперь можно не беспокоиться, что костёр потухнет. Так и будет тихонечко гореть до утра, согревая меня в прохладной ночи.

Мой костёр видно издалека. И частенько бывало, что кто-нибудь заглядывал на огонёк. Заметят костёр и приходят. Деревня-то рядышком. Спустятся на речную косу, а там краем реки – и на мой полуостров. Мой… А может, правда, стал моим полуостровом. Рыбаки тут не встают. И течение быстрое, и слишком мелко, чтобы рыбачить взабродку. Но мелочёвку для ухи всегда наловишь в небольших заводях. А много ль нужно одному-то?! Всего ничего! С десяток пескарей или верховок с плотвичками – и уха готова. В дальнем углу запас картошки, есть немного репчатого лука и соль в банке. Там же котелок держал и закопчённый чайник – его старый Ефим притащил. Ещё по весне принёс, а с ним пучки всяких трав. Чай пили с ним. Заваришь, положишь немного душицы, иван-чая, а то и просто мяту сунешь, и начинали пить чай. У, вкусно! Так и остался чайник. Дед Ефим частенько заходит. Вон его дом на краю обрыва стоит! Там, между двух берёз, крыша виднеется. Он сразу замечает, когда я приезжаю. С сыном живёт. Жену похоронил. С той поры мается, как он говорит. Места не может найти. Вот и пристрастился ко мне приходить, чтобы по душам поговорить. Посидим в ночной тиши. Чай попьём, потом старый Ефим начинал о своей жизни рассказывать, как жили в деревне, чем занимались, о своих предках рассказывал, которые здесь родились, жизнь прожили и ушли в мир иной, о сыне-пьянчужке говорил и радовался, что жена не видела, что сын спивается, и в этом себя корил, а его выгораживал. Выговорится и замолкает. Сидим возле костра, курим и молчим. Каждый о своём думает. У каждого свои мысли…

 

Так и в этот раз, едва наступил вечер, я услышал неторопливые шаги, глуховатое покашливание и постукивание палки. Это дед Ефим идёт. Я по шагам узнаю его. Медленно шагает, неторопливо. Он и в жизни таким же был – спокойным и неторопливым, а сейчас тем более некуда торопиться. Жизнь позади, а впереди всего лишь маленький отрезок остался – год, два или пять, а может, всего лишь день-другой – никто не знает, и человек – тоже…

– Здоров был, Петро, – глуховато сказал старик в пиджачке, в галошах, потёртые штаны заправлены в носки, на голове старая фуражка и очки на носу. – Здоров, говорю.

Сказал, опираясь на клюку, сделанную из толстой ветви, медленно уселся на край бревна, достал папиросы из кармана и закурил, поглядывая на огонь.

– Приехал, говоришь, – опять сказал он, искоса взглянув на меня. – А я заметил, когда ты с бабкой Матросихой разговаривал, а потом с кум Наумом покурил и в проулок свернул. Не стал окликать. Думал, мимо пойдёшь, хотел было немного картохи сунуть да краюху хлеба – это Варька Ермохина испекла и мне притащила два каравая, а куда нам столько-то, вот и хотел с тобой поделиться, а ты напрямки отправился. Держи гостинчик, а за картохой и хлебом сам приходи. Как живёшь, Петро? – снова спросил он, повернулся ко мне и сунул несколько пирожков, завёрнутых в старую газету. В животе заурчало.

– Здорово, дед Ефим, – сказал я, развернул газетку и вдохнул, а потом зажмурился. – Эх, вкуснятина! С городскими не сравнить. Здесь вкус другой. Не иначе какой-нибудь секрет знаете.

И засмеялся.

– Никакого секрета нет, – пожал плечами дед Ефим. – Душу нужно вкладывать в любое дело, и в пирожки – тоже. – И снова взглянул. – Я что спрашиваю-то, как живёшь? Жениться не собираешься?

– Нормально, дед Ефим, – отмахнулся я и не удержался, откусил пирожок и закачал головой. – У, как вкусно! Нормально живу. Работаю. Домой вернусь и не знаю, чем заняться. Весь вечер проторчу в телевизоре, а утром снова на работу, и так каждый день, – сказал я. – Скучно в городе. Вроде, всё есть в городе, что душе угодно, но приедается. Захотелось перекаты послушать, встретить рассветы и с тобой поболтать. Знал, что ты обязательно придёшь. Может, ещё кто-нибудь заглянет. Посидим, чайком побалуемся, по душам поговорим. Вот и прикатил. А жениться… Видать, моя невеста уже состарилась. А жениться для галочки, для штампа в паспорте, я не хочу. Пока сердце не ёкнет, не женюсь. А ты как живёшь, дед Ефим? Сам-то никакую бабку не привёл?

И хохотнул.

– Я-то… – он задумался, пыхнул папироской и бросил окурок в костёр. – Живу помаленьку. Куда мне торопиться? День прошёл – всё ближе к Богу. Утром поднимусь, проколгочусь по хозяйству и не замечаю, что уж на дворе темно. Так и живу. А бабку… Такую, какой была моя Валентина, уже не найти, а другие без надобности. Вы – молодые, вы и женитесь, а мне уж на погост пора.

И отмахнулся.

– Рано себя хоронишь, дед Ефим, – я снова засмеялся. – Вон, какой шустрый! Скоро картошку копать. Видел огород. Вымахала картошка – загляденье! Приеду, помогу тебе.

– Весь измучился с этой картохой! – старик завздыхал. – Два раза обрызгивал отравой, но этого жука ничем не возьмёшь. Живучий, сволота! Всё жрёт на своём пути. У некоторых только будылья остались. Ладно, Дарья Игнатиха с городу привезла отраву. Этим и спасался. Вот и колгочусь с утра и до вечера, а оно мне надо?

И махнул рукой.

– А чем сын занимается? – спросил я. – Прошлый раз приезжал, что-то его не видно было. Работает?

– Васька, что ли? – старик сразу нахмурился, голову опустил, и было видно, как тяжело о нём разговаривать – о сыне своём. – Задурил мой Васька. Снова запил…

Сказал и замолчал. Полез в карман, достал папироску и задымил, о чём-то задумавшись.

 

Васька – это его боль, от которой не избавиться. Старшие сыновья в городах живут. А Васька был последыш, как дед Ефим рассказывал. Поздно родился. Хилым был, слабеньким, и на него надышаться не могли. Всё же последышек, ему родителей содержать, как принято. И, видать, перестарались. Лишнего передышали на него, как говорил старик. Вернулся с армии и задурил. Надо было сына останавливать, а он думал, погуляет и остепенится, как остальные ребята. Остепенился… Все женились, замуж повыскакивали, а Васька рюмки собирал по деревне и драки учинял. Ладно, бабка Валя не видела этого. Рано ушла, когда он ещё служил. Всё про сына говорила, когда заболела, всё его вспоминала. Не дождалась. Умерла. Васька вернулся и как с цепи сорвался. Старшие сыновья приехали. Взбучку ему дали. С собой забрали, чтобы под присмотром был. Старик успокоился. Всё же сыновья один другого здоровее. Прищучат его, если задурит. А Васька, едва устроился в городе, снова запил. Крепко. Надолго! С работы выгнали, а следом попёрли из общежития. Первое время у братьев жил, у одного переночует, к другому пойдёт. У всех своя семья, и не каждая жена согласится на его пьяную рожу смотреть. Скандалы начались. Братья опять спровадили его в деревню. Васька вернулся и ещё сильнее запил. А напивался – начинал скандалить. И поэтому, едва он пьяный вваливался домой, дед Ефим собирался и уходил. Ждал, когда сын спать завалится. И сейчас, как я понял, Васька снова ушёл в загул…

– А что старшие смотрят? – сказал я. – Шею бы намылили, чтобы немного задумался. Они же пообещали, как я помню.

– Да куда они поедут? – махнул рукой дед Ефим. – Далеко живут, и у каждого семьи. Забот полон рот. Никто не станет с Васькой связываться. В своих бы семьях разобраться, а тут…

И старый Ефим снова махнул рукой, сгорбился, стал небольшим, щупленьким, лишь нос торчал из-под фуражки да очки поблёскивали при свете костра.

Мне жалко было старика. Безобидный. Мухи не обидит, как говорят. И жизнь прожил без скандалов. Спокойный, тихий. И жена такая же была, как он говорил. Часто о ней вспоминал. Начнёт рассказывать и словно молодеет. А сейчас будто придавили его. Груз неподъёмный на душе лежит, и не скинуть его, не освободить её – душу-то…

 

– Давай чаёк попьём. Я зверобой положил, листья смородины. Вкусный чай получился, – предложил ему, а потом вспомнил. – А может, по рюмашке опрокинем, а, дед Ефим?

– Можно по рюмашке, можно, – старик встрепенулся и взглянул поверх очков. – Откуда у тебя? Ты же не употребляешь.

– Это из старых запасов, – сказал я, забрался в шалаш и выудил из дальнего угла бутылку, прихватил стаканы, пирожки и выбрался наружу. – По весне привёз. Так, на всякий случай взял. Думал, если ночами холодно будет, рюмашку опрокину, и всё теплее покажется. Не понадобилась. Почти всё лето провалялась в шалаше. Я уж забыл, а сейчас вспомнил. Видишь, пригодилась.

Мне было интересно разговаривать с дедом Ефимом по душам. Он рассказывал обо всём, что наболело, а я сидел и слушал. Два-три слова вставлю и снова слушаю. Не перебивал старика. И в душу не лез. И сейчас, когда он сказал, что Васька опять запил, я уже понял, что старику нужно выговориться, а кому он может довериться, как не мне. В деревне все и всё на виду. У каждого свои радости и печали. И там прекрасно знают, что у старика пьёт сын, но ничего посоветовать не могут. Можно помочь делом, а в чужую семью лезть или советы давать – этого никто делать не будет. Не принято в деревне. А мне можно было довериться, потому что городской, потому что я сегодня здесь, а завтра уже меня не будет, и всё, что мне скажут, увезу с собой в душе. И поэтому старик говорил обо всём, что наболело, а я слушал...

– Ну, давай, дед Ефим, – сказал я и протянул стакан. – Выпей. Глядишь, на душе станет полегче.

Старик выпил. Поморщился. Отмахнулся от закуски. Достал папироску и запыхал. Сидел, о чём-то думал. Потом протянул стакан.

– Налей ещё чуток. Всё, хватит, хватит! – сказал он и усмехнулся. – На сына ворчу, а сам прикладываюсь. Он бы не запил, но его с работы вытурили, как обычно. Уж который раз выгоняют. Характер такой, что с людьми не уживается. Слишком шебутной. Чуть что не так, сразу в кошки-дыбошки, а кому это понравится. Его терпят, терпят, а потом выгоняют. И он снова начинает дурить, пока куда-нибудь не пристроишь. Уж не знаю, куда опять приткнуть. Все бригады обошёл. Всем в душу нагадил. А отпускать от себя нельзя – пропадёт, стервец, ни за грош. Моей вины много, что его упустил. Нужно было ещё в детстве ремнём хлестать до крови, а нам жалко было. Всё же последышек, родная кровь.

Было заметно, что он защищает сына. На себя вину берёт. Старшие сыновья редкий раз выпивали, а младший сын непонятно в кого пошёл. И сейчас старый Ефим выпил всего ничего, чуточку на донышке, и опять стал защищать сына, его выгораживал. Я давно эту привычку заметил. Но молчу. Пусть старик выговорится. На душе полегче станет.

 

Старик долго крутил стакан в руках. Потом... [...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2018 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за октябрь 2018 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению октября 2018 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.