Про огурцы писать неохота, или Студенты-заочники в вузе и дома

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за декабрь 2023:

 

На чтение потребуется 45 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Вместо предисловия. Почему мы не хотели писать про огурцы

 

 

То, что студенческие годы лучшие, вряд ли кто будет спорить.

Была в нас какая-то бесшабашность, которая выливалась в такие вот строки:

 

Большая бочка жёлтая,

Но только в ней не квас.

На сессии мы гордые:

Бидончик есть у нас!

 

Несём его по улице,

Звенит в карманах медь.

Студенты просто умницы:

Легко им захмелеть.

 

Я до сих пор помню и этот бидончик, и летнюю суету иркутских улиц, и неловкие манипуляции нашего товарища, когда хмельной напиток расплескался на деревянном полу и тапочки предательски стали хрустеть на этом месте, а к концу сессии их вообще пришлось выбросить…

Но университет запомнился не одними дружескими посиделками.

В Иркутске работали преподаватели – настоящие профессионалы. Я не мог не вспомнить их. Многих уже нет, но их Слово не растерялось с годами. А книга Леонида Ермолинского «Голубая звезда» о последней дуэли декабриста М. Лунина стала настольной…

К сожалению, жизнь моих друзей закончилась трагически.

И только спустя годы я понял, насколько проникновенны строки Андрея Капустина, написанные, как мне показалось когда-то, сгоряча, с юношеским максимализмом, а на самом деле – искренне, с чувством, толком и расстановкой:

 

«Много воды утекло с тех пор.

Как-то открыл фотоальбом, где благодаря Сашке остались два десятка фотографий из нашей студенческой жизни. На одной из страниц – пожелтевшее письмо, написанное на листочке из тетрадки в клетку.

От Андрея.

«Вы мне пишите, ребята. А ещё лучше – приезжайте в гости.

Я возьму отпуск, поедем на Байкал.

Приезжайте ближе к осени. Порыбачим, поохотимся, поберём ягоду.

Очень рад буду вас видеть.

А осень у нас замечательная».

 

Когда-то в поисках работы Андрея занесло в Биробиджан.

Была у него встреча с редактором тамошней газеты, предпенсионером.

Вот как он описывал впечатления:

 

«Я протянул ему папку с моими лучшими публикациями. Он возразил: надо ехать в поля. И предложил съездить в пригородный колхоз, описать уборку то ли огурцов, то ли турнепса, сказав, чтобы критики особой я не писал.

Я вышел, прихватив с собой подшивку ведущей биробиджанской газеты.

В гостинице прочитал. Слаба, хотя и областная. Тираж – 32 тысячи. Квартиры нет и, судя по всему, не скоро будет. Про огурцы писать неохота. Духота выжимает воду, едва только выпьешь стаканчик.

Всю ночь мы не могли уснуть. Шёл дождь, в окно лезли какие-то москиты небывалых размеров, воздух оставался неподвижным, пахло могильной сыростью.

Утром мы уехали в Хабаровск. Через два дня направились в Улан-Удэ, а затем в Иркутск, где в то время были жена Лена и сын Пашка».

 

А вскоре он возглавил пресс-службу Президента Бурятии.

Какие уж тут огурцы!

 

 

 

*   *   *

 

 

Молодость даётся нам для эксперимента, а не для прозябания.

 

Александр Вампилов

 

 

Когда мою крохотную рецензию на фильм «Пираты ХХ века» напечатали в газете «Красноярский рабочий», у меня выросли крылья.

Я только что закончил вечернюю школу, и вот руки потянулись к перу, перо – к бумаге...

Пишущей машинки у меня не было. Написал на листе бумаги от школьной тетрадки, на почте купил конверт.

Через неделю пришла газета с моим материалом.

На троллейбусе я добрался до здания редакции. С одной лишь целью: увидеть на газетном стенде свою публикацию. Более того, хотелось убедиться, что люди читают мою заметку.

Наивный юноша!

А потом в почтовом ящике я обнаружил серый квадрат перевода. На целых три рубля! Гонорар за публикацию!

Эйфория от первых заметок, конечно, скоро ушла.

Зато я решил для себя, что буду журналистом. До этого хотел быть учителем русского языка и литературы. Но из-за обильного возлияния по случаю рождения первенца не сдал один из вступительных экзаменов в педвуз.

Значит, не судьба. Меня ждёт журналистика! Все-таки я печатаюсь в краевой газете!

Такого факультета в Красноярске не было. И я поехал в Иркутск.

Город произвёл на меня ошеломляющее впечатление. Ангара, старинный театр, улочки, по которым бродили Распутин и Вампилов, огромное здание государственного университета рядом с величественной Ангарой – всё казалось торжественным и волнующим.

Ещё более волнующим стал день, когда я узнал: принят!

На дворе был 1981 год.

 

Ещё одно заблуждение юности.

Отмечать событие в ресторане.

Я никого из однокурсников не знал, и пошёл один. Деньги были. Решил гульнуть.

При входе в ресторан «Центральный» столкнулся с тремя девушками.

– Вы тоже сюда?

– Сюда! А вы?

– И я.

– Может, собьёмся в компанию?

Ну какой джигит откажется от такого предложения!

Пока девушки сдавали в гардероб пальто, я разыскал администратора и сообщил, что в ресторан для подготовки материала о культуре обслуживания прибыла группа корреспондентов газеты «Советская торговля».

Нас сразу пристроили за столик рядом с буфетом, и официант принял заказ.

За столом я представился завотделом популярного торгового издания. Это привело девушек в восторг.

Конечно, я поделился впечатлениями о трудностях журналистской профессии, не забыв всплакнуть о своём одиночестве (к тому времени у меня было двое детей).

Между тем начались танцы.

Не теряя ни минуты, я наполнил бокал шампанским и, всё более распаляясь, сказал:

– За знакомство, красавицы!

Поднялся и пригласил на танец самую, как мне показалось, обаятельную и привлекательную девушку – Татьяну.

Танцевали мы вдалеке от эстрады, поэтому можно было поговорить спокойно, не повышая голоса.

– Люблю Сибирь! – менторским голосом вещал я, нежно придерживая партнёршу за талию. – В командировки сюда езжу с удовольствием! А сейчас такое редакционное задание: «Организация общественного питания в Иркутске и области». Звучит?

Таня кивнула.

Второй тост я предложил за милых сибирских девушек и хотел было сказать: «За успешное окончание университета!», – но вовремя спохватился.

Высокая, худая, очень накрашенная Света попросила заказать под этот тост водочки. Я заказал водки, пива и четыре шашлыка.

Оля, блондинка с вздёрнутым носиком, робким голосом попросила салатику.

Я заказал четыре салата.

Танцевал исключительно с одной. Когда мой подбородок припадал к её щёчке, я смешно вытягивал губы, касаясь ими дешёвых белых серёжек. Холодная рука её лежала в моей ладони и, окончательно хмелея, я целовал её длинные музыкальные пальчики, представляя, какой будет вторая часть вечера…

Расплачивался я небрежно, словно не сотенную купюру оставлял здесь, а поношенные перчатки.

На улице длинноногая Света попросила у меня два рубля на такси: «Для себя и для Ольги».

Я шёл под ручку с Таней, но галантно выхватил из бумажника деньги и едва успел отскочить от резко затормозившей машины.

Таксист даже не извинился, но мне было наплевать на таксиста. Хотелось, чтобы подружки скорее умотали. Я даже не думал тогда, куда поведу свою пассию.

Дальше всё произошло мгновенно.

Длинноногая Света о чём-то шепталась с водителем. Ольга села на заднее сиденье и попросила у Тани её сумочку. Та подала и в следующее мгновение... заскочила в машину.

Я попытался ухватить её за рукав, она отмахнулась, я поскользнулся и сел прямо на тротуар.

Машина уехала.

Город уже спал, но мне показалось тогда, что в окнах стоят люди и смеются надо мной…

 

А было так.

Мы пришли в альма-матер в те годы, когда на филологическом факультете господствовали отнюдь не филологические науки, а диалектический и исторический материализм, история КПСС.

В Иркутск мы слетались из разных городов. Я из Красноярска, Андрей Капустин из поселка Баргузин, Саша Козаченко из Искитима, что под Новосибирском.

Поначалу мы старательно исписывали общие тетради конспектами по этим измам, но вскоре окончательно потеряли интерес ко всем теориям вместе взятым.

А что взамен? Общение друг с другом, рассказы о редакционных делах (мы всё-таки заочники, большую часть времени вне учёбы проводили в «полях»), а также обмен публикациями были для нас куда важнее, чем сидение на лекциях.

Впрочем, не на всех лекциях. Когда в аудиторию степенно вошёл человек с бородой и посмотрел на нас глазами Шерлока Холмса, мы затаили дыхание. В нём чувствовалась порода и уверенность преподавателя, которому есть что сказать.

Это был Леонид Леонтьевич Ермолинский.

Когда-то он окончил историко-филологический факультет нашего университета, аспирантуру в Москве. Во время учёбы в аспирантуре путешествовал по историческим местам Центральной России. В научных командировках побывал во Пскове, Нижнем Новгороде, Казани, посетил усадьбы и памятники архитектуры многих знаменитых писателей и поэтов России.

Работал в краевой газете «Советская молодёжь» вместе с А. Вампиловым и В. Распутиным (для нас тогда это было особенно зачётно).

Библиофил. Путешественник. Фотограф. Написал книгу «Голубая звезда» о декабристе Лунине.

Плюс ко всему этому Ермолинский принадлежал к знатному польскому роду (вот откуда сановность в облике!).

Тридцать с лишним поколений студентов учил он «Технике производства и оформления газеты», вдохновенно рассказывал «Историю русской журналистики».

Позже мы прочитали его интервью, где о так называемой жёлтой прессе говорилось следующее:

«Я не читаю "жёлтую" прессу, хотя иногда обращаюсь к ней и имею о ней понятие, но симпатий она у меня не вызывает. Собственно говоря, "жёлтая" пресса – не новое явление. Она существовала ранее, и мы говорили о ней в истории журналистики, ибо она зародилась где-то в 70-х годах ещё ХIХ века, но сейчас, возродившись, стала намного наглее, циничнее. Та, прежняя, была всё-таки целомудреннее. Кроме того, от обилия иллюстраций, так называемых "чернухи", "порнухи" становится невмоготу. Особенно – на телевидении, с его криминалом, насилием, убийствами. Не знаю, почему это возможно, почему это не станет темой для обсуждения на государственном уровне? Почему не давать больше положительной информации, которая воспитывала бы подрастающее поколение? Правы те люди, которые говорят, что у нас самое грязное телевидение. В. Распутин, например, придерживается этого мнения. И я с ним согласен».

Вот какой человек зашёл однажды к нам в аудиторию.

Его лекции, а также курс по истории Сибири и сибирской журналистике другого университетского мэтра Леонида Степановича Любимого (52 года преподавательского стажа!) мы слушали на одном дыхании.

Другие дисциплины иногда приходилось брать штурмом. Некоторые – измором.

 

Преподавателем зарубежной литературы была милая, скромная девушка, почти девочка, которая, вероятно, вчера ещё сидела на учебной скамье, и вот надела строгую преподавательскую юбку, старомодную белую блузку с рюшками и шагнула в аудиторию…

Мы, студенты заочного отделения филологического факультета, посмеивались над ней. Ну что это за педагог?!

Так, обнять и плакать.

Позже выяснится: зря мы так думали.

 

Читать толстенную «зарубежку» нам, внештатным журналистам, пишущим по своим городам и весям текущие новости и поверхностные репортажи, было, откровенно говоря, лень.

«Илиада» и «Одиссея» или «Записки Пиквикского клуба» в твёрдом переплёте перечёркивали одним своим видом вечерок в компании прелестных незнакомок, закусывающих портвейн плавленым сырком…

Выход, как нам казалось, нашли оптимальный. Интернета тогда не было. В библиотеках, как будто специально для нас, нашлись брошюры-шпаргалки. В них в популярной форме (и, главное, кратко!) пересказывались сюжеты многостраничных романов.

«Это нам в помощь», – наивно думали мы.

Вальяжно рассевшись перед юным педагогом, мы мельком просматривали вопросы билетов.

Сервантес. «Дон Кихот». Ну кто не знает неутомимого идальго и его верного спутника-оруженосца! Два бездельника, отправляющихся бороться с пастухами и мельницами! Но что за вопрос задаёт педагог? О чём Дон Кихот написал после болезни в своём завещании и кому его отдал? К чему такие подробности?

Не знаем, не помним.

Хорошо, упорствует педагог, в какой главе романа идальго приходит к мысли, что ему срочно нужен оруженосец? В первой, в пятой? – В первой – почти выкрикивает студент и получает зачётку с остатками нетронутой после последней сессии пыли.

Финита ля комедия!

Сомнительное дело завершилось провалом.

 

Стройными рядами уходили лоботрясы в ближайшую пивную. Чтобы потом, после снятия стресса, усесться-таки за Софокла, Публия Овидия Назона, мысленно пропеть для себя «Песнь о Роланде», переживать за «Ромео и Джульетту» и посмеяться над «Собакой на сене».

И подробности, Карл, подробности! С чего начинаются главы, кто и что сказал в финале и т. д.

Кто-то всё-таки попытался обойти первоисточник. Но юная преподавательница была непреклонна.

Не желающие читать вынуждены были зубрить.

Забавно, конечно! Сколько лет прошло, а не забывается!

Недавно захотел прочитать Жозе Сарамаго. Автор – лауреат Нобелевской премии, убеждённый португальский марксист. Произведения его переведены более чем на 30 языков.

Увы, «Евангелие от Иисуса» не зашло.

Божественно нетронутыми оказались и почти двести писем другого зарубежного автора – Шодерло де Лако «Опасные связи».

Не увлекли эротические похождения милой Конни из романа Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей», зачитанной до дыр предыдущими читателями.

Кстати, после Лоуренса приснился мне странный сон. Я сдаю экзамен по книге. Вижу, как жадно, большими глотками, пьёт воду из гранёного стакана та самая преподавательница. И обречённо говорит:

– Чувствую же, до конца не прочли! Даже не буду задавать наводящих вопросов!

– Не прочёл, – устало говорю я и вопреки всем эпидемиологическим нормам пью из того же стакана...

 

Кто поднял температуру,

Настроение свёл к нулю?

Древнюю литературу

Первый раз не сдал я сдуру –

Во второй пересдаю.

Если даже будет в сумме

Прочтено всё, говорю,

На вопрос об Аввакуме

(При жестоком книжном буме!)

Я, конечно, прогорю.

Тут такой бурлит источник:

Савва значится Грудцин,

Или Даниил Заточник,

Невский, Курбский... Сколько их!

Я один, студент-заочник,

Не читал первоисточник

И, выходит, не постиг…

 

Это поэтические зарисовки о древней литературе. Многие студенты сдавали её по нескольку раз.

 

Научным руководителем дипломных работ нашей троицы был назначен доцент Бедарев. Я сейчас не помню ни имени его, ни отчества, но хорошо помню, как поначалу стеснялись мы пригласить нашего куратора в кафе. А после возлияний он сказал нам:

– Не ссытите, рябята! Защитятся все!

Конечно, мы воспрянули духом. И стали всякий раз по прибытии в Иркутск приглашать Бедарева на дружеские посиделки за наш счёт.

 

Как-то на филологическом факультете произошло событие из ряда вон. С точки зрения деканата.

Шла обычная лекция. В дверях появилась секретарь по заочному обучению. Вызвала старосту группы.

По завершении лекции староста заходит и говорит:

– Ребята, вот мы спорим о свободе печати, а Резинкин посмотрите, что сделал.

И показывает рукой в коридор.

Резинкин – замкнутый парень, себе на уме. Редкий гость наших дружеских застолий.

Вся группа буквально вывалилась в коридор. Там, где вывешивали университетскую газету «Куранты», студент заочного отделения Резинкин закрепил кнопками большие листы ватмана. От руки на листах были написаны стихи.

Отзывы после прочтения посыпались самые разные. Фи, какая гадость! Нормальные стихи! Подражательство Есенину и Высоцкому!

Саша Козаченко сказал: нет у Резинкина в этих стихах никакой идеи! Андрей Капустин возразил: есть у него интересные строки!

Подошла секретарь по заочному обучению и стала снимать листы. Кто-то предложил ей:

– А вы прочитайте эти стихи, если любите поэзию!

На что она заявила:

– Разговор об этих стихах будет в деканате!

 

Когда я поступал в университет, мне было слегка за двадцать.

Александру Николаевичу – почти сорок.

Я был полон идей, желаний, мечт. Хотелось грызть гранит науки и совершать безрассудные поступки.

Александру Николаевичу нужен был диплом, чтобы занять место редактора районной газеты.

На экзаменах я сидел с ним рядом. Правой рукой он вальяжно подпирал голову, всем своим видом изображая задумчивость. Как только преподаватель отвернулась к доске, Александр Николаевич достал из дешёвой авторучки пульку-шпаргалку. Через плечо я видел, как он добросовестно копировал на бумагу тему «Образ Печорина».

 

Как-то я попал с ним на одну дружескую пирушку.

Было это весной, после сдачи экзамена.

Я вышел из университета и решил прогуляться вдоль берега Ангары.

Навстречу шёл он. В окружении двух наших сокурсниц, блондинки и брюнетки. Обе заразительно смеялись. Александр Николаевич, сутулясь, поедал яблоко и что-то оживлённо рассказывал девушкам.

– Срочно едем в общежитие! – темпераментно выдал он, выбросил огрызок и добавил: – На грандиозную пьянку!

Насчёт грандиозности он, конечно, загнул.

Стол был уставлен разнокалиберными консервными банками и тёмными гильзами азербайджанского портвейна. На отдельной большой тарелке жалко прижимались друг к другу бутерброды с килькой. С краю стола, как укор всему антуражу, стояла пластиковая ваза с яблоками.

Вот написал про кильку и вспомнил, что самый ужасный день для студентов в те годы был четверг. Я написал тогда:

 

Рыбный день

 

Раннее утро. Четверг.

Кушать хочется снова.

Взгляд, однако, померк:

Хек в сибирской столовой.

 

Рис прислонился к нему

Холмиком безыскусным.

Ем, но никак не пойму,

Почему так невкусно.

 

Но я отвлёкся.

Сидели мы долго. Разглагольствовали на студенческие темы.

Александр Николаевич быстро захмелел. Блондинка, которая пришла с ним, заботливо снимала с его лысеющей головы рыбий хвост.

– Ребята, двадцать два часа. Сейчас пойдут по комнатам! – крикнул кто-то из коридора.

Да, студенческие часы тогда для пребывания в общежитии ограничивались этим временем.

Все стали собираться. Блондинка с брюнеткой начали гундосить:

– Нам далеко ехать! Там ужасные проходные дворы.

Вдруг Александр Николаевич выкрикнул:

– Мы с Валериком вас проводим!

– Почему с Валериком? – подумал я. За вечер на ярких красоток заглядывались многие кавалеры. В конце концов, пришёл он с ними, а как провожать, так с Валериком…

Но я вспомнил о безрассудных поступках и пошёл.

 

Трамваи ходили плохо. Тем более, в неурочное время. Мы находились в центре города. Одинокие старушки у кинотеатра «Октябрь» уже собирали ведёрки с цветами. Александр Николаевич скупил все, хотел было забрать с ведёрками, но девушки отказались.

Наконец мы ввалились в троллейбус.

– Сегодня плачу́ за всех! – Выкрикнул Александр Николаевич и отдал кондуктору рубль.

– Сдачи не надо!

Около часа мы ползли куда-то на окраину. Потом минут тридцать шли пешком. Сначала нам попадались дома, в которых были освещены некоторые из окон. Потом наступила полная темнота. Вероятно, жильцы легли спать, а фонари в этом микрорайоне ещё не успели поставить.

Зато активизировались дворовые собаки. Они придирчиво лаяли.

– Дамы! – вдруг раздался трезвый голос Александра Николаевича. – Я, конечно, дико извиняюсь, но мы где?

– Волжский район! – сказала то ли блондинка, то ли брюнетка.

– Волжский? Так мы уже на Волге? Я лично хочу вернуться обратно на Ангару!

 

И вдруг из темноты… выполз троллейбус.

– Бегите, кавалеры, это последний рейс! – опять крикнула та же девчонка, и обе заразительно засмеялись.

В ответ на это завыли собаки.

Александр Николаевич побежал первым. Я – за ним. Его белая рубаха показалась мне белым флагом.

В троллейбус мы заскочили одновременно.

Александр Николаевич, запыхавшись, упал на сиденье.

– Ты почему побежал? – спросил он, вглядываясь в темноту. – Слабак, что ли?

– Слабак! – безнадёжно сказал я.

– И я слабак. Резюме уже не подведу!^[1]

Мы ехали на разных местах, недовольные друг другом.

 

Сегодня письма ушли из нашей жизни.

Канули в небытие конверты – их, перед тем как запечатать, подлизывали языком по кромке, на которой находился клей.

Исчезли с улиц синие почтовые ящики.

Нам остались СМС – жалкие никчемные сообщения – ни уму ни сердцу.

А тогда мы писали письма. Делились размышлениями о том, что было на сессиях и после.

 

 

Письмо первое. Саша Козаченко встречает друга

 

«Пошли вторые сутки, как приехал из Иркутска, а мысленно я ещё там, на берегу Ангары.

...Проводив вас, бесцельно вышел из аэропорта. На съёмную квартиру идти не хотелось.

Купил пива, пошёл в пельменную. Представил, как возьму две порции, развею пивом тоску, но... упёрся в закрытую дверь.

Пожелал пельменной здоровья и пошёл, пошёл. В конце концов заявился на нашу хату.

Соседка стирала и как-то виновато посмотрела на меня.

«Наверное, хозяйку черти принесли. Вот некстати-то!»

Зайдя в комнату, я лишился дара речи.

На столе стояли две бутылки водки. С боку кто-то метнулся ко мне. Не успев обернуться, я попал в чьи-то объятия. Оказывается, из солнечной Молдавии приехал наш однокурсник Серёжа Шестаков.

Всё сразу завертелось: водка, пиво, какая-то консерва, рассказы и расспросы взахлёб и наперебой.

В вечерней тишине над Иркутском долго слышалось бравое пение двух заочников.

К ночи мы почувствовали, что голодны. Допили пиво, не помогло.

Я вспомнил: в холодильнике лежит кусок мяса.

Пошли рубить.

Однажды в передаче «В мире животных» показали сюжет. В ящик с гадюкой положили яблоко. Оттуда, изловчившись, его выхватывала обезьяна.

Нечто подобное происходило у нас.

Я махал топором. Серёжа подскакивал с разных сторон, выхватывая куски мяса.

Наконец поставили варить. Я уснул.

Разбудил меня Серёжа. Пригласил к столу.

Молча приступили к трапезе.

Мясо за время варки успело лишь слегка согреться и оттаять.

От хруста лапши за спиной проснулся ребёнок.

Варево было совершенно не солёным.

Сладковатый привкус мяса отталкивал.

– Ты соль добавлял? – спросил я.

– Угу, – лаконично ответил он, пытаясь выдернуть зубы из застрявшего куска.

Когда это удалось, он предположил, что мясо скорее всего – человечина. И подозрительно прищурив глаза, поинтересовался: все ли благополучно разъехались по домам?

– Ты из чего солил?

Серёжа показал на кулёк с остатками сахара. Огорчённый, я лёг спать.

 

Утром нужно было лететь домой. Преодолевая нечеловеческие муки, я прибыл в аэропорт, где узнал, что мой рейс задерживается на восемь часов.

Сдав шмотки в камеру хранения, вернулся в Иркутск. Переночевать решил на железнодорожном вокзале.

Но был ещё день и уйма свободного времени.

Я без очереди купил пива.

В пельменной хвост начинался с первого этажа. Но я поднялся наверх, разделся и без очереди взял необходимые две порции.

Какой-то мужик ещё извинился, что слегка подтолкнул меня, когда я уводил у него из-под носа последние пельмени...»

 

 

Письмо второе. Андрей Капустин в поисках себя

 

«А жизнь идёт, идёт… И далеко не всегда на голову нашу льётся масло, елей и мёд. Приходится часто делать чёрную работу, ждать, надеяться, набивать шишки.

Почти по Толстому.

Мой редактор уходит собкором по Баргузину, а на его место уже прибыл ранее работавший у нас замом выпускник ВПШ^[2].

Вот такая чехарда, такой итог.

 

Где-то в глубине души горчит, но я не расстраиваюсь, скорее даже наоборот – скоро наша с Леной (женой – В. С.) семья пополнится, да и для писательских занятий открываются новые возможности.

Я уже говорил вам, что подал заявку на книгу очерков. Кроме того, в Союзе писателей мне предложили подготовить для обсуждения несколько рассказов, а журнал «Байкал» заказал статью…

Так что я особенно не печалюсь, а по вечерам всё больше копаюсь в крохотном огородике, смотрю на горы, курю, думаю. Словом, живу. Живу, ожидая того состояния, когда сяду за стол, начну писать, начну работать. Это тяга какая-то с огромной, неповторимой гаммой ощущений, красок и даже запахов.

Кто знает, ребята, что нам суждено в этой жизни. Мы ещё считаем себя молодыми, ждём чего-то, а может быть, именно сейчас в эти беззаботные дни студенчества мы переживаем самые прекрасные мгновения жизни…

Я верю в нас, верю искренне.

Не хочу, чтобы засосал нас быт. Не хочу, чтобы остались у нас, обленившихся, одни только смутные воспоминания о нашей дружбе.

Отчего щемит сердце, ребята, отчего?»

 

 

Письмо третье. Снег и люди в жизни Саши Козаченко

 

«Там у ихних студентов, американских или английских, нет, наверное, таких проблем, как у нас.

И нам их проблемы кажутся смешными.

А вот если кого-нибудь из них (холёных и преуспевающих) испытать нашим аэрофлотом и железной дорогой, куда делась бы их нагловатость и безукоризненный европейский вид!

Но к делу.

Два часа в Иркутском аэропорту нашему самолету не давали «добро» на взлёт.

А, взлетев и приземлившись, обнаружили, что мы не в Новосибирске, а в Кемерово.

Кто-то подпрыгнул в кресле: ему надо было именно в Кемерово. Радость его, однако, сменилась возмущением: никому выходить из самолёта не разрешили.

Двенадцать часов просидели мы в «железной птице»!

Я похихикивал, глядя на заросшие лица пассажиров. Так же, наверное, посмеивались надо мной: третьи сутки моя физиономия не знала бритвы.

Наконец прилетели в Новосибирск.

Меня никто не встречал. В кармане – рубль. (Помните, у Высоцкого: «Рупь не деньги, рупь бумажка»)?

А расклад такой: 80 копеек – билет на автобус до железнодорожного вокзала, 55 – до дома.

Я подошёл к какому-то интеллигенту. Попросил 30 копеек. Он испугался, но дал.

Два дня бушевала пурга, и электрички задерживались на неопределённое время.

От еды я успел отвыкнуть, но мороз! Сорок пять градусов это вам не иркутские пять!

У меня всё тёплое было в чемодане. Надо было доставать, но мысли затвердели, а руки не слушались.

Жуть!

Когда объявили об отправлении, я уже не реагировал ни на что. В электричке от меня шарахались. Обросший, трясущийся (от холода!), с разорванным чемоданом (пострадал в самолёте во время погрузки-разгрузки).

Дико блестели голодные глаза.

Студент-заочник возвращался в родные пенаты».

 

 

Письмо четвёртое. Андрей Капустин в борьбе за газету

 

«Обидно, когда дураки норовят управлять, гробят дело, а у нас руки на это дело чешутся, уверенность есть, что делать мы его будем гораздо лучше их, наверху сидящих. Для них главное должность, для нас – работа.

Верно ты сказал, Саша, всё это может быть у нас, когда уже и надобности не будет, а останутся вместо ярости равнодушие и усталость.

Мой шеф на очередной учёбе. В Новосибирске. Он у нас учится каждый год по два месяца. В редакции смеются: ездит, говорят, ездит, а умнее не становится, и газета не улучшается. Тогда зачем?!

Но да ладно. Пусть учится.

С 1 октября я – исполняющий обязанности редактора.

ТАСС искоренил. (Для несведущих. В 80-е годы прошлого века все областные и районные газеты получали материалы этого телеграфного агентства, и многие редакторы сознательно «забивали» ими полосы своих изданий, чтобы не утруждаться с написанием собственных материалов – В. С.).

Всем дал конкретные задания – работайте.

И представляете, они стали работать. Я уяснил простую, в сущности, мысль: беда районных газет заключается в слабости редакторов, не умеющих организовать работу.

У нас как проходят планёрки. Собрались, редактор спрашивает: что у кого есть?

И начинается выкачивание материалов.

Попробовал я поступить иначе. Спланировал один из номеров, для каждого расписал тему, объём материалов, конкретные адреса. Было это первого числа, а уже третьего потребовал материалы. Работники сразу забегали.

Номер этот высылаю вам. У людей к работе интерес появился, а самостоятельно планировать они не могут – надо направлять, давать задания, требовать исполнения.

Скажу я вам, тоска берёт, душа томится, по вечерам беспокойно. Нервишки сдают, курю напропалую, плохо сплю.

Всего месяц как из отпуска, а уже разбит. Противно от мысли, что приедет этот пень и всё вернётся на те же рельсы.

Возникла идея выступить на партийной конференции, предложить свою кандидатуру (с программой перестройки газеты) на должность редактора.

Пошёл за советом к одному из членов бюро. Он сбегал к первому, родственником которого является нынешний редактор.

Моя кандидатура исчезла из списка. Мне сказали, что парторганизация у нас небольшая, нынешний редактор всех устраивает.

На конференции выступил директор типографии.

Даю, говорит, отвод кандидатуре третьего секретаря. С людьми груб, идеологию не знает. Предлагаю, говорит, кандидатуру Капустина.

Обсуждение было бурным. Критиковали райком, персонально, не взирая на лица. Но критика критикой, а в состав райкома, в аппарат, в бюро вошли те же лица…

 

С творчеством у меня затянулись каникулы. Всё борюсь. На литературу нет ни сил, ни времени.

Однако задумки кое-какие есть. Пора садиться за повесть. Напишу о наших районных буднях. Рабочее название «По чернотропу». Чернотроп – глубокая осень, когда ещё нет снега, но уже и нет листьев на деревьях, всё замерло в ожидании белого чуда. Чернотроп – термин охотничий. По чернотропу ходят добывать белку, зайца-беляка, дикую козу, изюбра.

Так что определённый символизм в названии есть.

Надо работать».

 

 

Письмо пятое. Александр Козаченко в поисках своего дела

 

«Работа в горкоме просто изматывает. Ежедневно езжу по деревням, но на планёрках журят и журят.

Недавно был у нас инструктор обкома. Пожелал съездить на отчётно-выборное собрание в село. Поехали.

Секретарь парторганизации оказался честным мужиком, врать не стал. Сказал, что из двенадцати запланированных собраний проведено всего четыре.

По возвращении инструктор обвинил меня: никакого контроля! Хотя знает: такое положение в большинстве организаций.

Да и нужны ли собрания, если не говорить надо, а работать!

Я был в резерве на должность редактора городской газеты, а буду, вероятно, заведующим отделом сельского хозяйства этого же издания.

Места редактора и зама отданы аппаратчикам, попадающим под сокращение. Кстати, они учителя-историки. Я говорю: вам в школу надо, учителей не хватает. Они бравируют: мы переросли школу! Понимают, суки: в газете можно на старых оборотах заниматься демагогией.

Сегодня был в гостях у своего друга, руководителя ансамбля. Включил он магнитофонную запись своего ВИА, и я понял: человек на своём месте.

И ещё понял. Не нужно гоняться за портфелем, а нужно делать то, что умеешь, знаешь и любишь…

 

Недавно прочитал первую часть «Архипелага ГУЛАГ». Сильная вещь. У нас в городе был один из жутких лагерей. Сидела жена Бухарина. По всей Сибири ходили легенды о Сиблоне (Сибирский лагерь особого назначения).

А мы в детстве считали, что это просто место на карте.

Был я на месте лагеря. Следы заметены профессионально. В одной из деревень живут сейчас те, кто когда-то был в лагере. Они охотно дают интервью, показывают, где что было.

Уцелел изолятор. Там сейчас рожает скот. На словах сказали, где были массовые захоронения. Показать отказались наотрез. Хотя я предлагал на «Ниве» туда и обратно съездить. Наверное, давали подписку.

Жутко».

 

 

Письмо шестое. Охота тов. Капустина к перемене мест

 

«Сегодня вышел из отпуска. Круговерть завертела: в разгаре отчётно-выборная кампания. Пять часов провёл на партийном собрании в центральной районной больнице.

Послезавтра провожу собрание в редакции (я – партийный секретарь, завотделом партийной жизни).

Доклад ещё не написан, нет проекта постановления. Завтра сяду вплотную.

Память вновь и вновь возвращает меня к началу августа.

Отчаявшись дождаться каких-либо действий от редактора областной газеты (он обещал место корреспондента), написал письмо в Хабаровский крайисполком с предложением своих журналистских услуг.

Бардак в нашей редакции довёл буквально до чёртиков. Я хотел бы свершить перемены, но как, с кем? Кругом косность, непонимание, и что самое страшное – нежелание работать, что-то менять. Отсутствует даже намёк на творчество.

Восемь лет (последние три года активно, в меру и не в меру своего должностного влияния) пытался я внедрить что-то живое, но… натыкался на стену.

И вот нервы сдали.

Наш редактор ничего не хочет делать. Ему нужна спокойная жизнь. Это ему удаётся.

В мае в одном из номеров дали рекорд: 72 ошибки. И тишина. Как будто так и надо. А чего так не работать? Премии и оклады платят, критику исправно «режем», ребята и девчата в свободном полёте – всем хорошо…

Из Хабаровска ответили, что есть вакансии в одной из газет. В Еврейской автономной области.

Позвонил редактору. Говорит, приезжай, посмотрим.

И мы с отцом поехали. На поезде «Харьков – Владивосток».

Вместо двух суток ехали трое. Ели три раза в день тушёную говядину и борщ. Больше ничего в вагоне-ресторане не подают.

Грязь, теснота. В самом начале я устроил скандал с начальником поезда и его сатрапами. В вагон, в котором мы ехали, вместо 11 билетов продали 18.

Я, конечно, оказался без места. Четыре часа бродил я, как дурак, в переполненном, изнывающем от жары, безделья, жажды поезде в безукоризненном сером костюмчике…

Наконец нашли боковое место в плацкартном вагоне. И всё это лишь благодаря журналистскому удостоверению и обещанию непременно написать в «Гудок».

После этого высказывания весь обслуживающий персонал проникся ко мне некоторым почтением.

 

Биробиджан встретил вагонной духотой и бесконечным обильным дождём. Устроились в гостиницу.

Климат здесь тяжёлый: очень сыро. Гниют деревянные дома. В пиджаке на улице мгновенно потеешь. Воздух совершенно неподвижен.

Мы с отцом были удручены.

Ещё более удручил визит к редактору. Мужику два года до пенсии.

Узнав, что я критиковал рыбоводов, партийных секретарей, собираюсь писать в «Советскую Россию» статью о безобразиях нашего поселкового руководства, которое варварски застраивает наш посёлок, лишая жителей приусадебных участков, а облик посёлка – неповторимости, шеф областной газеты заметно приуныл.

А когда я ляпнул, что редактор нашей газеты – человек консервативных взглядов, то он и вовсе голову повесил.

И тут же заявил, что квартир нет и надо проверить мои способности в деле.

Я протянул ему папку с моими лучшими публикациями. Он возразил: надо ехать в поля. И предложил съездить в пригородный колхоз, описать уборку то ли огурцов, то ли турнепса, сказав, чтобы критики особой я не писал.

Я вышел, прихватив с собой подшивку ведущей биробиджанской газеты.

В гостинице прочитал. Слаба, хотя и областная. Тираж 32 тысячи. Квартиры нет и, судя по всему, не скоро будет. Про огурцы писать неохота. Духота выжимает воду, едва только выпьешь стаканчик.

Всю ночь мы не могли уснуть. Шёл дождь, в окно лезли какие-то москиты небывалых размеров, воздух оставался неподвижным, пахло могильной сыростью.

Утром мы уехали в Хабаровск. Через два дня направились в Улан-Удэ, а затем в Иркутск, где в то время были жена Лена и сын Пашка.

Здесь я сделал для городской газеты материал о заплыве Линн Кокс (американская пловчиха – В. С.), побродил по улицам, попил пивка, съездил на футбол.

Прошёлся по бульвару Гагарина. Вот только в нашу альма-матер не попал.

Был воскресный день, и на дверях висел замок.

На душе, ребята, было светло. Казалось, всё вернулось на круги своя. Учёба, улица со съёмным жильём, все наши беседы и споры, выпивки.

Не хватало только ваших милых рож. Не хватало хохмы. Умных мыслей не хватало. Не было похода в кино и посещения ресторана «Центральный».

Фигурально выражаясь, я вернулся в собственную молодость. Не знаю, как вы, а мне кажется, что мы простились с нею в Иркутске.

 

Сейчас – дела, заботы, поездки.

Нет душе такого праздника, как сессия.

Бесперспективность какая-то маячит впереди. Хочется дела, пространства, а нет ни дела, ни пространства. А годы уходят. Времечко золотое летит. Скоро уж и спросить себя доведётся: что на земле этой значу, что сделал? Как на этот вопрос ответить? И жизнь одна, и не бесконечна она, к сожалению.

И обстоятельства, увы, оказываются сильнее нас.

Так бывает.

Раньше я не верил, что так может быть.

Но так бывает.

Это точно.

 

Недавно был на охоте.

«В плавнях шорох, и легавая застыла чутко.

Ай да выстрел! Только повезло опять не мне…»

Может быть, не нужны мы никому со своим рвением, желанием что-то сделать?

Почему навязывать-то всё надо?

Купить, что ли, хороший фотоаппарат, взять патент, фотографировать, взять машину, в Сочи съездить?

Или бросить всё, и пойти в школу преподавать историю?..

 

Теперь в Бурятии осень.

Красота стоит необыкновенная.

Ясность в природе полная.

Гармония.

Брусника в лесу созрела.

А я завтра утром пойду в редакцию, буду что-то писать, готовить доклад.

И снова жизнь моя пойдёт, ничем не отличаясь от вчерашней, прошлогодней и той, что была пятилетку назад.

Вообще, сейчас, наверное, всем трудно живётся.

Многие, я знаю, находятся на каком-то переломе, ценности переоценивают, готовы или победить или сломаться, разувериться во всём.

Я поездил, посмотрел – тяжело люди живут. Разувериться можно. Мы таких дров наломали, что отчаяться очень даже просто.

Отправляю вам свои опусы. Их два. Один за моей фамилией, другой под псевдонимом К. Андреев, выпускник ИГУ, к сожалению, имени А. А. Жданова».

 

 

Письмо седьмое. Дама на пути Александра Козаченко

 

«Итак, друзья мои, я ушёл из горкома.

Тога партийного функционера явно не для меня.

Но. Вместо должности редактора городской газеты получил должность заведующего сельскохозяйственным отделом.

Редактором стала бывшая инструктор горкома. Дама видная, пользующаяся вниманием мужчин, член бюро горкома.

Мне вначале прочили место её зама, но потом предложили другое.

Пришлось выбирать: или остаться инструктором в аппарате горкома, или идти в редакцию.

Я выбрал редакцию.

В первые же дни имел беседу с ней. Вполне определённо дал понять, что у неё есть три пути: вверх, вниз и самое худшее – остаться до пенсии на этом посту.

Вверх. Ей нужна поддержка и человек с опытом работы в печати, не боящийся новаций, имеющий планы на улучшение работы редакции.

Вниз. Поругаться с таким человеком, как я. Тогда через месяц вся редакция будет против неё. Через год (если не выгонят) уйдёт сама.

Если есть желание перестроить редакцию, то на это уйдёт лет пять.

Изложил ей личные просьбы. Мне нужна квартира трёхкомнатная и возможность реализовать мои мечты-разработки, в частности по бальной системе начисления гонорара.

Она приняла эти условия и очень скоро мы сработались. Она выжила почти всю старую гвардию. Именно они никак не хотели признавать, что я окончил университет, набрался опыта в многотиражке. Плюс они ещё и лодыри. Как и в большинстве редакций на момент перестройки.

Моя система заставляла работать за счёт экономических рычагов, а не за счёт того, что все на крючке редактора.

Вот так и сработались. Я получил то, что хотел, и даже больше. Будь я редактором, эти новации выходили бы мне боком. Она подстраховывала. Отсутствие портфеля редактора меня не волновало.

Работа захватила с головой. Набирал сотрудников в отдел, координировал их действия. По моей инициативе был создан экономический отдел из двух – промышленности и сельского хозяйства.

Редакторшу больше увлекали аппаратные игры, интриги в горкоме. Каждому своё…

 

Хотели переводить нашу газету на офсет. Но выяснилось, что количество наборных пультов, фотонаборных машин рассчитали неправильно. А область уже года три назад отрапортовала, что в районах уже офсет.

С января переходим на хозрасчёт. Тираж догнали до 23 тысяч.

Новый редактор не шевелится. Вся в интригах. Я несколько раз предлагал сделать предварительные расчёты. Она в экономике не рубит, хотя и боится показать. А как хорошо всё начиналось!

Недавно узнал: редактор согласилась с областным издательством и дала добро на 30 процентов отчислений от чистой прибыли. Много это или мало, мы не знаем.

Поживём – увидим».

 

 

Письмо восьмое. Поэт Капустин выходит из подполья

 

«В феврале участвовал в Днях экономики и культуры нашего района в Улан-Удэ. Вёл программы двух концертов на сценах оперного и драматического театров, читал стихи.

Оцените поэта, которого после трёхлетнего перерыва посетила Муза.

 

Над Баргузином белые вершины

Вонзили в небо острые клинки.

Иду своей дорогою недлинной,

Поглядывая вдаль из-под руки.

Легко в просторах этих затеряться,

Когда поманят дальние огни.

Скажите, почему буряту снятся

Родных степей шальные скакуны?

Слова найдутся самые простые –

Большой любви не нужно громких слов,

Мой край – частица малая России,

Её кровинка и её любовь.

Крепки на память здешние чалдоны,

И помнят всех, кто был любому брат.

Их много было со страны огромной,

Кто верой в правду стал навеки свят.

И в нашем бурном, быстротечном веке,

Когда событья дышат горячо,

Горжусь тобой, мятежный Кюхельбекер,

И Кабашова чувствую плечо.^[3]

Как вольная река спешит к Байкалу,

Так время мчится – не воротишь вспять.

В моей судьбе пока что лишь начало.

Но есть что вспомнить. Есть о чём мечтать.

 

Всё время вспоминаю бесшабашные годы нашего ученичества.

Хотелось бы съездить на сессию. Побродить по Иркутску. Мечты, мечты…

А цветёт ли у вас миндаль? А хороши ли девушки?

У нас гололёд, сугробы, холод. Все девушки в пальто, ничего не цветёт, кроме моей физиономии, старательно изображающей жизнелюбие молодого автора, подписывающегося в местной газете пугающим псевдонимом К. Волков».

 

Многие детали прошлого канули в Лету. Не все поймут переживания молодого Капустина в сибирской провинции.

 

«8 марта был в ресторане. Какой-то кошмар. Заказал с утра два места. Вечером с приятелем пришли, как нам было назначено, в 19 часов.

Оказалось, что все места уже заняты. Больше часа мы как дураки бродили по залу среди жующей и пьющей публики. В девятом часу выставили дополнительный стол. Вместо рюмок поставили стаканы и вазочки для варенья. Вместо стульев предложили ящики из-под вина.

Я взбунтовался (вы знаете мой нрав!).

Тогда стулья взяли у музыкантов, а их оставили на ногах.

Но это ещё не всё.

С утра я заказал шампанского. Вместо него предложили бормотуху.

Вместо мясного ассорти – солёную капусту.

Хлеба вообще не дали. Меню, оказывается, нет.

Я буквально осатанел, впал в глубочайшее бешенство.

Минут десять отчитывал официантку, затем администратора. Потребовал книгу жалоб.

Вместо книги принесли шампанское и ассорти.

В девять вечера мы покинули заведение в чрезвычайно возбуждённом состоянии.

В гардеробе выдали одежду, но сказали, что входную дверь открыть не могут: с улицы ломится толпа желающих попасть в ресторан.

Пришлось прошествовать через кухню, где моего приятеля обдали каким-то соусом горчичного цвета, а я во дворе едва не упал на льду…

На ночь пришлось принять димедрол, а на работу я пришёл в состоянии, близком к тому, что мы видели в Иркутске, когда мы шли на занятия, а в магазинах продавали водку и пиво.

Дал себе слово провести рейд по злачным местам Улан-Удэ и сделать на эту тему материал».

 

Но есть в письмах друзей темы куда более серьёзные. Связаны они не с одним каким-то фактом, пусть и курьёзным, а с переоценкой всей жизни, что всегда трудно, больно и непредсказуемо.

Как это почувствовал на себе тот же Андрей.

 

«Ну, что же. Вот, кажется, он и настал, этот вечер, и я, задумавшись хорошенько, пришел к выводу…

– Здравствуйте, дорогие ребята!

Именно так через два дня мне предстоит обратиться к мальчишкам и девчонкам из Баргузинской средней школы, куда я приду работать преподавателем русского языка и литературы.

Пока не знаю, как сложится моя учительская судьба, насколько прямой будет для меня эта нелёгкая стезя, но шаг сделан, моя трудовая книжка в районном отделе образования, а я в Баргузине.

Вспоминаю.

В январе 1989 года я принял предложение областной газеты и стал работать в отделе Совета народных депутатов.

Время было горячее, работать приходилось много. Я ездил в командировки, пахал зачастую по 12-14 часов в сутки.

За четыре месяца установил редакционный рекорд. В районы республики Бурятия выезжал 14 раз.

Мои публикации отмечали на летучках, платили премии.

Кто бы мог подумать, что корреспондент скоро переквалифицируется в педагога!

Всё дело в жилье.

В январе дал объявление об обмене в «Вестнике Бурятии». Обратился в кооператив по обмену жилья. Откликнулись несколько человек. Но все они отказались. Не удосужились даже съездить в Баргузин.

Затем объявления повторил. Результат тот же: несколько откликов и опять отказы.

С жильём у нас с Леной тогда было совсем плохо. Редактор написал письмо в горисполком с просьбой «в виде исключения…», «в сдающемся в эксплуатацию Доме актёра…»

Председатель исполкома развёл руками: извините, с радостью бы, но не могу… Социальная справедливость! Узнают – шум, скандал, оргвыводы… Не могу! Может быть, общежитие? Но благоустроенных нет, только в деревянном доме, надо поговорить с тем-то и тем-то, подойти тогда-то.

У меня второй сын родился. Ленка разрывается одна, жалко и её и ребят.

Короче, ситуация критическая.

В мае областная газета публикует ещё моё объявление об обмене. Откликнулись пятнадцать ответственных квартиросъёмщиков. Однако в течение месяца все до единого странным образом передумали.

Дичайшая ситуация! Встречаясь с людьми, я предлагал обмен с доплатой, но не добился ровным счётом ничего.

Прямо-таки фатальное невезение!

 

Жизнь разделилась на фрагменты. Блеск в редакции, бесперспективность с жильём в городе и Лена с двумя детьми в моём родном Баргузине.

Каждый месяц (иногда по два раза) я приезжал к жене и детям. Но разве заменит папа приезжающий того, которого можно видеть каждый день?!

С 1 июня меня назначили заместителем ответственного секретаря газеты. Ещё через две недели – старшим корреспондентом отдела партийно-политической работы.

Всё это время я находился сначала у сестры в двушке (кроме меня там обитали ещё четверо!), затем в квартире двоюродного брата отца (этот старый солдат получил квартиру, а сам жил в доме, поэтому квартира некоторое время пустовала и мне разрешили там пожить).

Измотался я, мужики, страшно. Голова стала болеть по ночам, бессонница одолела, думки разные. Не знал, что делать.

Еле-еле отпросился в отпуск. Прибыл в Баргузин. Подремонтировал квартиру. Несколько дней с отцом косили сено (родители решили купить корову, чтобы обеспечивать внуков молоком).

Много общался с Павлом. Он стал уже большой, многоговорящий, хулиганистый и подвижный парень.

Отпуск уже заканчивался, когда я внял совету родителей, подвёл итог нашим беседам с Леной и понял: надо возвращаться.

В конце концов, не всё в жизни определяется личными успехами. У меня семья, дети. Они куда важнее карьеры. Простая, казалось бы, истина, а как непросто она мне далась. Всегда думал: будет хорошо на работе, будет хорошо и дома.

Всё оказалось гораздо сложнее.

В июле написал несколько писем на Север по поводу журналистской работы.

В приглашениях из Норильска, Алдана, Чульмана, Тынды в тени оставался вопрос с жильём, и потому (только потому) я проигнорировал эти приглашения, хотя большинство из них были довольно выгодными.

Конечно, жаль расставаться с делом, которому служил всю жизнь. Но что мне дала карьера, кроме удовлетворения собственных амбиций и тщеславия?! Жизнь надо убить, чтобы добиться кресла и широких материальных возможностей. Ну добьёшься годам к пятидесяти. Оглянешься: здоровья нет, желаний – тоже.

Вон в Чувашии Никифорова, журналиста, убили. За правду боролся. Чего добился? Красной смерти? Так ведь смерть-то не для него красна – для людей. Они судят и рядят, а ему всё равно уже.

Во многих прежних своих идеалах я разочарование испытываю.

Как-то разговорился с ветераном журналистики, и он сказал:

 

– Для чего я столько лет работал?! Ночей не спал, а если и спал, то где попало, мёрз, столовской пищей желудок портил, попутки ловил, на коврах начальственных стоял?

Для кого стал хорошим? Что заслужил?

Поверишь ли, в прошлом году жену хоронил, так ни копейки на сберкнижке, хоть плачь. Спасибо, родной коллектив помог.

Мне шестьдесят, а жить не знаю как. Пенсия сто двадцать. Квартиру ждал пятнадцать лет.

А я журналист. Моя задача клеймить, хвалить, поддерживать. Всю жизнь был помощником партии, соратником, подручным. Платил партийные взносы.

Поехал как-то в Крым по путёвке. Разместили в каком-то деревянном доме. Во дворе помойка. Питание дрянь, кровать железная, как в армии, лечение аховое.

А напротив – партийные и профсоюзные лидеры в каменных палатах, в мраморе с голубыми унитазами, кормёжка как в ресторане, болячки свои лечат у первоклассных докторов.

Нутром почуял, что именно на эти каменные палаты выплачивал я партийные взносы…

 

Признал я его правоту во многих вопросах.

Нет, ребята, я не пытаюсь успокоить себя этими рассуждениями. Просто то, что случилось со мной, заставило меня посмотреть на жизнь другими глазами.

Знаете, до сих пор живу и прислушиваюсь к себе. Что изменилось во мне после получения вузовского диплома? Случается, таюсь от себя, как охотник, но перемен больших не нахожу.

Наверное, формирует нас не диплом, а жизнь.

 

В курортном городе, где я сейчас живу, газет практически не осталось.

Работать по специальности я не могу.

Поэтому такие стихи:

 

Прощание с журналистикой

 

 

Прощай, моя подруга,

Наместница моя!

Пускаем мы по кругу

Стаканчик портвейня.

 

И плавленым сырочком

Закусим твой уход.

Зачем пивную бочку

Пустили вдруг в расход?!

 

Где вылазки с куражем?

И где хмельной рассвет?

И нет многотиражки.

Пресс-центра тоже нет.

 

С деньгами было туго,

Но не канючил я...

Прощай, моя подруга,

Любовница моя».

 

 

Вместо послесловия

 

Журналистику на педагогику Андрей всё-таки не поменял.

В 1996 году Капустин – корреспондент газеты «Правда Бурятии». Затем он создаёт издательский дом «Баргузин», начинает выпускать газету «Версия», где пишет об успехах бурятской милиции.

Через два года на выборах президента Бурятии он активно поддержит Леонида Потапова. После избрания Потапова станет вначале пресс-секретарём, а затем начальником управления информации и печати администрации президента в ранге регионального министра.

Будет избран председателем Союза журналистов Бурятии, получит звание заслуженного работника культуры, напишет свою первую книгу.

Всё рухнет в один миг.

Рассказы о бдительных стражах порядка сменятся на доклад президенту, содержащий жёсткую критику деятельности силовых структур республики.

Через пару недель после доклада Андрею инкриминируют получение взятки в особо крупных размерах. Это что-то около двухсот тысяч рублей.

Деньги чиновник получил якобы в обмен на поддержку на выборах кандидатуры одного из районных претендентов.

Андрея прямо в зале суда закуют в наручники и доставят в СИЗО, где он скончается.

 

Саша Козаченко прошёл путь от фотокорреспондента до редактора многотиражки и заместителя редактора районной газеты.

В октябре 1991 года в его родном Искитиме выходит первый номер газеты с амбициозным названием «Конкурент». Это было детище Козаченко и одновременно отчаянный шаг. Многие тогда думали: из этой затеи у него ничего не выйдет.

Вышло. «Конкурент» издаётся до сих пор.

Он не только газету издавал, но и выступал спонсором многих городских мероприятий, помогал малоимущим.

Детей у него было четверо.

Любил охоту.

Как-то заглянул в редакцию, улыбаясь, сказал:

«Девчонки, готовьтесь уток щипать. Вам привезу и готовить научу».

Потом была охота. Вечером вернулся Сашка домой. Прихватило сердце. В скорой жене сообщили: сожалеем, но ваш муж умер…

 

Много воды утекло с тех пор.

Как-то открыл фотоальбом, где благодаря Сашке остались два десятка фотографий из нашей студенческой жизни. На одной из страниц – пожелтевшее письмо, написанное на листочке из тетрадки в клетку.

От Андрея.

 

«Вы мне пишите, ребята. А ещё лучше – приезжайте в гости.

Я возьму отпуск, поедем на Байкал.

Приезжайте ближе к осени. Порыбачим, поохотимся, поберём ягоду.

Очень рад буду вас видеть.

А осень у нас замечательная».

 

 

 

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в декабре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: