Прикладная тератология

 

 

Тератология:
1) наука, изучающая врождённые уродства отдельных органов и целых организмов в растительных и животных царствах;
2) учение о чудесах;
3) стиль средневекового графического искусства (в орнаменте, заставках, инициалах и т. п.), основанный на нагромождении чудовищно-фантастических образов.
(Википедия)

 

 

 

 

Столько лет уже прошло, а она все стоит и стоит за окном каждую ночь. Ничего не делает, ну, там, страшные рожи не корчит, не скребет по стеклу отросшими ногтями и так далее. Просто стоит, стоит и смотрит.

 

Почему так происходит? Один маленький мальчик потерялся зимой во дворе. Смешно, да, в родном дворе, знакомом, как свои пять, излазанном вдоль и поперек, от старой яблони у первого подъезда до веранды на задах детского садика: сюда ползали через щель в заборе, и эта веранда считалась как бы тоже частью двора, неотчуждаемой собственностью местных пацанов. Здесь всегда пахло человечьим дерьмом – остро, чуть сладко даже. Это был запах недозволенной тайны и приключений, смешно, да?

И вот, значит, Один Маленький Мальчик потерял зимним вечером родителей и потерялся. И немного запсиховал: зимним вечером, как известно каждому пятилетнему человеку, все чуть-чуть иначе, чуть-чуть как в страшной сказке. Санки быстро превратились в ненужную обузу, в рот лезла какая-то белая дрянь, а вон та нехорошая дальняя тень грозила обернуться большой собакой, ну, он и запсиховал. Даже подумывал заплакать, но плакать было рановато. Еще минут пять надо было подождать, по его расчетам.

И вдруг Маленький Мальчик видит далеко впереди маму – та как раз собирается войти в подъезд и крепко-накрепко захлопнуть дверь на кодовый замок. Каждый пятилетний человек, которому надо во что бы то ни стало вызвать на улицу лучшего друга, например, или проникнуть в подвал, где пахнет гнилой картошкой и котами (тоже вполне наш, симпатичный, будоражащий запах), так вот, каждый пятилетний человек отлично знает, что кодовые замки – самая большая пакость на свете.

Мальчик кричит: мама, мама, я здесь, я с тобой, не теряй меня (потому что мама ведь тоже волнуется), бежит, загребая валенками снег, зарывается носом в мамино пальто в мелкую клетку.

И тут свет от фонаря падает на мамино лицо.

А это вовсе и не мама никакая.

А совсем чужая взрослая тетя.

Тетя взмахивает красивыми волосами (она без шапки), улыбается и говорит: ай-яй-яй, такой маленький, и один, где твои родители? И еще тетя говорит: ай-яй-яй, такой большой, и плачет. Тебе не стыдно? Ты ж мужчина якобы. Но Мальчик уже ничего не может сказать в ответ. Просто не может: слова цепляются за зубы, язык будто прирос к нёбу. Он не плачет, совсем не плачет, его лишь бьет крупная дрожь.

 

С тех пор Один Маленький Мальчик твердо уверовал, что его маму подменили какой-то красивой, но злой ведьмой. И само собой, он так никогда и не вырос.

 

Почему так происходит? Каждый Божий день идешь встречать ее к заводской проходной, идешь – такое впечатление – через весь город, наполненный опять же большими собаками и злыми неместными пацанами (спустя десять лет окажется – всего-то четыре квартала, путь длиной в сигарету, смешно, да?). Ты, полутораметровый герой, идешь и глотаешь сопли, ведь каждый раз может случиться что-нибудь ужасное – тебя собьет машина, ее собьет машина, вон тот молоковоз, например, или ты потеряешься, или она потеряется, потому что она ведь тоже маленькая на самом деле, только никто этого не знает, это ваш секрет. Вот и прикидываешь возможные варианты развития событий, один другого хуже: если происходит что-нибудь в таком роде, то уж совсем непредвиденное, так что лучше просчитать как можно больше ходов в этой странной игре, тем самым уже отсекая вероятность за вероятностью. Каждый пятилетний человек прекрасно знаком с этим механизмом. Главное – не дать противнику сжульничать.

Хороший исход, он же единственный: вы встретитесь на проходной, как вчера и позавчера, как неделю и месяц назад, и отправитесь в кафе-мороженое, где на стенах нарисованы смешные инопланетяне и астронавты. Она говорит: ну, мой юный мужчина, сегодня пломбир с малиновым сиропом или что?

Или что, пожалуйста. Проходная пуста, как в фильмах про ядерную войну и всякие природные катаклизмы – ненормально, нехорошо пуста, как будто все-все-все: охранники, инженеры-технологи, нормировщицы и регулировщицы, папы и мамы всех детей на свете лежат себе тихонько где-нибудь вповалку, совсем рядышком, только попробуй ступить не туда или приоткрыть вон ту дверь неизвестного назначения, и увидишь. На электронных часах, между прочим, 17-00, кончилась смена. И наш Маленький Мальчик понимает, что он больше никогда, НИ-КОГ-ДА не увидит свою маму, потому что он опоздал к какому-то очень важному сроку, который не обозначен ни на одних заводских часах, и еще, слава Богу, он понимает, что сейчас проснется, проснется, проснется.

 

Нет, она ничего такого не делает. Не упрекает, не обвиняет ни в чем. Просто ночи напролет смотрит на тебя.

 

Почему так происходит? Вот мама, молодая и красивая, в ярком ситцевом платье, с чуточку (правда-правда) грубоватыми чертами лица и новой перманентной прической, стоит в обнимку с типом в вытертых джинсах-клешах. На дворе восьмидесятый год, кажется; только что они вернулись со встречи однокурсников Тугаринского радиоколледжа, где было много сладкого вина и разнообразных домашних салатов. Интересно, что снимок получился зеркальный, то есть ваш подъезд в данном случае находится слева от автостоянки, а не справа, как полагается. И зачес у типа на другую сторону, но это неважно. Важно то, что все здесь еще молодые, красивые и живые. Немножко, совсем немножко пьяные.

Мама говорит: я больше не могу терпеть. Сделай мне еще один укол. И через час: я больше не могу. Сделай мне еще один укол. И через два часа: я не могу не могу не могу, сделай мне этот чертов укол. И так всю ночь. И весь день тоже.

Пустые ампулы из-под промедола надо сдавать под расписку в районной поликлинике, смешно, да? Однажды Маленький Мальчик неудачно ломает ампулу, тонкое стекло рассыпается в его пальцах буквально в прах, так что уже не прочитаешь номер партии и дату, не внесешь в журнал учета. На следующий день заявляется медсестра из поликлиники, проходит в комнату, не разуваясь. Медсестра говорит: мущина, здесь вы не правы, конкретно не правы. Сразу после этого она начинает кричать с сильным татарским акцентом. По ее словам выходит, что кое-кто использует сильнодействующее обезболивающее средство, которое можно достать только в государственных аптеках и только по рецепту с двумя важными фиолетовыми подписями, так вот, кое-кто использует это средство в своих личных целях. Наверняка даже толкает налево. Что можно квалифицировать как сбыт и распространение наркотических веществ. С ее сапог на паркет стекает грязная вода. Это почему-то бесит больше всего, и Маленький Мальчик тоже начинает кричать, понимая, что этим он делает только хуже себе и маме. Что очереди в узких, плохо освещенных коридорах только удлинятся, а медсестра на все его слова будет, кобенясь, приставлять ладонь к уху и переспрашивать: шта, билят?

Впрочем, маме – такое впечатление – хуже уже не будет, потому что хуже некуда. День за днем она лежит, уставившись в потолок, и все чаще заводит свою пластинку насчет уколов. В комнате пахнет дерьмом, просто дерьмом, постоянно пахнет дерьмом, как бы часто сын ни менял подгузники. Сын протирает ее пролежни специальным кремом. Сын разговаривает с ней – да полно, с ней ли? Она уже давно превратилась в высохшую мумию, в страшную старую ведьму, гадящую под себя и воющую от боли и страха. Ее просто подменили.

Каждый пятилетний человек в доме знает, что в вашем подъезде женщины одна за другой умирали от рака на протяжении десяти лет. Некоторые перед смертью кричали так, что было слышно на лестничной площадке. Потом окажется, что дом сложен из радиоактивных блоков, и все бы ничего, да построили на окраине Шаровского парка новую телевышку, аккурат глядящую на фасад дома, и эти-то чертовы волны активировали радиацию, как объясняли местные пацаны. Такая вот мина замедленного, очень, очень замедленного действия. Винить некого, но и никому от этого не легче.

После укола мама начинает бредить. Она смотрит сквозь сына и бормочет: кто это, кто это за твоими плечами? Такие желтенькие, такие серенькие, маленькие, со злыми рожами. Кто это? Я их знаю?

 

Она стоит, прижавшись белым лицом к стеклу, смотрит и молчит. Она ничего не говорит про то утро, когда кое-кто забыл, просто ЗАБЫЛ сделать укол. А потом не услышал, просто НЕ УСЛЫШАЛ, как она тебя звала. Выждал ровно столько времени, сколько нужно, вошел в комнату и просунул руку под ее высохший зад, почувствовав, что подгузник лопается от холодного, уже затвердевшего говна. Что он еще почувствовал, когда звонил сестре, чтобы сообщить о случившемся? Облегчение? Любовь? Потерю? Или Один Маленький Мальчик почувствовал, что так и не повзрослел и никогда не повзрослеет? Теперь неважно. Важно, что кое-кто до сих пор не может уснуть по ночам, если в комнате не горит свет, хотя бы какой-нибудь завалящий ночник, а мама, красивая и молодая, стоит за окном восьмого этажа, смотрит и говорит: не бойся, никогда ничего не бойся, я ведь с тобой, я теперь всегда буду с тобой.

Я мужчина. Я мужчина. Я мужчина. Мне, пожалуйста, пломбир с малиновым сиропом. Или еще какую другую хуйню из вашего ассортимента.

 

  Эль, 2009