Кнут и Пряник

 

 

 

Кобеля Чернышевского родила Пальма: рыжая сука, прижившаяся на автобазе в Строгино. Из пяти щенков двух забрали сердобольные бабушки, еще двое сдохли, не выдержав зимних холодов, летом Пальму переехал грузовик, и из всего семейства в живых остался один Чернышевский, о масти которого можно легко судить по кличке. Кстати, так его прозвал директор автобазы: грузный человек с красным от гнева лицом – субъект, начитанный до мата. Он отчего-то решил, что черный щенок с задиристым характером – это признак революционной несгибаемости, что соответствует политике государства. А раз так, то пусть живет и охраняет автобазу от посягательств чужаков и воровства своих. В первый год жизни у Чернышевского все шло хорошо: он исправно облаивал незнакомцев и вилял хвостом водителям да слесарям. Его неплохо кормили, баловали «сахарными косточками» – словом, кобель вырос большой и жирной животиной. И тут на автобазу устроился цыган Вишняков. Чернышевскому он сразу не понравился. Мало того, что от него вечно несло вонючим парфюмом, а не водкой, к запаху которой Чернышевский давно привык, – так он еще подозрительно щурился и подмигивал. Короче, пес его невзлюбил.

Однажды Вишнякову неслыханно повезло: ему поручили вывезти какие-то склянки из медицинского НИИ. Склянки было приказано уничтожить на ближайшей свалке: попросту разбить. Мог ли сделать это цыган, не выяснив, что именно он уничтожает? Разумеется, он поступил сообразно национальной смекалке: поняв, что в склянках – заспиртованные человеческие останки, слил спирт, а останки выбросил за забором автобазы. Разлив спирт по бутылкам, Вишняков тем же вечером продал его по бросовой цене местному мужичью. Водители и слесаря «гудели» до рассвета. А утром пришло похмелье и понаехало начальство с ревизией. Директор автобазы получил «по шапке», пьяный рабочий люд ограничился выговором с угрозой увольнения по статье.

Начальство уже собралось покинуть сей вертеп пьянства, но тут пред их трезвыми очами явился Чернышевский. В зубах он нес коричневую человеческую руку. Немедленно была вызвана милиция, и уже через час цыган Вишняков давал показания, а похмельные собутыльники блевали по углам. (Мошенника потом судили и приговорили к двум годам исправительных работ.) Чернышевского же, как источника неприятностей, тучный директор автобазы тем же вечером посадил в свою «Волгу» и отвез от греха подальше, вышвырнув из салона автомобиля где-то в районе общежития Университета имени Патриса Лумумбы.

Среди местных псов Чернышевский пользовался авторитетом, заняв свое место в общей иерархии: он не отнимал чужих кусков, предпочитая клянчить еду у студентов. Один из них, правда, Чернышевскому не нравился: вечно похмельный здоровяк, которого и люди-то обходили стороной, презрительно приговаривая: «Пряник пошел…» Однажды Пряник попробовал сделать Чернышевскому добро, попытавшись угостить его куриной косточкой, но пес воинственно зарычал, после чего едва не получил по ляжке ногой сорок пятого размера.

Особые чувства Чернышевский питал к желтолицему студенту по фамилии Цхэ. Тот постоянно трепал его по загривку, приговаривая:

– Расти больсой и полезный…

Цхэ вообще любил собак. Правда, Чернышевский заметил, что после плотного общения с этим парнем некоторые его сородичи бесследно исчезали. Но, в принципе, мало ли куда они могли подеваться?

А еще Чернышевскому нравился тощий очкарик, которого все звали Кнут: этот часто приносил лакомства в виде колбасных шкурок, сосисок и остатков макарон по-флотски. Кнута пес уважал, всякий раз поджидая его у выхода из общежития…

…Пряник уже часа три морщился и принюхивался:

– Воняет… Точно воняет. Кнут, ты не чувствуешь?

– Там Цхэ на кухне что-то жарит, – ответил Кнут, нехотя отрываясь от «Анны Карениной».

– На селедку не похоже: та пахнет приятнее. Первобытным нюхом чую: как бы друг друга не зажарили…

– Пойду, проверю. – Кнут закрыл книгу, заложив страницу металлической линейкой.

– Проверь, проверь. И предупреди этого поклонника «чучхе», что я уже выпил, – для убедительности добавил Пряник.

Кнут кивнул и направился к выходу. Спустя пять минут в комнату влетел бледный Ли Чанг:

– Пряник! Там Кнут! Его бьют!

– Кто?! – Взревел Пряник. – Без меня? Не имеют права!..

На кухне кто-то громко гремел кастрюлями.

– Бедный Кнут: всю посуду в углу собрал, – прокомментировал Ли Чанг.

Через несколько секунд Пряник ворвался на кухню, где увидел лежащего на полу Кнута, и стоящего перед ним Цхэ. Последний уже занес над очкариком горячую чугунную сковородку. Повсюду валялись эмалированные миски и кастрюли. Стены были забрызганы чем-то жирным и пахучим. Пряник поморщился от неприятного запаха, но гнев одержал верх над обонянием.

– Бросить оружие на пол! – Пророкотал Пряник, потрясая кулаками над головой.

– Он Чернышевского съел! – хлюпнув носом, сообщил Кнут.

– Книгу, что ли? – переспросил Пряник, теряясь между догадками и злостью.

– Собаку.

– Корейская еда, – объяснил Ли Чанг из-за спины.

– Возможно, еда и корейская, но псина – наша, – сурово молвил Пряник, помогая Кнуту подняться с пола. – Что скажешь, жрец собачий?

Цхэ сделал шаг назад:

– Это традиция. Вкусно и полезно…

– Вкусно, говоришь? – Завелся Пряник. – Чернышевский мне штаны порвал, и то я его не убил. А ты по какому праву сожрал?

– Да ты его понюхай: он и жиром собачьим натерся, – сообщил Кнут.

– Мы, корейцы, так моемся, – оправдался Цхэ.

– Не слусай эту сюрку, – подзуживал Ли Чанг.

– Я разгоню ваш цех собакоедов! – Грозно возвестил Пряник, нависая над Цхэ, как советская угроза. – Одичали, живодеры! Я захвачу Пхеньян и наведу порядок на задворках цивилизации!

С этими словами он вырвал из рук корейца сковородку и отшвырнул ее в дальний угол кухни. А, повернувшись к выходу, обнаружил, что в дверном проеме, перешептываясь, толпятся корейцы. Пряник воодушевился, предчувствуя победоносную битву:

– Граждане хунвейбины, – засучивая рукава, улыбнулся он, – я официально обвиняю вас в собакожорстве и животноненавистничестве. Сейчас я публично открою вам глаза на всемирную «Красную книгу». А для начала буду совать вам в лицо кулаки. Кому не повезет, тот заново родится. Раззудись, плечо! Размозжись, башка!..

…Весь вечер Кнут носил с подоконника снег и, прикладывая его ко лбу Пряника, не сдерживал слез:

– Я любить Чернышевский. Ну и что, что он – плохой писатель, зато хорошая собака!

– Плевать на Чернышевского, – хмурился Пряник, – я же тебя защищал…

В общежитии воцарилась мертвая тишина. Лишь изредка в коридоре обрывками фраз слышался чей-то шепот:

– …чуешь запах? Успели намазаться. Это для них как «Шанель» для французов…

– …он все равно кусался хуже декана…

– …а хвост на холодец пустили?..

А через три дня во дворе общежития появился черный щенок. Его, конечно же, прозвали Чернышевским. Кнут поспешил первым сообщить об этом Прянику. Тот изобразил раздражение:

– Черный, говоришь? Интересно: какай же гад его притащил? Ладно, так и быть: дарю!..