РеалIST

 

 

 

У психиатров есть тест на шизофрению, где фигурирует вопрос: «В чем схожесть сапога с карандашом?», на который больные отвечают однозначно: «И то, и другое оставляет следы»…

Пал Никифорыч Полторашников был очень ранимым человеком. Он постоянно переживал. Превозмочь стрессы ему помогал «Валидол». От него вечно несло животворящей мятой. Страдальца можно было понять: он возглавлял администрацию Масловки, а проблем было много. От тоски Пал Никифорыч стал рифмовать правду. Получалось грустно:

Сижу один в огромном кабинете –
Начальником вдруг стал я на селе,
И мыслю я в ужасно черном цвете:
Разруха прилегла на плечи мне.
Мычат с надрывом тощие коровы,
Доярки растерзать меня готовы…

 Поэт явно преувеличивал. Во-первых, никаких коровников не существовало: во времена СССР в Масловке функционировала войлочная фабрика по производству валенок. Но с распадом страны фабрика закрылась: поставщики нашли более привлекательный рынок сбыта. Желающих поднять производство так и не нашлось – тем более, что оборудование успели растащить предприимчивые односельчане. Во-вторых, кабинет был отнюдь не огромным и уж, тем более, – не овальным. Да и возможно ли быть счастливым начальником в дотационном регионе?

Но рифмач стяжал свои лавры у местного населения. Мужики сочувствовали хозяйственнику, подсказывая удачную рифму к словам «езда» и «борозда». Неделю же назад в Администрации области ему сказали, что будущей весной местный губернатор назначит в Масловку нового начальника: не мастера поэзии, но – ценителя прозы. Полторашников расстроился и увлекся успокоительным. Его израненное сердце отказывалось понять причину столь вопиющей несправедливости. Конечно, правдолюбец брал, но не помногу. Его «откаты» были мизерны по сравнению с губернаторскими. Ведь в приватном разговоре на вопрос, «какой именно откат вас бы устроил», губернатор ответил:

– В идеале это – откат солнца…

Такой философии позавидовал бы сам Сократ. Но Полторашников не витал в облаках. Однажды он для себя уже решил, что полутора процентов вполне достаточно – тем более, что фамилия нашептывала именно такой коэффициент. Но в свете последних событий шестое чувство подсказывало ему, что пора бы хапнуть по крупному – пусть даже и в последний раз.

Пал Никифорыч знал, что в соседней Хлыновке вовсю орудуют москвичи: зажиточные сволочи, которых было бы неплохо раскулачить. Только как? С этим вопросом он и обратился к местному священнику отцу Агафону. Прихожане звали батюшку Какофоном за вокальные способности – точнее, за отсутствие таковых.

Какофон ел утку. Осенял ее крестом и вещал:

– Отныне ты – рыба. – После этого отправлял кусок себе в рот. Квашеная капуста путалась в его рыжей густой бороде.

Полторашников вошел в комнату, громко кашлянул. Святой отец прервал поедание птицы и обернулся:

– Здорово, Палкифрыч. Садись, раздели трапезу.

– Так ведь пост… – замялся Полторашников.

– Болящим Господь позволяет, – ответствовал Какофон. – А тебя, я вижу, трясет по-взрослому. Присоединяйся.

Глава администрации прислушался к своей душе и понял, что она, пожалуй, трепещет, и притом – весьма болезненно, а потому – расположился за столом, взяв в руки аппетитное утиное крылышко.

– Увольняют меня, – сообщил он со вздохом, требующим выпивки.

– На все воля Божья, – ответствовал отец Какофон, вытирая жирные руки вафельным полотенцем.

– То есть, я уйду, и даже следа после себя не оставлю? – возмутился Полторашников.

– Ну, холмик-то по любому будет, – цинично успокоил батюшка.

– Мысль у меня есть, – признался глава. – Выгодно патриотическая.

– Новый храм? – предположил слуга Всевышнего.

– Ты сперва старый до ума доведи, – нахмурился Пал Никифорыч. – Памятную плиту хочу поставить ко Дню Победы. Масловских-то в войну человек триста полегло. А внизу на плите напишем: «так, мол, и так: в память от благодарных жителей и Администрации в лице такого-то». То есть, меня.

Какофон бутылку самогона выставил, но идею забраковал:

– Дорого будет.

– С новым начальством еще дороже, – возразил Полторашников. – Пришлют какого-нибудь мудозвона-атеиста, вот и мучайтесь с ним. А я на открытие губернатора позову, он это дело посмотрит – глядишь, и не уволит.

– Слаб я в светских делах, – признался поп, разливая самогон по стаканам. – Одно скажу: добрая память многое прощает. – И перекрестил стаканы: – Отныне ты – вода аретизанская…

– Благословишь? – взмолился Пал Никифорыч.

– Отчего же нет?

На следующий день Полторашников позвонил Шефу. Изложил суть дела. Шеф долго отнекивался, но начальник хозяйства прозрачно намекнул на то, что в противном случае местные мужики могут спалить дом вместе с шоуменами. И Шеф, бросив все дела, примчался в Хлыновку. Разобравшись с накуренным козлом, подошел ко мне и, по-дружески приобняв, признался:

– Евгений, нужно провести переговоры с одним говноклюем…

– А где Толик? – спрашиваю. – Это он же у нас – магистр укрощения паразитов.

– Бекетов погиб.

– Как?!..

– Под колесами любви. Он сам так сказал.

Я понял, что администратор опять встретил девушку в образе одуванчика. Такое уже случалось, и не однажды.

– Хорошо, – соглашаюсь. – Что нужно сделать?

– Изобразите строителя: вы же – актер.

Я показал Шефу руки. С такими интеллигентскими руками выдавать себя за строителя – все равно, что дистрофику прикинуться штангистом. Шеф с досадой затараторил:

– Ну, архитектор, деляга, москвич-вампир!..

Роль кровососа мне до сих пор играть не доводилось, и я из любопытства согласился, слегка обнаглев:

– А премиальные?..

…Павел Никифорович встретил нас в своей приемной. Провел в кабинет, усадил за стол, распорядился, чтобы принесли чай. Пожилая секретарша, кряхтя, поставила чашки и тарелку с крекером.

– Чем богаты, – заулыбался Полторашников. – Ну, как вам у нас?

Шеф жалобно посмотрел на меня: «ответьте что-нибудь!..».

– Осваиваемся, – говорю уклончиво. – Народ у вас тут добрый, трезво смотрит на вещи. – Я честно пытался врать.

– Согласен, – кивнул Пал Никифорыч. – Пьют, как лошади; воруют, как цыгане. Но я по другому вопросу. Вы – москвичи, а Москва, как известно, – мать городов русских. К кому же обращаться за помощью, как не к матери?

– Есть и другие родственные связи, – вклинился я. – Одесса-мама, Ростов-папа, и чего уж греха таить – Колыма-бабушка!..

В финале оглашения этого списка Полторашников вздрогнул. Шеф напряженно меня прервал:

– Внимательно слушаю вас…

Глава Администрации недоверчиво покосился на меня:

– Масловка – родина героев, павших в борьбе. И пора бы им воздвигнуть по-настоящему.

– Что именно? – спросил Шеф.

– Как «что»? Монумент. Нацеретелить, так сказать…

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и в помещение вошел отец Какофон в

сопровождении пузатого милиционера. Последний представился:

– Майор Генералов!

– Сочувствую, – не выдержал я. – Для вас лучше бы – наоборот.

– В каком смысле? – выкатил глаза пузатый.

Шеф поспешил с рукопожатием:

– Весьма рад. Уважаю внутренние органы.

– Трезвенник, что ли? – огорчился Генералов, доставая из внутреннего кармана камуфляжа бутылку водки.

– За рулем, – неловко выкрутился Шеф.

Милиционер с батюшкой сели за столом напротив нас. Полторашников выставил пять граненых стаканов. Пока глава Администрации разливал водку, мрачный Генералов сверлил меня подозрительным взглядом. Создавалось впечатление, что моя внешность почти совпала с приметами разыскиваемого преступника.

Считаю, что некоторые люди рождаются майорами. Их лица суровы и упитанны; розовощекость придает им особую значимость, а цепкий взгляд вызывает трепет. Таким людям особенно приятно подчиняться. Я знал одного младшего лейтенанта: в сочетании с природной майорской физиономией его маленькие звездочки на погонах автоматически увеличивались в размерах…

– На какую сумму вы готовы замахнуться? – осторожно сформулировал Шеф.

– По пять тысяч на героя, – с пафосным цинизмом отчеканил разливающий.

– Пять тысяч – чего? – прищурился мой начальник.

Генералов привстал, подчеркивая величие момента:
– Мы – патриоты, и мыслим рублями, – возвышенно ответил он.

Молчаливый до сей минуты Какофон, расставил наполненные водкой стаканы:

– Пора принять на грудь, благословясь, – молвил он, перекрестившись.

Теплая водка нырнула в мой желудок, вызвав непристойное бурление: даже непьющий Шеф поморщился и нервно подмигнул.

– Скромная сумма, – резюмировал он, на всякий случай отодвигаясь от меня. – Даже на гранит не хватит…

– Зачем гранит? – обрадовался Полторашников. – Будем реалистами, вспомним о мраморной крошке!

– Вечный огонь тоже недорого встанет, – добавил Генералов. – Зароем пару баллонов с пропаном, и все дела. На день открытия должно хватить…

Меня тошнило: от выпитой без закуски водки, от майора и главы Администрации, от раскрасневшегося батюшки. Неприятная волна поднялась из глубины желудка, преодолевая настойчивое сопротивление разума, и немилосердно вырвалась наружу, окатив фонтаном сидевшего напротив начальника милиции. Генералов выскочил из-за стола и, отпрыгнув в сторону, заверещал неожиданно тонким голосом:

– Ах ты, бляха-муха!.. Вонючка центробежная!.. Что ж ты блюешь, как синяк синдромный?..

Я спешно выхватил из кармана носовой платок. Бледный Полторашников врос в кресло. Его мысли застыли на острой грани трезвого осуждения и хмельного гостеприимства. Наконец, мозг принял суровое решение, и гортань вострубила:

– Вы-ы!.. Недостойны!.. Оскорбления!.. – Его кулаки взметнулись над головой и обрушились на столешницу с силой двух баллистических ракет. – Вы что думаете, у нас веслами воду носят? В лапти щи наливают? Москвичи поганые, захватчики, оккупанты! Мы еще отвоюем свое!..

Шеф нервно зашевелил усами:

– Палкифрыч, вас никто не хотел…
– Понаехали тут! – продолжал бушевать начальник. – Развели бордель в православной деревне! Но Бог – не фраер, а мужик – не дурак!..

…На обратном пути Шеф отчитал меня за несдержанность:

– Вы всех подставили. Рыгнули бы в себя!..

Я даже не пытался оправдаться…
Советский комик Сергей Филиппов – тот самый, что рассматривал звездное небо сквозь призму коньячной бутылки, – любил зайти в ресторан ВТО и, приняв сто грамм, окинуть придирчивым взглядом местных завсегдатаев. После чего, уже на выходе, поворачивался к присутствующим и, подняв указательный палец вверх, назидательно изрекал:

– Не по таланту пьете!..