Парфинские рассказы

 

 

 

У фермера Николая Зуба украли коня, мощного тяжеловоза с крупом, широким, как железнодорожная платформа, и копытами, величиной с банный таз. Преувеличения здесь уместны, потому что тяжеловоз мог за рабочий день перевезти груза не меньше, чем платформа, и оставить копытом след в грязи размером не меньше таза. При сплошном бездорожьи конь заменял Николаю не только грузовик, но и трактор. В период затяжных дождей, когда дороги, поля и леса превращались в непролазные хляби, тяжеловоз пёр за собой по грязям и телегу со скошенной травой, и спиленный лес, и плуг.

Ещё вчера Николай выпустил тяжеловоза погулять по лугу, отдохнуть от тяжёлой работы, почувствовать себя вольным зверем, живущим не только ради тяжёлой работы и травяной жратвы, но и широкого простора лугов и полей. Николай был уверен, что глоток свободы придавал коню новые силы и гнал прочь лошадиные болезни. Все живые существа рождаются свободными и нуждаются в свободе, как в воздухе, воде и пище.

Конь не мог убежать далеко, так как не был стреножен, да и не в его привычках было убегать далеко от дома, где его поили, кормили и чистили.

Николай вспомнил, что вчера, когда он возвращался с дальнего покоса, недалеко от дома ему встретилась группа цыган: мужчины, женщины и дети. Цыгане, живущие осёдло в районном центре Парфино, время от времени совершали набеги на поселковое садоводство, находящееся недалеко от фермерского дома.

Садоводство приходило в упадок, как и всё сельское хозяйство, по причине подорожания электроэнергии, бензина, удобрений, семян и орудий труда. Выгоднее было купить овощи и фрукты в магазине, чем горбатиться после трудового дня на своём огороде. Что говорить – ажиотаж вокруг обретения дачных участков, приводящий к инфарктам, сегодня казался пьяным бредом. После введения частной собственности на землю, её оказалось в избытке. Колхозы и совхозы разорились, а работать самостоятельно на свой страх и риск захотели немногие, да и мало кто умел это делать.

Сегодня в садоводстве появилось много заброшенных дачных участков, на которые время от времени совершали набеги местные бомжи и цыгане. Добыча была не ахти какая, но, как говорится, на безрыбьи и рак – рыба. Грабители и воры снимали с крыш шифер, выламывали чугунные дверцы и колосники печей, тащили снятые с петель двери, срывали водосточные трубы. Одним словом, не брезговали ничем. Потом награбленное и наворованное добро продавалось за бесценок в посёлке с доставкой на дом. Бомжи выручку тут же пропивали, а цыгане кормили своё многочисленное племя.

В посёлке цыган не любили, но предпочитали с ними не связываться. Даже милиция обходила цыган стороной. Никто не хотел рисковать своим спокойствием, а может быть и здоровьем, и жизнью. Поговаривали, что цыгане промышляют наркотиками и золотишком.

«Пойду-ка, навещу цыганского барона. Не съест же он меня, в конце концов. Хотя бы пойму: не в пушку ли у него рыло», – решился Николай.

Огромный дом цыганского барона стоял на выезде из посёлка. Строение отдалённо напоминало огромную кибитку, на которой давным-давно кочевало цыганское племя. От асфальтовой дороги дом отгородился высоким красным кирпичным забором с арками.

Николай оставил свою машину у забора и вошёл в открытые настежь ворота. Дом, забор, двор и суетящиеся в нём люди символизировали блеск и нищету цыганской оседлой жизни. Рядом с новым домом стоял покосившийся сарай, сбитый кое-как из горбыльной доски с неочищенной корой. Возле сарая на жердине висела конская шкура, которую Николай сразу узнал.

«Сволочи! Ворюги! Бездельники!» – еле сдержал себя Николай, чтобы не завопить матом, не схватить с земли камень и не запустить его в людишек, таскающих куски мяса из сарая в дом.

Его заметили – и двор опустел. Николай успокоил бешено забившееся сердце и со спокойным видом зашёл в дом. В нём не было комнат. Посередине стоял длинный стол, на котором были разложены куски свежего мяса. Большая часть кусков была упакована в полиэтиленовую плёнку.

Семья цыганского барона сгрудилась за его спиной. Барон, толстый мужчина в ярко-красной рубашке, и чёрных широких штанах, сидел, развалясь, в плетённом дачном кресле и насмешливо смотрел на непрошенного гостя.

– Ты кто? Что надо? – невозмутимо спросил барон, как будто не узнал фермера, известного всей округе.

– Коня! – выкрикнул фальцетом Николай.

– Я не знал, что это твой конь, – развёл руками барон. – Вот он, – и ткнул пальцем в полиэтиленовый пакет.

– Видишь, сколько у меня голодных ртов? – кивнул барон головой в сторону своего семейства, стоящего за спиной.

«Пахали бы, как я, было бы, что жрать! Ишь, какие гладенькие и чистенькие стоят!» – возмутился Николай.

Уверенность барона в праве кормить своё беззаботное семейство за счёт других поставило Николая в тупик. Он не знал, что на это ответить.

«Милиция здесь не поможет. Пока он бегает в милицию, пока она соберётся и прибудет сюда, цыгане заметут следы. Вряд ли милиция будет копать глубоко и вести расследование по-серьёзному».

– Заплати за коня – и у меня не будет к тебе претензий, – нашёлся Николай.

– Если бы у меня были деньги…, – протянул барон.

Он мог бы послать подальше этого мужика. В милиции у него был хороший знакомый, регулярно собирающий дань с цыган. Он всегда прикроет любое цыганское дело. Но в последнее время в милицию поступило несколько заявлений от граждан, пострадавших от цыган. Ещё одно было бы не желательно. Слишком много пришлось бы заплатить, что бы его замять. Барон решил откупиться дешевле.

– Возьми мою лошадь, – с видом благодетеля произнёс барон.

Цыганская лошадь была обыкновенной рабочей лошадкой, раза в два мельче сворованного и разделанного на мясо тяжеловоза, но Николай согласился принять её, как компенсацию.

Николай привязал лошадь за задний бампер машины и на первой скорости тихонько поехал домой. Лошадь никак не могла приспособиться к ходу машины и постоянно дёргала привязь. Николай оставил машину недалеко от здания милиции и повёл лошадь к дому пешком.

Монотонная ходьба навевала невесёлые мысли: «Почему жизнь устроена так несправедливо? Кто трудится, тот постоянно должен бояться за своё добро. Кто ворует, тот должен бояться только за свою свободу. Нельзя одновременно трудиться и быть свободным. Свободный труд – это полная чушь. Человек всегда заставляет себя трудиться. Трудиться по-настоящему – это тяжело. Тот, кто свободен, не работает и вынужден воровать, чтобы не сдохнуть с голоду».

Николай уже много лет трудился на ферме от зари до глубокого вечера. Иногда, намаявшись на крестьянской работе до бесчувствия в руках и ногах, он жалел, что пошёл в фермеры, когда новая власть призвала к хозяйствованию на собственной земле и предоставляла её желающим бесплатно. Он соблазнился призывами к свободному труду и льготами, предоставляемыми фермерам государством. Кроме земли Николай получил бесплатно в придачу к ней трактор и сельхозорудия. На строительство фермы ему выдали льготный кредит.

До фермерства Николай Зуб работал в государственных ремонтных мастерских сельхозтехники заместителем начальника цеха. Должность была беспокойная, но уважаемая. Зарабатывал он прилично и располагал свободным временем. После краха колхозно-совхозной системы обслуживать стало некого, в мастерских пошли увольнения, задержки в выплате зарплаты, ругань и поголовное пьянство от безделья. Вот тогда Николай Зуб и решил податься на вольные хлеба.

С помощью государства он быстро обустроился: завёл молочную ферму из десятка коров, поставил на выкорм бычков, стал выращивать картофель на нескольких гектарах, наладил производство творога и сметаны. Ему не справиться бы с таким объёмом работы, но помогала жена Татьяна и два сына, которых она родила ему по любви. Жена была на десять лет моложе его и в полной женской силе, чтобы справиться с домашним хозяйством и воспитанием детей.

Когда Николаю перевалило за пятьдесят, он стал ощущать усталость. Нет, не столько физическую, сколько моральную. Так неизбежно физически и морально устаревают машины, нещадно эксплуатируемые их хозяевами много лет. Никто Николая не эксплуатировал, кроме него самого, а двигал им выбор жизненного пути и необходимость зарабатывать на жизнь.

До фермы оставалось совсем немного: километра два, когда Николай с цыганской лошадью вышел на мост через Ловать. Уже вечерело, и он не заметил милицейский «козлик» начальника отдела уголовного розыска районного ОВД. Не заметил вовремя человека с лошадью и молоденький стажёр-водитель, сидевший за рулём. «Козлик» тупым рылом подбросил Николая вверх и перебросил его через себя.

Пролежал Николай дома всего три дня. Ему повезло. Он отделался сильными ушибами, но кости остались целы. Николай не смог валяться в постели больше трёх дней. Жена совсем «запарилась»: не успевала доить и кормить скотину, варить творог, снимать сливки, варить обеды и стоять за прилавком на рынке. Парное молоко скармливалось свиньям. Сыновья не справлялись с заготовкой сена.

На четвёртый день после ДТП Николай встал, и, преодолевая боль во всём теле и головокружение, завел машину и поехал на рынок продавать молоко.