Диета господина Грёза

 

 

 

Доктор сказал: езжайте на юг.

Коралловое солнце, утонувшее в океане, следы на мокром песке, фигурки черепах, выложенные из ракушек, весёлые шумные рынки, на которых деловитые торговцы предлагают терпкий гранатовый сок, сочащиеся дыни и ароматную брынзу…

Танцы, взгляды, поцелуи…

Езжайте на юг, господин Грёз! От хандры не останется и следа.

А главное – правильная диета.

Смех под соусом влюблённости. Салат из свежих улыбок. Глоток счастья, настоянный на июльском ветру. Засушенные приятные воспоминания (подаются присыпанные ностальгией – чуть-чуть, для пикантности). Сладкое суфле из тёплых слов. И обязательно, слышите, обязательно – щепотка нежности.

На западе нынче дефицит с признаниями в любви – совершенно невозможно достать.

На востоке радость какая-то прогорклая, удивление – прокисшее, питаться можно исключительно шутками, любопытством и грубыми ласками.

На север в наше время едут только самоубийцы, ибо там вообще есть нечего – так и оголодать немудрено. Езжайте на юг, голубчик, езжайте на юг!

Конечно, доктор был прав, не зря он был лучшим доктором Прозрачной империи, только господин Грёз взял и поехал на север. На то у него были свои причины.

 

 

*   *   *

 

– Да, милый Грёз, твой доктор тебя не обманул – у нас тут и впрямь голодно, – грустно констатировал Радий Смех, старинный приятель Грёза, проживавший на севере последние тридцать лет. – Нас спасает только провиант, который мы получаем от Императора, иначе, наверное, уже бы давно выполнили миссию и ушли в Невидимый мир.

– Как видишь, – смущённо улыбнулась хозяйка дома Фелиция Смех, – на ужин только консервированные минуты радости, запечатлённые на фото. Нам их присылают исправно, хвала Императору. Скромно, но что поделаешь? Радий на государственной службе, через пять лет его переведут на юг, нужно немного потерпеть…

Господин Грёз поспешил заверить друзей, что ужин весьма питателен и в гостях ему уютно и хорошо. Слово «миссия» приятно кольнуло его измученную тоской душу, и Грёз, наконец, задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

– Друзья, при дворе Императора ходят слухи, что понять своё истинное назначение, свою миссию, можно лишь на севере. Это так?

Радий окинул приятеля беспокойным взглядом:

– Не нравятся мне твои настроения, Грёз! Право же, ты ещё слишком юн, чтоб думать о миссии! Сколько тебе? Сто пятнадцать?

– Сто восемнадцать, – с достоинством ответствовал господин Грёз.

– Совсем мальчишка! – хмыкнул Радий и со значением добавил: – Действительно, лучше бы ты поехал отдыхать на юг, там сразу забываешь о предназначениях и прочей ерунде и просто радуешься жизни!

– Просто радоваться жизни я мог и в столице. Надоело. В последнее время жизнь совершенно потеряла смысл: впитываешь в себя чужую радость, радуешься сам – и так изо дня в день. Тебе, Радий, хорошо говорить – ты делом занят, изучаешь душевную организацию северных жителей, пишешь доклады Императору, а нам, сибаритам, чужая радость порой поперёк горла становится. Тошно, Рад! Хочется, в конце концов, понять, зачем я существую.

Фелиция неуютно заёрзала на стуле, с тревогой глядя на мужа. Тот тоже не сразу нашёлся, что ответить:

– Ну, – пробормотал он, наконец, – при дворе, конечно, не врут. Здесь, на севере, в голоде и холоде, восприятие заостряется, и вопрос собственного предназначения решается как-то сам собой.

– Хотя на самом деле, – Фелиция улыбнулась, будто знала какую-то тайну, – на самом деле, всё гораздо проще, чем тебе кажется, дружище Грёз!

 

 

*   *   *

 

Почти сразу Грёз уверился: умница доктор, супруги Смех и справочники в императорской библиотеке не преувеличивали – на севере питаться было нечем.

Грёз бродил по серому городу, мечтая подкрепиться случайной радостью, светлой улыбкой или добрым словом, но то и дело убеждался в том, что подобных деликатесов здесь не подают.

Из подворотен несло сыростью и смрадом подгнивающих отходов; облезлые коты орали безумные мартовские песни, совершенно забыв, что в городе середина ноября и песни нынче не ко времени. Чумазые детишки закидывали котов камнями, неистово радуясь, если удавалось попасть: от запаха их жестокой радости Грёза подташнивало.

По улицам шныряли бродяги, грязные, оборванные, с изувеченными телами и искалеченными судьбами, они просили милостыню у редких прохожих – хмурых людей, не смотрящих по сторонам. Грёз не решался заглядывать прохожим в лица и ещё больше страшился заглядывать в их души: он был уверен, что их сердца изуродованы не меньше, чем тела городских попрошаек.